Белое на белом (СИ) - Костин Константин Константинович (читать книги онлайн полные версии .txt, .fb2) 📗
— Хорошие знакомые… — лицо юноши неожиданно дернулось, как будто его свела судорога — Знакомые родителей… Давайте пить.
Огонек свечи отражался в напитке, казалось, что по плошкам разлит жидкий огонь.
— Мы пьем, — Ксавье поднял свой сосуд и обвел взглядом товарищей, — за то, чтобы наши последние ошибки остались на самом деле последними.
Он невольно дотронулся до еле-еле зажившей раны на лице. Теперь он стал гордым обладателем шрама, подобного тому, которые часто украшают лица грюнвальдских студентов, для которых это является знаком доблести и частого участия в дуэлях. Для Ксавье же шрам остался вечным напоминанием о допущенном промахе.
Юноши выдохнули и медленно выцедили штарк. Нет, он не казался жидким огнем, он им был. Обжигающая жидкость прожгла пищевод и вспыхнула в желудке, медленно утихая сытым драконом.
Цайт заметил, что Ксавье по своему обыкновению, не стал пить, а только смочил губы в напитке.
— Ксавье, — крепкий ром слегка затуманил голову, иначе он никогда не стал бы спрашивать, — почему ты ни разу не выпил с нами?
— Потому, — Ксавье поставил сосуд на стол, — потому что я никогда не пью спиртное.
Другой бы промолчал, но язык Цайта оказался быстрее головы:
— Почему?
Вопрос был не к месте, все они здесь находились в том числе и потому, что хотели оставить свое прошлое за плечами.
Ксавье посмотрел на своих друзей и подумал о том, что они все-таки друзья.
— Я никогда не пью, потому, что не хочу стать таким, как мой отец.
Ребята промолчали, даже Цайт все-таки сумел удержать свой язык. Но Ксавье решил рассказать о себе.
Все-таки это были друзья. А какие тайны от друзей?
Он сел и посмотрел в глубину плошки со штарком, как будто рассматривал в нем события прошлого.
— Мой отец… Он был моим отцом, а значит для меня — самым лучшим, самым сильным, самым умным. А еще он был веселым. Я был совсем мальчишкой и не понимал, что веселым он бывает тогда, когда выпьет. Он любил вино, и пиво, и шнапс, и любые напитки. Но чем старше я становился, тем меньше веселья было в отцовской выпивке. Он стал злым и агрессивным, уже постоянно был пьяным, начиная день с вина и заканчивая его лежащим на полу…
Перед глазами Ксавье стояло то, чего он не рассказал друзьям: дикий рев пьяного отца, разносящийся под сводами зала, отца же, лежащего в одном из коридоров дворца в луже собственной блевотины и отмахивающегося от слуг.
— …в конце концов, ему начали мерещиться призраки, упыри, вампиры и он истошно кричал, требуя, чтобы их увидели и другие. А то и хватал ружье и начинал стрелять по невидимым тварям, тянущим к нему свои призрачные лапы…
Друзья молчали.
— …однажды, — продолжал Ксавье, — он принял за вампира меня. Две пули пролетели мимо моей головы. Хотя отец и был отличным стрелком, но это было до того, как его душу сожрала выпивка. Мне было десять лет. После этого я ушел из дома к вервольфам.
— К… кому? — после паузы тихо произнес Цайт.
— Драккенские вервольфы. Пограничные егеря Драккена. Наша тайная стража.
В руке Ксавье возник нож, который он воткнул в столешницу.
— Через два года я убил своего первого «крестника». Еще через два года отец умер, и моя юность кончилась окончательно.
Он продолжал смотреть на плошку штарка, на колеблющееся в ней пламя свечи.
— Три месяца назад меня узнали. Меня выследили и попытались убить. Моя семья… Меня защитили бы, но я предпочел бежать. Вервольфы… Их не то, чтобы не любят, но… Их не любят. И мою семью могли посчитать в какой-то мере опозоренной. Опозоренной тем, что сын моего отца и брат моих братьев подался в оборотни. Я написал письмо в Черную сотню Шнееланда и меня пригласили сюда.
Ксавье поднял сосуд на уровень глаз и слегка покачал его:
— Я поклялся никогда не пить ничего крепче воды. Потому что не хотел стать похожим на отца. Доктора, которые лечили его, сказали, что это болезнь и достаточно одного бокала, чтобы и я стал таким же. Я не хочу.
