Царская пленница - Шхиян Сергей (версия книг .txt) 📗
Приставка «архи», как намек на что-то высшее, божественное, лихоимца испугала. Он начал креститься, после чего смущенно вернул приказчику подорожную.
— Я, ваше благородие, что, я согласно параграфу…
Я не дал ему договорить и опять закричал ломающимся голосом:
— Молчать, когда тебя спрашивают! Всех запорю!
В этот ответственный момент в игру включился приказчик. Он неожиданно повалился мне в ноги и запричитал:
— Не погубите, ваше превосходительство! Это не я, это он во всем виноват!
Солдат совсем обалдел и бросился поднимать шлагбаум. Мы тронулись в путь, а я долго еще грозил ему кулаком.
Мои спутники от такой шутки пришли в полный восторг. Теперь все стали ждать наезда очередного мздоимца, чтобы разыгрывать эту комедию на бис. Стоило мне начать разбираться с будочником, как все мои спутники валились в ноги, прося прощения и во всем обвиняя будочников.
Логики в этом не было никакой, но на вымогателей этот прием действовал безотказно. Тем более что величали меня «вашим превосходительством». Будочники боялись любого начальства не меньше, чем их самих боялись крестьяне. Так что стоило мужикам начать всем кагалом обвинять их во всех смертных грехах, даже не объясняя каких, у стражников срабатывал инстинкт самосохранения, и им делалось не до поборов.
За все время пути попался только один сверхпринципиальный вымогатель, на которого не действовали никакие наши ухищрения. Тогда я, выведенный из терпения, закричал:
— Вяжи его ребята! Повезем разбойника прямо к губернатору.
Ребята вскочили на ноги и с веселой яростью собрались связать часового. Только тут до упрямца дошло, чем это для него может кончиться, и он бросился мне в ноги, моля о прощении. Я дипломатично отошел в сторонку, а мои мужики за обещание похлопотать перед строгим генералом, содрали с него взятку.
Такие почти ежедневные представления очень веселили народ, пробуждая у него нигилизм и неуважение к власти. Зато теперь двигаться мы стали значительно быстрее, и вскоре добрались до Захаркина.
Мои самодеятельные актерские таланты сделали нас с крестьянами большими приятелями. Обращались они ко мне теперь только «ваше превосходительство». У нашего замордованного всевозможными властями народа от века выработалась такая стойкая ненависть к начальству, что унижение последнего до наших дней воспринимается как праздник и подарок судьбы.
Мне такие однообразные шутки быстро наскучили. Однако дорога была так уныла и скучна, что я невольно поддавался на уговоры разыграть очередного лиходея.
Только раз за все время пути мне довелось по-настоящему повеселиться. Уже недалеко от Захаркино мы свернули с большой дороги в деревню, где приказчик оставил занедужившего «животом» возчика, вместо которого я фигурировал в проездных документах.
Дело было к вечеру, и было решено там же и переночевать. Мужик уже давно выздоровел и был рад нашему приезду. Мы же, как говорится, нежданно попали с корабля на бал. Не успели возчики разнуздать лошадей, как нас всех пригласили на праздник в столярную избу с кое-как выметенной стружкой и некрашеными лавками вдоль стен.
Она была просторна и плохо освещена сальными огарками свечей и дымными лучинами. Воздух был вонючий и удушливый. Большая комната оказалась полна людьми, наряженными в медведей, индеек, журавлей, стариков и старух. Первым делом мне захотелось выйти на свежий воздух, но бродить одному по чужой вечерней деревне было скучно, и я решил ненадолго остаться. И уже через пятнадцать минут был очарован тем, что здесь делалось.
Сколько было истинной, искренней веселости в этих деревенских игрищах! О том, что здесь происходило, можно говорить только высоким слогом. Я даже поверил французскому писателю Сент-Экзюпери, который говорил, что если бы мы услышали народную музыку шестнадцатого века, то поняли бы как низко пали.
Чудесные голоса народных песен, в которых как будто уцелели звуки глубокой древности, завораживали и не давали отвлечься. Они были как отголоски неведомого мира, еще хранившего в себе живую обаятельную силу, которая властвовала над сердцами неизмеримо далекого потомства. Необычной энергетикой, каким-то хмельным весельем, опьянением радости были проникнуты все. Взрывы звонкого дружного смеха часто покрывали песни и речи.
