Древнерусская игра: Много шума из никогда - Миронов Арсений Станиславович (читаем полную версию книг бесплатно .txt) 📗

Слепой вытаращился в мою сторону и, протянув руку, попробовал было ущипнуть меня за нос.

— Мстиславе! — забормотал он, бледнея, — ты ли эво? Своишь ли разум? Что за слова нелепы?

Я сплюнул: не люблю, когда тормозят. Приходилось переходить на более доступный язык.

— Гэй, хлопец, — сказал я, отчаянно краснея за свое московитское произношение. — Чуешь ли, шо я балакаю? Пидемо до хаты, до жинки, код куче, а? Горилки, а? Поспиваемо… Ой, гарно будэ!

Увы мне: парниша печалился прямо на глазах.

— Что тя брало? — тревожно вздохнул он, участливо кладя руку мне на плечо. — Или кто напал на тебя в шуме [27]? Или очаровали тебя? Туга-то нам… Горе-яре!

Теперь я уже свыкся с местным сленгом, но тогда, беседуя с парнем у ворот селища, не въехал в его слова ни на полметра. Чтобы не показаться иностранцем, пришлось преимущественно молчать. Хиппи меж тем базарил без умолку:

— Право слово, ты слова нелепы речешь. Равно нем еси, однако. Ведь мы уж плакали тебя. Стожара, батька твоего, воспросили: жив ли наш Мстиславка? Отповедал Стожар: не видать мне Мстислава: знать, за многие угодья уходил ты от села…

Услышав знакомое имя Стожара, я обрел интерес к жизни. Общий смысл слов омоновца смутно дотягивался до меня — я перевел фразу на русский и с ужасом осознал, что некий Стожар является мне — батькой! А следовательно, мы с нудисточкой — родственники!

Настроение упало и придавило тяжестью. Захотелось признаться болтливому хиппаку, что вижу его в первый и, надеюсь, последний раз. Я уже потянулся было рукой со слитком к белобрысому темечку — но парень вовремя сказал ключевое слово:

— Ну, добро… Идем, Клуха тебе жирку-то отвалит похлебать. Сегодня кормит пшеном сорочинским с рыбицею и можжевеловым медом.

Сразу возникла идея познакомиться с симпатичной Клухой — френд цепко ухватил меня выше локтя и потащил к воротам. Деревенька была мелкая, но крепкая — двухэтажные коттеджи, оформленные из толстых бревен и соединенные кое-где висячими галереями… Смахивало на декорации к детскому фильму про Иванушку-дебила. Дебилов, судя по встречным физиономиям, имелось в достатке, а вот съемочная группа что-то запаздывала. Зато бесштанные пацанята и белобрысые девчушки в сорочках существовали повсюду, копаясь в грязи, почесывая собакам животы и царапая друг другу физиономии. Пара-другая темных глазок в растворенном окне, мелькание платочка и неслышное хихиканье — словом, я ощутил себя в тридесятом царстве неограниченных возможностей. Слепой гид шагал уверенно, как хозяин тайги, размахивая топором и радостно сжимая мое плечо. В профиль хиппак был похож на эльфа — очевидно, он сознавал это и потому одевался в зеленое. Его длинная рубаха бутылочного цвета, перевязанная широким белым поясом, ничуть не претендовала на место в коллекции Живанши, но рядом с моими кальсонами выглядела даже престижно.

Мы притормозили у масштабного дома в конце стрита — весь фронтон был завешан сохнущими на солнце белоснежными рубахами, а у входной двери сидел на собственном хвосте черный волкогав размером с китайского летчика. Я самоуверенно протянул ему пустую ладонь — и, как ни странно, четвероногое радостно лизнуло мою руку, блестя глазами и размахивая хвостом…

Тут мы услышали визг. Или, точнее говоря, ВИЗГ. Он доносился изнутри дома — у дальней стены стояла с ухватом наперевес тетушка гигантской конфигурации, наделенная от природы красным мужским лицом и толстыми добрыми губами. Она смотрела прямо на меня — и верещала неожиданно высоким голосом. Лито метнулся вперед и, отдирая тетушкины пальцы от ухвата, попытался объяснить обстановку.

— Чур меня! Чур! — выкрикивала дама, энергично отпихиваясь от слепого. — Батька Белуня, оборони! Згинь, згинь ты, навь лесная, навь болотная!

Последнее относилось уже ко мне. Не люблю, когда наезжают, но с бабкой приходилось дружить: у нее было пшено, и rybitsa, и myedovukha.

— Эй, Клуха! — неуверенно начал я. — Эй, кушать давай! Прозвучало это совсем по-фашистски, и язык сам собой добавил:

— Хэй, матка! Яйки давай, курка давай! Кюшайт млеко! Бистро! Йа-йа, цум тойфель!