Он опять посмотрел на молчащих друзей:
— Я был вервольфом и мы боролись с берендскими контрабандистами. Мы убивали их, потому что они убивали нас. Мои друзья гибли и не всегда легкой смертью…
В его памяти всплывали непрошеные картины того, чему приходилось быть свидетелем: обугленное тело сожженного заживо товарища, распоротые животы с сизыми петлями кишок, лужи крови и куски мяса, когда-то бывшего человеком…
— Тот человек, с которым я столкнулся в переулке, был берендианином. Я не выдержал и поддался эмоциям.
Голос Ксавье был сух и спокоен.
— Вот как я оказался в Черной сотне, и вот как я чуть было не вылетел из нее.
Трое друзей молчали. Затем Вольф сухо прокашлялся:
— Я тоже здесь из-за отца. Он… Он тоже самый лучший, — с вызовом произнес юноша, — Он научил меня всему тому, что я знаю, он сделал из меня настоящего дворянина, такого, каким был сам. Он научил меня фехтовать и когда на нашу карету напали на горной дороге, я смог защититься и убил нападавшего, хотя мне было всего десять лет. Отец научил меня правилам чести, кодексу дворянина…
Вольф вздохнул. Ему было тяжело.
— А потом мой отец сам нарушил кодекс. Он стал тем, кем дворянин НИКОГДА не должен быть. Он стал…
Вольф вздохнул еще раз.
— Он стал купцом.
Тихо хмыкнул только легкомысленный Цайт. Йохан просто промолчал, а Ксавье увидел в истории Вольфа искаженное отражение своей собственной истории. Отец, который всю жизнь учил тебя, каким НАДО быть, а потом на твоих глазах растоптал собственные принципы.
— Мой отец занялся торговлей оливковым маслом. Я долго терпел, считая, что это одно из его чудачеств, но потом… Я высказал ему все, что я думаю о долге дворянина, а он… Он сказал, что не собирается оставлять свое дело, а потом и вовсе планирует передать его мне. Я вспылил и сказал, что если у меня не будет детей, то пусть последний в роду будет дворянин, а не торгаш. Отец заорал, чтобы я вспомнил нашего прапрадедушку…
Вольф кривовато улыбнулся:
— Прапрадедушка Андреас разорился на картежных играх и, чтобы поправить дела, собрал шайку лесных разбойников. Я крикнул, что лучше быть разбойником, чем торговцем, хлопнул дверью и выбежал. У одного из моих друзей я увидел газету, с рассказом о Черной сотне. Я написал им письмо и скоро получил ответ. Я решил стать офицером, чтобы… Чтобы отец, чтобы предки могли гордится тем, что род сохраняет дворянские традиции чести.
— А что об этом сказал твой отец? — поинтересовался Ксавье.
— Ничего. После ссоры до самого моего отъезда мы не разговаривали.
В молчании по плошкам была разлита и выпита еще одна порция штарка.
— У меня не было ссор с отцом, — подхватил эстафету откровений Цайт, — И с матерью. У нас была отличная семья: мама, папа, четыре брата и одна сестра. Мы жили бедно, но дружно и весело. Отец занимался… тем и сем… мы все ему помогали, все было хорошо…
Юноши увидели, что их жизнерадостный Цайт с трудом сдерживает слезы.
Самое страшное: когда плачет человек, который всегда всех веселил.
— За ними пришли, — глухо прозвучало из-за упавших на лицо светлых волос, — Их сожгли. Заживо. Всех.
Цайт дрожащей рукой взял бутылку штарка, налил и залпом выпил:
— Я человек мирный. Я никогда никого не убивал. Я и не дрался-то… Почти. Но, когда я вернулся в тот день домой, туда, где был мой дом, я посмотрел на головешки и поклялся, что однажды я вернусь сюда, и тогда сгорят все. Те, кто выдал нас, те, кто поджег дом, те, кто на это смотрел… Все.
Цайт замолчал. Молчание длилось и длилось.
Кашлянул Йохан.
— У меня не было отца. И матери. Я сирота, меня младенцем подкинули на порог дома нибельвассерского мясника. Почему именно ему — не знаю, когда я спрашивал, он говорил, что уверен в том, что я не его внебрачный сын. Я ему верю, он, хотя и принял меня в свой дом, относился ко мне, как к… наверное, как к своему помощнику. По своему он меня любил, но не как сына, нет. С детства он обучал меня всем премудростям мясницкого дела и уже в четырнадцать лет я мог замещать отчима, когда тот уезжал по делам. Дело у него было большое: бойни, коптильни, ледники… Но я справлялся. Я понимал, что для сироты, взятого в дом из жалости, нет другого выхода, как только стать самым лучшим.