Это были не актеры и актрисы, выкладывающиеся на рок-концерте и заводящие зрителей, себя выражали песенницы и плясуньи, они тешили сами себя от избытка сердца, и каждый зритель чувствовал себя своим, как важное действующее лицо. Все одновременно пели, плясали, говорили и хохотали.
При моем скептическом отношении к художественной самодеятельности и обычной пошлости пьяных народных гулянок, я впервые сам растворился в действии, и мне показалось, что ощутил и оценил большую душу своего народа. Никакого внутреннего напряга, скованности и забитости, свойственный крепостным, здесь не было и в помине. Это веселились внутренне свободные, красивые люди, которым хотелось праздника. И они создали такой праздник без хмеля и подобных ему искусственных стимуляторов.
Этот праздник не кончался до первых петухов и только полностью выгоревший в столярной избе кислород заставил нас вывалиться в зябкую прохладу светлой ночи под яростный дождь опрокинутого над деревней звездного неба.
Наутро, усталые, но довольные, мы двинулись в свои края. Вскоре показалась знакомая излучина реки, лошади чувствуя конец пути, прибавили шаг, и наше путешествие окончилось. Въезд обоза в деревню превратился в большое событие местного значения. Встречать вернувшихся крестьян сбежались все жители.
Бабы выли, словно уже и не чаяли увидеть своих мужей живыми. Началась невообразимая кутерьма. Вскоре на пролетке подъехала помещичья чета. Анна Семеновна в роли жены и помещицы смотрелась очень мило, и оба супруга выглядели счастливыми.
Приказчик, верный своему долгу, оторвал от себя рыдающую жену и подошел к господам с докладом. Я скромно стоял в сторонке, так как пока до меня никому не было дела.
Однако вскоре, видимо, разговор зашел обо мне и моей роли в путешествии. Помещичья чета с любопытством поглядывала в мою сторону. Меня подозвали. Я подошел к пролетке. По случаю приезда оделся я вполне прилично, в сюртук хорошего покроя и треуголку.
Антон Иванович, озабоченно смотрел на меня, видимо, не зная, как ко мне обращаться. Ни о каком казачке, да еще азиатского типа, он, понятное дело, не имел никакого представления и не мог предположить, откуда таковой мог взяться.
— Мне сказали, что ты казачок моего кузена? — наконец спросил он.
Мне не хотелось затевать неожиданный для предка разговор при всем честном народе, и я попросил позволения объяснить все позже с глазу на глаз. Любопытство его и Анны Семеновны, было затронуто, и они, скомкав торжественную встречу, отвезли меня в имение. Мы подъехали к дому, и я, не говоря ни слова, первым прошел в кабинет. Крыловы безропотно последовали за мной.
— Итак, дорогие мои родственники, ничего страшного не произошло, просто мне временно пришлось поменять внешность, — как о чем-то совершенно обыденном, сообщил я.
— Что переменить? — переспросил Антон Иванович бесцветным голосом и растеряно посмотрел на жену.
— Внешность, — повторил я. — Ты, Антон, поди, уже все про меня рассказал Анне Семеновне?
Предок смутился и неопределенно пожал плечами.
«Разболтал», — понял я.
— Да, милая прабабушка, вы видите перед собой знакомого вам Алексея Крылова.
— Вы, наверное, шутите? — сказала Анна Семеновна, бледнея.
— Увы, это чистая, правда, как и то, что мы с вами были дружны, когда встречались в доме графа Сергея Ильича. Помните мои анекдоты про больного?
— Но этого не может быть, — прошептала прабабка и, кажется, на всякий случай собралась упасть в обморок.
О, куртуазные времена и тонкие дамы, куда все это ушло!
— Может, — мрачно изрек Антон Иванович, который не был такой, как жена, впечатлительной натурой. — Он много чего может, этот внучек. Теперь того и гляди, за ним из Петербурга целый полк пришлют. Он же теперь «его превосходительство», шалопай чертов!
