Гимн Лейбовичу - Миллер-младший Уолтер Майкл (книги бесплатно без регистрации полные txt) 📗

– Но, преподобный отец, я еще не совсем готов…

– Это не так уж и важно. Кроме двадцати семи человек экипажа – все они люди нашего ордена, – полетят и другие: шесть сестер и двенадцать детей из школы святого Иосифа, двое ученых и три епископа, двое из них посвящены лишь недавно. Они могут возводить в сан, а поскольку один из них представляет святого отца, то они обладают также властью посвящать и в епископы. Они возведут вас в сан, когда найдут, что вы готовы. Времени будет достаточно, вы будете в космосе несколько лет, но мы хотели бы знать, есть ли у вас призвание, и знать это сейчас.

Брат Джошуа на мгновение вскинулся, а затем покачал головой.

– Я не знаю.

– Может быть, вам нужно подумать с полчаса? Или стакан воды? Вы так побледнели… Я говорю вам, сын мой, что если вы собираетесь руководить общиной, то должны быть способны решать вопросы сходу, не откладывая. Вы должны все решить сейчас. Ну, можете вы что-нибудь сказать?

– Домине, я не… я не уверен…

– Ну вы зануда, однако. Собираетесь ли вы сунуть голову в ярмо, сын мой? Или вы еще не приучены к нему? Вы будете призваны стать ослом, на котором Христос въехал в Иерусалим, но это тяжелая ноша, и она может сломать вам хребет, ибо она содержит все грехи мира.

– Я не думаю, что смогу…

– Брюзжать и хрипеть. Зато вы умеете рычать, а это хорошо для вожака стаи. Послушайте, никто из нас «не может» по-настоящему. Но мы должны попытаться, и мы попытаемся. Эта попытка может уничтожить вас, но мы и к этому готовы. У ордена нашего были аббаты из золота, аббаты из холодной, негнущейся стали, аббаты из мягкого свинца, и никто из них «не мог», хотя некоторые из них были поспособнее, чем иные святые. Волею небес золото расплющилось, сталь сделалась хрупкой и ломкой, свинец рассыпался в прах. Что касается меня, то я вполне счастлив быть ртутью. Я распадаюсь на отдельные капли, но раньше или позже снова собираюсь в единое целое. И все-таки я чувствую, что наступает время снова расплескаться на капли, и похоже, что в этот раз навсегда. А из чего сделаны вы, сын мой?

– Я из мяса, костей и щенячьих хвостов, и я боюсь, преподобный отец.

– Сталь стонет, когда ее куют, она задыхается, когда ее закаливают. Она трескается, когда ее чрезмерно нагружают. Я думаю, даже сталь боится, сын мой. Хотите полчаса на обдумывание? Глоток воды? Глоток воздуха? Перестаньте трястись. Если вас от этого тошнит, суньте два пальца в рот. Если это вселяет в вас ужас, кричите во весь голос. И как бы это ни действовало на вас, молитесь. А перед мессой приходите в церковь и скажите нам, из чего сделан сей монах. Орден разделяется, и та наша часть, которая уходит в космические пространства, уходит навсегда. Чувствуете ли вы призвание стать их пастырем? Идите и решите.

– Я полагаю, иного выхода нет.

– Есть. Стоит только сказать: «Я не чувствую призвания к этому». Тогда будет избран кто-нибудь другой, вот и все. Но идите, успокойтесь, а потом приходите к нам в церковь с твердым решением. Я иду туда прямо сейчас.

Аббат встал и кивком отпустил монаха.

Во внутреннем дворе было совсем темно, только тонкая полоска света пробивалась из-под врат храма. Пыльная завеса скрывала звезды. На востоке не было никаких признаков рассвета. Брат Джошуа брел в темноте, пока наконец не наткнулся на бордюр, окружающий кусты роз. Он уселся на него, подпер подбородок кулаком и принялся катать камешек большим пальцем ноги. Строения аббатства выглядели темными сонными тенями. Луна, похожая на тонкий ломтик дыни, висела низко над южным горизонтом.

Из церкви доносилось бормотание хора: «Exit, Domine, potentiam tuam, et veni, ut salvos 156…– яви, Господи, мощь свою и приди защитить нас». Этот молитвенный вздох будет раздаваться снова и снова, пока хватит дыхания. Даже если братья считают это бесполезным.

Но они не могут знать, бесполезно ли это. Или могут? Если у Рима есть хоть какая-нибудь надежда, тогда зачем посылать звездолет? Зачем, если они верят, что эти мольбы о мире на Земле дойдут до Господа? Не станет ли этот звездолет актом отчаяния и маловерия?

