Руна смерти - Курылев Олег Павлович (читать книги без сокращений txt) 📗
– А тебе не кажется, что эта, самая удачная наша надводная операция, за которую кое-кому даже повесили кресты на шею, по своей сути, была простым бегством?
Дан замялся.
– Что ж делать. После катастрофы с «Бисмарком» фюрер…
– Да какая там катастрофа! Какие вообще могут быть на войне катастрофы, капитан? Это у «Титаника» случилась катастрофа – он напоролся на замерзшую воду. «Бисмарк» же вышел в море на войну, а не в круиз. Взяли моду: Сталинградская катастрофа, Тунисская катастрофа! И, кстати, «Бисмарк» потопил за несколько дней до своей гибели «Худа». Так что мы просто разменялись с британцами тяжелыми фигурами. Вот только у нас их было гораздо меньше, чем у них, вследствие чего соотношение еще более ухудшилось. Отсюда вывод – нашим надводным кораблям нечего вообще соваться в море.
– Ха! Ха! Ты рассуждаешь в точности как Гитлер. Он трясется теперь, особенно после недавней гибели «Тирпица», над каждым эсминцем, и наши адмиралы порой целый месяц выпрашивают у него разрешения вывести какой-нибудь крейсер на пару дней.
Этот человек с устаревшим уже именем Гансъорг нравился Ротманну своим непотопляемым оптимизмом. Пережив крушение иллюзий в конце империи, оставшись за бортом в чине корветтен-капитана в начале республики, испытав семейные штормы (еще до войны от него ушла жена), он тем не менее оставался всегда на плаву, как выражался сам. Регулярно слал письма дочери, давно жившей своей семьей на другом конце страны, устроил в морскую школу младшего сына, который теперь играл в прятки со смертью в пучинах Северной Атлантики. Сам он не был востребован в новой войне по возрасту и состоянию здоровья, но оставался патриотом, хотя и не приветствовал новый режим. Он с самого начала не любил штурмовиков, называя их про себя просто бандитами. Еще больше он не любил эсэсовцев, считая, что это те же штурмовики, только иначе одетые и обученные дисциплине. Как личное оскорбление воспринял он в мае тридцать третьего указ Бломберга об отдании чести военнослужащими членам нацистских вооруженных формирований. Именно тогда он навсегда перестал надевать свой старый морской китель с крестами и предпочитал ходить на встречи ветеранов в штатском без наград.
Вообще поначалу все эти коричневые рубахи и черные кители в ремнях и погонах он считал выдумкой тех, кому не нашлось места в армии и просто нечем было заняться. Позже он понял, что всё гораздо серьезнее. Именно они, эти проходимцы и голодранцы, вдруг стали править бал в Германии. О своей нелюбви к ним отныне приходилось помалкивать. Когда же началась война, Дан не смог не поддаться чувству всеобщего патриотического подъема. Ошеломляющие победы сорокового года так взбудоражили его воображение, что пару раз он готов был уже крикнуть «Хайль!». Но всё же удержался. Тем не менее осенью тридцать девятого он поспособствовал поступлению сына в морскую школу и не отговорил его от подводного флота. В те дни на всю страну гремел триумф Гюнтера Принна и его команды. Его экипаж, целиком доставленный в Берлин на личных самолетах фюрера, проехал по усыпанным цветами мостовым. Геббельс даже разрешил открыть для них один из ночных клубов, запрещенных им же из моральных соображений. Каждый мальчишка хотел тогда стать подводником, а каждая девчонка – иметь фотокарточку одного из героев в темно-синем бушлате с ленточками на бескозырке.
Теперь же его Фриц в чине оберлейтенанта-цурзее ведет неравную и смертельно опасную борьбу с полчищами кораблей и самолетов врага. Лодки гибнут десятками в месяц. Судьба многих так и остается неизвестной.
Война, конечно, несколько изменила отношение старого моряка к некоторым вещам. Он уважал храбрость войск СС, понимал, что толпы штурмовиков, когда-то маршировавшие по улицам старых немецких городов, давно поглощены вермахтом и кости многих из них уже устилают поля России, побережья Франции, горы Югославии и пески Северной Африки. Да и многих тех улиц, где когда-то вразнобой громыхали башмаки штурмовых батальонов, уже нет. Только расчищенные проходы между грудами битого кирпича.
Узнав, что его новый сосед боевой офицер, которого тяжелое ранение, наверняка против его воли, забросило в гестапо, Дан старался не замечать на фуражке Ротманна алюминиевый череп с костями. Он отметил в нем простоту и незаносчивость. За ним следом не бегал денщик или шофер. А когда капитан узнал о его личной трагедии, то просто сгреб со стола шахматные фигуры, над которыми любил поломать голову, решая замысловатую задачку из потрепанной шахматной книжки, сложил их в коробку и пошел к соседу.
