Мечта империи - Алферова Марианна Владимировна (полная версия книги txt) 📗
– О том, что гладиаторы не могут исполнять желания людей искусства. Пример Марции Пизон тому подтверждение. Бедняжка, после смерти Элия ее положение сделалось невыносимо.
– Разве он умер? – засомневался пожилой оратор. Сегодня ради Сервилии Кар он накрасил глаза и щеки, а на макушку водрузил светлый парик.
– Разумеется! Просто власти это скрывают.
– Он в самом деле умер? – обратилась Сервилия! Кар к Веру. – Какая потеря!
– она старательно изобразила огорчение. Но вряд ли гибель Элия сильно ее взволновала.
«Люди плохо изображают чувства», – отметил про себя Вер.
– Я уверен, что он жив, – проговорил он вслух и, наклонившись к самому уху хозяйки и вдыхая запах дорогих галльских духов, шепнул: – Я могу спасти твою дочь!.
– Что ты хочешь? – отвечала она так же шепотом.
– Чтобы ты все рассказала. Гении жаждут ее смерти. И я хочу знать – почему.
Сервилия мгновение помолчала. При этом она продолжала любезно улыбаться гостям. Ну, может быть, лицо ее сделалось бледнее обычного.
– Не сейчас, – и она обернулась к Кумию. – Как ты думаешь, друг мой, может поэт управлять Империей?
– О нет, боголюбимая домна. Империей должен управлять беспринципный и безнравственный человек.
– Тебе было бы приятно подчиняться такому подонку? – поинтересовалась знаменитая актриса Юлия Кумекая.
Звезда театра Помпея была вызывающе некрасива, но это не мешало поклонникам
сходить по ней с ума.
– У проходимцев лучше всего получается управление государством, – вздохнул Кумий. – А утонченные души поэтов не созданы для интриг и подлостей верховной власти.
– Некто Бенит сегодня встретил меня на рынке Траяна и нагло потребовал, чтобы я пригласила его на обед, – сказала Сервилия Кар. – Судя по твоим характеристикам, из него выйдет прекрасный правитель, Кумий. Думаю, в следующий раз придется его позвать.
– Нет ничего приятнее для поэта, чем высмеивать императора, – заметил накрашенный оратор. – Высмеивать ничтожного Бенита было бы несказанным удовольствием. Так что пригласи на обед Бенита, домна Сервилия.
– Да, если бы императором стал Элий, – заметил Вер, – вы бы, господа сочинители, умерли со скуки.
– О нет, – засмеялся Кумий. – Я бы вдоволь поиздевался над его благородством. Благородный человек смешнее подлеца.
– Какой он благородный! – с неожиданной злобой прервал Кумия оратор. —
Благородные не идут в гладиаторы. Вы, молодые, имеете превратные понятия о благородстве. Ныне все перемешалось – ив мире, и в искусстве, и в риторике, – ухватился за свою любимую тему старик. – Даже в именах римлян ныне никому не разобраться. Прозвища служат личными именами, а благородные прозвания носят потомки рабов. В Риме наступил хаос.
– Этот хаос наступил тысячу лет назад, – напомнила Юлия Кумекая, – а ты все сокрушаешься по этому поводу.
– Если мы не восстановим прежнюю культуру и прежний порядок, Рим погибнет…
Оратор говорил сам для себя – его никто не слушал. Только Юлия наблюдала за стариком с интересом: в театре она собиралась сыграть Цицерона и теперь подыскивала неожиданные оттенки для будущей роли.
– Да, да, согласен, – продолжал тем временем Кумий. – Элий не благороден, а сентиментален. Сделавшись Августом, он будет долго каяться в каждой неудаче, а потом где-нибудь во время беспорядков в провинции задавят невинную кошечку или собачку, и Элий бросится на меч, не в силах этого пережить. Юлия Кумекая покачала головой.
– Ты нарисовал образ ничтожества, Кумий. Элий честен. Но не ничтожен. И я не знаю, добр ли он. Как ты считаешь Вер?
Вер задумался.
– Он знает, что такое жалость. Марк Аврелий был добр. Но это не мешало ему быть суровым.
Юлия Кумекая прикрыла глаза и тронула пальцем переносицу, как будто играла отрывок из какой-то новой роли. Все гости смолкли.
– А все же я не знаю, добр ли Элий, – повторила она. – И мне почему-то кажется, что нет.
– Зачем говорить об Элий или о Бените? – проворчал накрашенный старик. – У нас еще будет ничтожный император. Имя его – Александр.
– Кто-нибудь слышал последний анекдот о Цезаре? – оживился Кумий. – Он отправился в Субуру, но не смог трахнуть ни одной шлюхи, потому что у него не оказалось члена.
– Кумий, твоя шутка не эстетична, – одернула его домна Сервилия.
– О, ныне поэзия – это все, что не эстетично, домна. Таков наш век.
– Мы сами его сделали таким, – вздохнул оратор. – О, где она, божественная, навсегда утраченная Эллада, родина великого Искусства.
– Все там же, – сказал Вер. – И железнодорожный билет до Афин стоит триста сестерциев.
Эту комнату Небесного дворца боги, гении и смертные (если таковым дозволялось здесь бывать) всегда обходили стороной. Здесь даже небожители старались не говорить лишнего. Разумеется, сюда, потрясая пе-руном, мог вторгнуться Юпитер и потребовать, чтобы срочно изменили судьбу какого-нибудь смертного. Порой Минерва долго вела беседы, указывая хозяйкам комнаты на логические ошибки в их узорах. И часто Венера, разъяренная, появлялась здесь и, грозя немыслимыми бедами, требовала распустить пряжу. А вот Купидон не являлся никогда. Но каждый его выстрел заставлял прях связывать друг с другом самые неподходящие нити.
Да, боги не любили здесь появляться. Ибо комната эта принадлежала трем Паркам, суровым старухам, властительницам судеб. В зависимости от узора бесконечного полотна, что ткали они, не покладая рук, складывалась жизнь смертных. И Парки не любили что-либо менять в своем рукоделии. Ну только, если боги очень настаивали, то и тогда… Когда-то очень давно, еще до Гомера, место Парок занимала одна-единственная Мойра, она ткала свою непрерывную нить судьбы, и сам Зевс, глава греческого пантеона, не мог ничего сделать с Мойрой, ибо не мог совершить ничего несправедливого и неразумного. Но потом боги приобрели полную свободу, а Парки вплотную занялись людскими судьбами, и справедливость больше не влияла на замысловатую пряжу, но лишь прихоть и злая ирония трех старух определяли человеческую судьбу. Да, боги больше не зависели от этих трех старых богинь невысокого ранга. Но боги порой зависят от зависимости других, и очень обидно ощутить бессилие там, где ты мнил себя всемогущим.
