Транквилиум - Лазарчук Андрей Геннадьевич (электронные книги без регистрации .TXT) 📗
Казанегра опустил бинокль, обернулся, что-то сказал. Понял, что его не слышат. Он сам себя не слышал. Тогда – обнял Алика за плечи, показал оттопыренный большой палец. И генерал; крепко пожал руку, другую руку положил на плечо, улыбнулся. Алик повернулся, показал на Глеба. Генерал подошел к Глебу, протянул руку. Ладонь у него была твердая и шершавая.
Наверх вышли, когда дым чуть развеялся и осела пыль. Барк пылал и быстро садился носом в воду. Понемногу возвращались звуки.
Оглохшие, чумазые, веселые артиллеристы стояли навытяжку, получая от генерала благодарности и золотые.
Казанегра с Аликом прохаживались чуть в стороне, и слышны были обрывки их разговора. «…Двухнедельная почти продукция – в один залп. Но в принципе… Самое узкое место сейчас…» Все узкие места Глеб знал наперечет. Хороший инструмент, хорошие токарные станки, электрические генераторы. Сталь. Алюминий и магний. Азотная кислота, сжиженный хлор, аммиак, селитра… вагоны всяческой химии. Давай сопрем готовые ракеты, убеждал Глеб, давай сопрем «град» – я знаю, где они стоят… это же иллюзия – будто мы делаем их сами… Не иллюзия, упрямо мотал головой Алик, да, мы торопимся и берем готовые компоненты – но мы знаем, как их делать, наладить производство – вопрос времени, вот и все, и когда по-настоящему припечет, мы сумеем… Они так ни в чем друг друга не убедили, и Глеб согласился на вариант Алика лишь потому. Что оружейные склады охранялись значительно лучше и в одном его чуть не пристрелили. Помирать так рано не входило в его планы…
С полигона возвращались на закате. Конвой приотстал, казаки, принявшие по дозволенной чарке, пели вполголоса. В ясной вышине попискивали невидимые стрижи.
– Ты вот меня про Олив не спрашиваешь, – сказал вдруг Глеб, – и правильно делаешь. Потому что… Понимаешь, ведь можно тот проход закрыть. И не только тот. И – навсегда…
Он замолчал. Молчал и Алик.
– А вот только – я все сделаю… а оно возьмет и не получится. Тогда как? Тогда-то как, а?
Он улыбнулся жалкой, раздавленной улыбкой, поворотил коня и поскакал в степь. Казаки дернулись было следом, но Алик жестом не пустил их.
О том, чтобы посылать за доктором, не могло быть и речи, и потому операцию Левушке Борис Иванович сделал сам. Из стальной проволоки он согнул и отточил острогубые щипчики – захватывать пули. Из мягкой железной соорудил несколько разномастных зондов. Влил в Левушку, мягкого, жаркого, безвольного, большую кружку бренди. Терпеливо дождался, когда тот уснет пьяным глубоким сном – и приступил. Светлана помогала. Как ни боялись они оба, но операция прошла довольно гладко. Отец щипцами извлек пули, прочистил зондами раны, вытащив немало кусочков сукна, особенно из раны в боку; потом ввел дренажи из проспиртованных каучуковых трубочек, обложил раны марлей, пропитанной крепким раствором морской соли… Утром Лев проснулся вялый, с головной болью – но без жара. К обеду ему было почти хорошо – насколько может быть хорошо человеку, продырявленному позавчера в трех местах.
Вечером пришли его искать.
Помощник квартального мастера, к которому столько раз ходил на поклон доктор Фицпатрик, выбивая положенный Светлане паек жены офицера флота, – с ним два бандитского вида субъекта в красных фуражках-бескозырках, с золотыми цепями на грязных шеях, и крысоподобная женщинка, неопрятная и пронырливая, очень опасная… и два солдата – эти ни во что не вмешивались, стояли у двери, и все.
Их всех отвлек, к счастью, подвал, которым не пользовались с весны и – благополучно потеряли ключ. Не дожидаясь, пока ключ найдут, бандиты злорадно сбили замок – и долго потом обшаривали захламленные двухэтажные подземелья. А при обыске самого дома спасла дичайшая – неэвклидова, смеялся отец – планировка помещений. Каморку, примыкавшую к ванной комнате, сыщики не смогли ни увидеть, ни вычислить. Они ушли, злые, дальше – а Светлана, взяв веник, обмерла: к венику прилипла кровавая тряпица… Впервые в жизни она упала в настоящий обморок.
Конец вечера прошел гнусно. Билли ревел, она тоже ревела и ко всем цеплялась. Отец, наконец, заперся в своей комнате, доктор попытался вступиться за него – и получил в ответ все, на что способна злая и перепуганная до смерти женщина. Оставшись одна, она налила себе полстакана бренди и выпила крупными глотками, как остывший чай. Вскоре – поплыло перед глазами, она уронила голову на скрещенные руки – и застыла…
Смерть опять ласково потрепала ее по щеке.