– Как вы оказались в этой компании? – спросил он однажды совершенно непроизвольно, переставляя фигуру и записывая ход. Тогда они не были еще на «ты».
– Вы имеете в виду СС? – сразу понял, о чем речь, Ротманн.
Дан смутился, что бывало с ним очень редко, и кивнул.
– Как и тысячи других, – просто ответил Ротманн. – Сначала нищета и вызванное ею унижение, когда не было приличной одежды, чтобы пойти с девушкой в кино. Потом общество таких же, как ты сам, где тебя поняли, заняли делом и поставили перед тобой цель, казавшуюся тогда великой. А дальше от тебя уже мало что зависит.
В тот день они перешли на «ты», не только не выпив на брудершафт, но даже не сговариваясь.
Придя к себе, Ротманн тут же в прихожей распечатал письмо, предварительно определив, что оно отправлено из Дрездена, и понял – шахматы на сегодня отменяются. Некая Магда Присс, медсестра из военного госпиталя, сообщала о его брате Зигфриде, лежащем с тяжелыми ранениями в палате номер четыре. Ротманн, готовый к такому или подобному известию, знал – он обязательно поедет, хотя и был почти уверен, что уже никогда не увидит Зигфрида живым. Почти уверен…
21 января 1945 года гросс-адмирал Дениц отдал приказ приступить к выполнению плана «Ганнибал». В соответствии с этим планом все суда, имевшиеся в составе германского военного и гражданского флотов, которые находились в акватории Балтики, должны были принять участие в самой грандиозной морской эвакуации войск и гражданского населения, когда-либо планировавшейся в истории. Из Восточной Пруссии к берегам Северной Померании, Шлезвиг-Гольштейна и Дании им предстояло вывезти более двух миллионов человек.
Уже 22 января бывший круизный теплоход «Вильгельм Густлов» был подготовлен к приему пассажиров. К тому времени только в районе гавани Готенхафена, где наряду с другими судами находился и «Густлов», скопилось до 60 тысяч беженцев,
Погрузка началась 25 января и продолжалась несколько суток. Каждый день сотни человек, невзирая на холодный ветер, приходили на пристань и простаивали на ней часами. Люди приезжали из Данцига, куда теплоход должен был за ними зайти. Но никто не хотел ждать, мечтая только об одном – скорее попасть туда, в чрево этого спасительного ковчега, в которое вел один выставленный трап. Этот узкий мостик казался дорогой к жизни, и никому в тот момент даже не приходила в голову мысль, что он мог быть и дорогой к смерти. И чем больше людей проходило по этому мосту, тем более безопасным и желанным для оставшихся он становился.
Десятки тысяч человек в Готенхафене и Данциге грузились в те дни и на другие корабли всех размеров и назначения. Со дня на день готовились уйти в снег и туман «Дойчланд» и «Кап Аркон», чтобы увезти на своих переполненных палубах 25 тысяч женщин, детей, раненых и тех служащих всевозможных имперских ведомств и организаций, кому было предписано эвакуироваться. Но «Вильгельм Густлов» внушал особое доверие. Изначально это был партийный лайнер, которому наверняка дадут мощное сопровождение и не допустят, чтобы с ним что-нибудь случилось. Недаром билеты на корабль начали выдавать через местные отделения НСДАП. Многие тогда бросились доставать заветные пропуска для себя и своих семей. Эти пропуска, вернее, их искусные подделки тут же стали товаром в руках спекулянтов черного рынка.
Сначала грузились военные моряки и курсанты. Их было около тысячи. Потом женский вспомогательный персонал ВМФ, скопившийся здесь в количестве трех с половиной сотен. Всех их по приказу гросс-адмирала необходимо было доставить в Киль. К началу погрузки на корабле находилось несколько десятков тяжело раненных солдат и офицеров, общее число которых увеличилось в конечном счете до 166 человек. В отдельных каютах к тому времени уже обосновалось несколько семей важных персон оккупационного режима. Когда наконец началась погрузка гражданского населения, на борт устремился поток пораженных страхом людей. Они бежали от кровавых беспощадных орд, шедших с востока. Официальная пропаганда явно перегнула палку, запугав до смерти мирное население. Рассказы о зверствах, чинимых солдатами Красной Армии, веяли таким ужасом, что многие согласились бы лучше принять смерть в море, чем попасть в их руки.
