Боги слепнут - Алферова Марианна Владимировна (бесплатные версии книг txt) 📗

Виночерпий наполнил наши чаши. Вечер был тих и светел. Приятно говорить о книгах в такой вечер.

– Книги пишут в основном о принцепсах, – сказал Марк раздраженно. Возможно, рана его беспокоила.

– Что мешает тебе сочинить нечто особенное, отличное от того, что ныне популярно? Я предлагаю всем вместе сочинить какую-нибудь занятную книжку. Только не сатиру. – Серторий болтал первое, что приходило в голову. По крови он грек и склонен к фантазиям.

– Терпеть не могу сатир. – Я не говорил тогда этой фразы, но теперь не удержался и вставил ее в текст. – Завидую иногда старику Гомеру. Из его поэм вырос целый мир. Они определяли дух Греции.

– Нет, Гомер сейчас не подойдет. Кого устроит герой, крушащий скулы? – покачал головой Серторий. – Все жаждут искупления и прощения. Ищут страдания. Да, да, ищут страдания, сознавая несовершенство этого мира. Я бы хотел написать историю бродячего философа, который ищет страдания.

– Описывать фанатика, невнятно бормочущего свои поучения, грязного, с нечесанной бородой, от которого воняет потом, в пыльном хитоне – нет, увольте, друзья, я этим заниматься не собираюсь. – В первый момент мне совершенно не понравилась идея Сертория.

– Почему фанатик, почему бормочет и почему грязный? – с улыбкой спросила Береника. Сегодня она выбрала для губ краску лилового оттенка. Это означало, что сегодня она будет дерзкой. – Он будет смелым, красивым, уверенным в себе. Да, да, он должен все время повторять: «Радуйтесь, что я с вами. Цените время, пока я с вами…» Он придет в дом, а ноги ему омоют не водой, а мирром. По-моему, неплохо. Бродяга, которому ноги омывают мирром. На нем будет драный хитон и в то же время все будут смотреть на него как на царя, – произнесла она мечтательно. – Или как на бога. Или сына бога… И сам он будет взирать на других, как бог. Без презрения, но все равно как бог. Герой – вот что дает бессмертие сочинению. Если читатель влюбляется в твоего героя, если плачет, когда тот умирает – значит ты сделал нечто замечательное.

– Ты рассуждаешь по-женски.

– Но все эти сухие сочинения, которыми восторгается Рим, похожи на корки, оставленные в наследство библиотечным мышам. В Риме умеют сочинять либо сатиры, либо заумные трактаты!

– Это будет пользоваться успехом? – усомнился Серторий.

– Никогда не знаешь, что будет пользоваться успехом, а что нет. Обычно пользуются успехом или божественные произведения, либо посредственные, средние проходят не замеченными, – сказал и я свое веское слово.

– Самое главное – удачно описать смерть героя, – сказал Марк. – Умирая, герой покоряет мир. Как умер наш герой?

– Его могли распять, как раба.

– Человек, который воображал себя богом, умер на кресте? – переспросил Серторий недоверчиво.

– В этом что-то есть – позорная казнь бога, – произнесла Береника задумчиво. – Вслушайся в эти слова. Они волнуют воображение. Они противоречат друг другу – все три. Это корни невиданного растения, прорастающие намертво через человеческую душу. Противоречие, сводящее с ума, приводящее в восторг. Таково бессмертие на вкус. Соленая сладость, сверкающая тьма – вот его название.

– Ну что ж, пусть его распнут на кресте. И тут же начнется страшная гроза, земля расколется и… – принялся фантазировать Серторий.

– Думаешь, это подходящая сцена? – засомневался я. – От нее за милю несет театром. Потом появится бог из машины…

– А кто его казнит? – спросил Марк.

– В Иудее был какой-то философ, которого распяли во времена Тиберия. Я читал об этом где-то. Кажется, у Тацита. Если это так, то отправить философа на казнь должен был Понтий Пилат. Прокуратор Иудеи славился жестокостью.

– Жестокий правитель убивает философа? – засомневался Серторий. – Явный намек на Домициана. – Нас обвинят в желании написать что-то сиюминутное.

– Пусть будет не так, – опять вмешалась Береника. – В нашей книге не должно быть ничего однозначного. Пилат был жесток, но наш философ ему почему-то понравится, и Пилат захочет его помиловать. Царь Ирод посмеется над бродячим философом, первосвященник будет требовать казни, а римский прокуратор попытается спасти несчастного, а когда не получится, воскликнет… – Береника замолчала, подыскивая подходящую фразу.

подсказал тут же Серторий.

– Да, да, Пилат омоет руки, будто захочет смыть с них кровь невинной жертвы, – подхватила Береника.

– Я никогда не был в Иудее, – признался Серторий. – Как я смогу описать эти места?

– Какое это имеет значение? Другие там тоже не были. Напишешь, как представляешь эту землю ты. Наш философ будет рассказывать занятные истории с поучительными выводами.

– Что-то вроде басен Эзопа? – усмехнулся одной половиной лица до того молчавший Марк.

– Может и так… но нечто другое. А ты, Серторий, подыщешь у философов для него афоризмы, которыми так славился Эпиктет.

– Без труда. Вот к примеру мне один сразу пришел на ум.

«Питтак, оскорбленный одним человеком, мог наказать его, но отпустил со словами: «Прощение – лучше мщения». Первое свойственно людям добрым, последнее – злым» [75]. А когда Эпиктета спросили, чем можно мстить своему врагу, он сказал: «Стараться сделать ему как можно больше добра».

– Неплохо. Нашему философу подойдет. Однако форма! – вмешалась Береника. – Обрати внимание на форму. Форма должна быть совершенной. Тогда каждое слово обретет удесятеренную силу. С Эпиктетом все понятно. Тут все строго, как в геометрии Евклида. А нам надо придумать такую фразу, которая вызовет бурю протеста и одновременно ощущения высшей правоты. Это будет действовать, как магия. Все должно быть примитивно и одновременно сложно. Две крайности соединим вместе Вспомни Ликурга, как он перевоспитал своего мучителя, который выколол ему глаз. Чтобы мог сказать Ликург?

– Ты вынул у меня один глаз, вынь и второй, – предположил Марк.

Я думал, что Марк неудачно пошутил, но Беренике его слова понравились.

– «Ничто, кроме души, недостойно восхищения, а для великой души все меньше ее» [76], – процитировала она.

– Ты веришь, как Сенека, что наши души воплотятся вновь в тела и вернутся в этот мир? – спросил я Беренику.

– Верю, что душа бессмертна.

– Сократ пытался доказать это с помощью логики, но, по-моему, весьма неудачно, – заметил Серторий.

– Душа бессмертна, – повторила Береника.

возразил я.

– «Высшее благо заключается в самом сознании и совершенстве духа» [78], – процитировал Серторий.

– Что-то не верит народ в эти стоические мудрости, – буркнул Марк и, повернувшись на ложе, скорчил болезненную гримасу. – Слишком трудно находить отраду в самой добродетели. Куда справедливее был бы наградить человека за страдания какими-нибудь удовольствиями в Элизии.

– Нас упрекнут в том, что герой слишком уж походит на Сократа. Любой образованный человек тут же вспомнит Платоновского «Критона». Кто не знает заявления Сократа перед смертью: «… никогда не будет правильным поступать несправедливо, отвечать на несправедливость несправедливостью и воздавать злом за претерпеваемое зло» [79].