Их повесили бы всех – даже маленького Билли. За укрывательство террориста и шпиона наказание было одно. А Левушка – да, он именно шпион и террорист. Убийца. Из тех, кто охотился в ночи за мастерами и их подручными, за офицерами у них на службе и за Бог знает кем еще; в школе, куда Светлана приходила три раза в неделю, шепотом рассказывали очень странные вещи. Но почему-то той ночью никак нельзя было не пустить его в дом… стук в окошко и слабый прерывающийся голос: «Светлана Борисовна… это я, Лев Каульбарс… вы меня помните?..» (Еще бы не помнить…) И уж подавно нельзя было выдать его трудовикам, спасая себя, спасая Билли… Ничего не понимаю, подумала Светлана.
Ночью громыхало совсем рядом – она не слышала.
Утром в доме какие-то люди говорили по-русски.
Измятая и растрепанная, она вышла в холл. Доктора обступили четверо в черном – морская пехота. С английским у них было не очень, а доктор от волнения путался в своем своеобразном русском.
– Господа, нельзя ли потише? – хрипловато сказала она. – Вы разбудите ребенка.
Все обернулись и посмотрели на нее, как на заговорившую кошку. А у Светланы вдруг громко ударило сердце…
– Завитулько… – голос упал до шепота. – Дядька Игнат…
У пожилого – ох, почти старого! – и уже не боцмана, а лейтенанта, огромного, багрового от загара – глаза жутко раскрылись.
– Светочка? – не поверил он. – Капитанова дочка?
– Да!
– Светочка!!!
Он облапил ее и сжал до хруста.
– Завитулько, пусти… я ж тебе не матрос, а барышня…
– Не верь, глазам своим не верю! А капитан-то где, сами-то их благородие – где?
– Да спит он, спит наверху…
На стук и голос Борис Иванович не открыл, пришлось ломать дверь. Он лежал на кровати одетый и правда – будто бы спал.
На островах Эстер и Левиатон власть трудовиков не утвердилась. Присылаемые центральным правительством эмиссары куда-то беззвучно исчезали, их отрядики разоружались – тоже беззвучно. Коменданты продолжали исполнять свои обязанности. Постепенно и незаметно Форт-Эприл стал чем-то вроде временной столицы «прежнего» Мерриленда. Лорд Тайберн, министр финансов в правительстве Хоука – единственный оставшийся в живых преемник убитого президента (по цепочке: президент – спикер парламента – министр обороны – министр финансов…). – формировал правительство, армию, флот, вел переговоры с Палладией. Военные действия как бы не касались этих пограничных островов, и более того: огромное число меррилендцев, попавших в плен, вдруг каким-то образом оказывалось на острове Эстер, где их размещали в военных лагерях и обучали новым приемам боя. Приписанные к Порт-Эстер быстроходные паровые корветы «Кастор», «Аякс» и «Поллукс» часто появлялись у восточных берегов Острова. Тридцатого июня, незадолго до одного такого визита (вялая стычка «Аякса» с парусным крейсером «Кей», окончившаяся ничем), Глеб и получил ту телеграмму. Неделю она проблуждала в поисках его… Осенью, отлеживаясь в госпитале маленького городка со странным названием Вечер, он наткнулся на подшивку форт-эприлских газет и прочел, что полковник Вильямс скончался от ран двадцать первого июня и похоронен на Комендантском кладбище. Телеграмму он отправил двадцать третьего, а шестнадцатого июля был вполне жив – хоть и измучен до полной потери чувств…
От соляровой вони Турова вывернуло несколько раз подряд, и сейчас он напоминал себе себя же лет двадцать назад – тогда, в бытность сопливым мальчишкой-опером, он надышался дымом сжигаемой конопли неподалеку от Фрунзе. Жара там была сокрушительная… Будто бы стало много-много Туровых, вставленных один в другого, как матрешки. Когда наружный, самый большой Туров двигался, шел куда-то – остальные немного отставали и вытягивались за ним длинным шлейфом, причем каждый из этих отстающих чувствовал и думал что-то одно: что чешется проросшая на шее щетина, что слезятся глаза, что хочется спать и просто не знать ни о чем, что все идет, тьфу-тьфу, по плану, что саперы молодцы, не ожидал, что завтра нужно вернуться в Москву, идут большие перетряхи, как бы Вась-Вась не напортачил, что штатники… Самый большой, наружный Туров – как бы не чувствовал ничего. Он просто стоял и смотрел, как на расчищенный и отсыпанный пятачок въезжают и строятся в линейку танки. Они выезжали лоснящиеся, мокрые от дождя, хлещущего на той стороне, высвеченные сзади прожекторами и потому ставшие чудовищно искореженными сгустками тьмы, уползающими от огня. Дождь, пар, дым, перенасыщенные светом – пылали, как вход в преисподнюю, как паровозная топка…