«Retrake me, Satanus, et discede!» 157– подумал он. – Звездолет – это надежда на мир где-нибудь, если не здесь и не сейчас, то, может быть, на планете Альфы Центавра или Беты Гидры, или на той совсем уж дальней планете – как там ее называют – в созвездии Скорпиона. Надежда, а не отчаяние, ты, подлый совратитель. Это бесконечно усталая надежда, почти безнадежная; надежда, которая сказала некогда Лоту: «Отряхни пыль со своих сандалий и иди с проповедью от Содома к Гоморре». Но это все-таки надежда, иначе зачем говорить «иди»? Эта надежда не для Земли, но для человеческой души и человеческой сути где-то там, в другом месте. Когда Люцифер навис над миром, не посылать корабль было бы актом гордыни. Некогда такое же подлейшее существо искушало Господа нашего: «Если ты есть Сын Божий, сойди с креста своего. И пусть ангелы поддержат тебя».

Слишком пылкое упование на Землю привело людей к попытке сотворить рай земной, и они отчаялись в конце концов…»

Кто-то открыл врата храма. Монахи тихо расходились по своим кельям. Лишь неяркий свет лился из дверного проема во внутренний двор. Освещения в церкви поубавилось: Джошуа видел только несколько свечей и тусклый красный свет алтарной лампады. Двадцать шесть его братьев, коленопреклоненные и ожидающие, были едва видны. Кто-то прикрыл врата, но он все еще видел красную точку лампады. Огонь был зажжен для поклонения, он пылал во славу Его, пылал нежно, ради обожания, здесь, в своем красном вместилище. Огонь, избраннейший из элементов мира, но еще и неотъемлемый элемент ада. Любовно пылающий в средоточии храма, он выжег жизнь из города этой ночью и изрыгнул яд свой на Землю. Как странно, что Бог вещал из пылающего куста, что человек превратил символ небес в символ ада.

Он снова поднял глаза к затуманенному небу. Говорят, что и там не найти Эдема. И сейчас где-то далеко отсюда есть люди, которые смотрят на чужие солнца в чужих небесах, вдыхают чужой воздух, распахивают чужую землю. В мирах с морозной экваториальной тундрой, подобных Арктике, но насыщенной испарениями джунглей. Должно быть, еще более скудных, чем Земля, годных лишь для того, чтобы человек мог жить в поте лица своего. Их было совсем немного, тех небесных колонистов из рода Homo loquax nonmunquam sapiens, 158– всего лишь несколько колоний беспокойного человечества, получающих мизерную помощь от далекой Земли. А теперь они вообще не смогут рассчитывать на помощь там, в своих новых не-Эдемах, еще меньше, чем Земля, похожих на рай. К счастью для них, конечно. Суровыми и строгими пришли люди, чтобы строить свой рай, и чем дольше строили, тем сильнее тревожились из-за сути своей. Они создали сад радостей и становились в нем все несчастнее по мере того, как он произрастал богатством, силой и красотой. Тогда, вероятно, им было легче увидеть, что в этом саду недостает некоторых деревьев или кустарников, которые не могли здесь вырасти. Когда мир погрязал во мраке или гнусности, можно было верить в совершенство и стремиться к нему. Но когда мир осветился разумом и богатством, он начал ощущать узость игольного ушка, и это было мучительно для мира, больше не желающего ни верить, ни трудиться. Да, они снова пришли к уничтожению этого сада Земли, цивилизованного и исполненного знанием, чтобы снова разорвать его на части, чтобы Человек снова мог надеяться, погрязая в отвратительном мраке.

«А ведь Книга Памяти должна отправиться с кораблем! Разве она не проклятие?.. Discede, seductor informis 159!»

Это знание не было бы проклятием, если бы человек не извратил его, как этой ночью был извращен огонь…

«Почему я должен уйти, Господи? – спрашивал он. – И должен ли? И что я пытаюсь решить: уходить или отвергнуть уход? Но это уже было решено: давным-давно получил я вызов. Следовательно, egrediamur tellure, 160диктуется для меня обетом, который я дал. Итак, я ухожу. Но возложить на меня длани и призвать меня стать священником, даже аббатом, послать меня охранять души моих братьев? Должен ли преподобный отец настаивать на этом? Но он и не настаивает, он только желает знать, настаивает ли на этом Бог. Если бы не эта ужасная спешка… Он действительно так уверен во мне? Чтобы возложить все это на меня, он должен быть уверен во мне больше, чем я сам.