«Матка» смолкла и, похлопав глазами, смущенно спрятала ухват за спину.

— Ну, прямо уж курку! — обиженно заквохтала она. — Немаю курку эводня. Само рыбица есть! Пожируешь и рыбицею. Экий груб стал! Подавай ему «быстро», да с жару! Три дни ни слуху, ни чуху… Шасть на порог и уже кричит… Нагулялся, татья харья!

Клуха ворчала по-доброму: радовалась, что я вернулся живой. Ее огромные лапы метались по столу, по полкам, к печке и обратно — минута, и «братина» похлебки дымится в руках.

В квартире было душно — и мы вышли обедать на двор. Клуха проводила меня до порога и, не выдержав, поцеловала жирными губами куда-то в ухо.

— Ведь уж не жду! Не жду Мстиславку! — расхлюпалась она, вытирая кулаком мясистый нос. — Мыслю: пропал парень, згинул и не сыскать! Эводня уже и каши на тебя не варили… А Гнедко-то два дни угодою да невзгодою рыскал тебя в шуме, с коня не слезалый! То-то ему быть удоба!

Отплевываясь от голодных ос, штурмовавших наш обед, мы с хиппаком набросились на «жированье». На душе становилось спокойнее и совсем по-западному: мир вокруг наполнялся сытостью и оптимизмом. Теперь я даже готов был выслушивать сербскохорватский маразм, соскальзывавший с языка собеседника.

— Скоро уж и липку свою узришь, Метаночку, — сладко ухмылялся слепец, слизывая мед с пальцев. — Ох и стужилась по тебе! Как узнала, что ты згинул, перво-наперво в слезы: «Мстиславка помер, а опоясть мою так и не вернул!» Зело горевала по тебе, а пуще, мыслю, по ласке твоей. Ныне-то от удобы, чай, из сорочки-то выскочит, ага! Лихо развратна парка… Едно слово: метанка.

Он расхохотался. До сознания доехало, что Метанка — это моя girlfriend [28]или, по-местному, «парка». Эх, знать бы, каким богам тут молятся! Половину царства Польского отдал бы, чтоб эта Метанка была так же хороша, как кавалеристочка с фиолетовыми глазами. Впрочем… у нас со Стозваной, кажется, общий папаша — если я правильно сообразил обстановку. И звать его… Стожар?

— Послушай, друг… — Я решился наконец перебить собеседника. — Послушай, а… ты не слышал, где теперь мой разлюбезный папаша? Давно не видел старика… Что-то он, старый хрен, поделывает в новую историческую эпоху? Где обитает?

Лито поперхнулся куском зеленого яблока и прислушался. Догадавшись, что у него проблемы с переводом, я воспроизвел фразу, сдобрив ее украинскими междометиями и вологодским оканьем. Эффект оказался неожиданным — очевидно, получилась какая-то лажа [29]: парень надулся как пень и сурово промолвил:

— Нелепы шутки твои, Мстиславе. Добро ведаеши участь отца своего. Умер он тому двадесет лет!

— Ты чего, опух, браток? Как это умер?

— Однако и умер. При осаде града Властова згинул. Как престольцы на последний приступ пошли, тако он с топором своим и заступи на стену. Князь Всеволод указал всем холопам своим к оружию, и отец твой. Лык, промеж первых погибнул… Эх, крамола тебе, Мстиславе, отцову память осмеять!

Я обиделся. Вот так всегда: стоит слово сказать, и уж крамола! Да я… я за милого папашу кому хочешь горло перегрызу! Геройский, видно, был предок, хоть и холоп. «Мстислав Лыкович» — так, стало быть, меня теперь зовут… Остается невыясненным, кто такой Стожар. Осторожно подбирая слова, я спросил об этом у хиппака — и тут же пожалел. Мой вопрос вырубил его на месте: хлопая незрячими глазами, парень замер, как зависший компьютер, медленно поедаемый вирусом.

— Ч-чур меня обрани! — Он выдавил из себя диалектное ругательство. — Что тя обрало? Стожар — это божко наш, племени стожаричей… Побоись горя, Мстиславе, — шуткование твое небеспечно зело!

Ага! Ситуация проясняется: сексуальный маньяк, властелин лошадей и нудисток выдавал себя, оказывается, за местного божка. Должно быть, поджигает магний и летает на дельтаплане. Надо познакомиться с начальством поближе — авось и мне достанется теплое место в божественной номенклатуре. Слепой собеседник между тем по-прежнему пребывал в глубоком отъезде. Я решил наконец расставить все точки над «ю».