Красные камни (СИ) - Савин Владислав (бесплатная регистрация книга TXT) 📗
Итак, гражданин Лем, признаете ли вы свою ответственность за написание книги, которая подвигла известных вам лиц на антисоветские деяния, сформировала их антигосударственные убеждения?
— Что значит, ответственность, товарищ… Ольховская? Разве я нарушил какой-то закон, совершил что-то наказуемое? Ну а запрещать художнику творить, это каким-то средневековьем отдает!
— Какому художнику?! — вмешался Юрка — вы понимаете, что вчера могло бы произойти? Если бы дошло до мятежа, и войска стали бы стрелять — весь парк был бы трупами завален! Потому что кому-то пришло в голову, что мир надо переделать вот так — и себя не пожалеем. Вас бы совесть не мучила, великий вы наш писатель?
— А как я могу отвечать за поступки других? Отчего тогда не запретить детективы — решив, что прочтя про чьи-то преступления, все бросятся убивать и грабить? Хотя в этой стране, я вижу, детективы и находятся под запретом?[29]
— Скажите, вы русскую классику читаете? — перехожу с официального на более душевный тон — из всех светочей, мне ближе Гоголь Николай Васильевич, сказавший, "кто заключил в себе талант, тот чище всех должен быть душою". Поставив тем самым вопрос ответственности творца за то влияние, какое окажет его творение на общественную нравственность — к сожалению, он был последним из классиков, кто думал так. После стало нормой, " я так вижу — и хочу вылить на вас". Хотя даже господин Нобель писал в завещании, касаемо премии своего имени в области литературы, "за лучшее идеалистическое произведение" — то есть то, прочтя которое люди становятся лучше, чище, добрее. А к чему зовет ваша "Красная мечта" — человек ничто, великая Идея все? Потому и спрашиваю — неужели вы своей моральной ответственности не видите?
— Простите, но разве мой роман не о коммунизме? А что до неизбежных жертв — то разве не писал Маркс про какой-то французский мятеж прошлого века, "возможно, Париж был бы разрушен, и пролилась бы кровь — но это бы закалило пролетариат, подготовив к новому восстанию. И лучше смерть в бою за свободу, чем продолжить жить в порабощении". Не ручаюсь за точность цитаты, но смысл такой.
Мысленно благодарю товарища Елизарова (замполита с "Воронежа") кто у нас в Академии преподает искусство полемики, как оппонента в споре в угол загнать. Отпиваю воду из стакана и отвечаю:
— Здесь есть существенная разница. Капитализм, особенно в то время, когда к станкам становились дети, рабочий день длился шестнадцать часов, за грошовую плату, а об отпусках и больничных и не слышали — был реальностью. Но кто и когда видел мифический коммунизм, что у вас изображен? Развитие существующих тенденций — ну так знаете, что любую самую здравую мысль можно довести до абсурда? Что вы и сделали, поздравляю! Вот только что делать с теми, кто здесь, в реальности, поверил в ваш вымышленный мир?
— Я не понимаю, товарищ Ольховская, что вы от меня хотите? Чтоб я покаялся? Признал свою неправоту? Ведь роман уже опубликован, его прочли, запомнили — это и есть, "рукописи не горят"!
— Что я хочу? — переспрашиваю — не стану обещать рай на земле. Но, в меру своих скромных сил, стараюсь сделать все, чтобы то, что здесь, как можно меньше походило на ад. Вашу родню в Польше убили немецкие фашисты, а не русские коммунисты — я воевала с гитлеровцами, имею награды. Ну а здесь в мирное время девушку убили, вашей книгой вдохновясь. Неужели вы не признаете, что любой писатель должен быть морально ответственен за то, что он творит?
— В текущих условиях этой страны, моральная ответственность легко переходит в уголовную. Ведь вы, пани Ольховская, сейчас скажете, что ваша работа, это чтобы в этой стране все было спокойно — а оттого все, что нарушает сложившийся порядок, подлежит искоренению. Ради высшей цели. А потому — распни любого, кто возмущает покой!
Мысленно аплодирую — а ведь я и в самом деле могла такое сказать. Что ж, повернем иначе!
— Ошибаетесь, пан Станислав. Хотя бы потому, что спокойствие не всегда благо. Когда над обществом встает угроза, когда брошен вызов — то надо идти вперед, иногда даже не считая потерь, потому что иначе смерть всем. И в этих условиях, надо вовсе не к спокойствию призывать. Да, мы, коммунисты, строя новую жизнь в одной стране, во вражеском окружении, вынуждены были поступать жестоко — но это преходяще. А вы этого не поняли.
— Аня, можно я скажу? — встревает Лючия — знаете, вот я не писатель, и не философ. Но я думаю — хорошая книга должна людям показывать, или мир в котором хочется жить, чтобы побуждать его построить, или наоборот, мир которого быть не должно, и с чем надо бороться, не допустить. А в вашем мире, разве жить хочется? Мне нет, и я не хочу, чтобы мои дети жили в чем-то подобном! Но тогда ваш роман направлен против той идеи, что в нем показана — против коммунизма. То есть, это антикоммунистическая книга!
— Именно так! — поддерживаю я — если по-вашему люди коммунистического будущего, это винтики, то зачем им духовное развитие, винтику положено лишь свою функцию исполнять, не думая и не колеблясь. Вы знаете, что даже в блокадном Ленинграде работали театры и библиотеки? И неужели не видите, что даже здесь, рабочей молодежи на заводах предлагается культурно-образовательная программа, занятия в спортивных секциях, в художественных кружках, у кого будет на то желание — зачем это рабам, а еще больше, рабовладельцам? Истинная цель коммунизма, это развитие всех способностей каждого отдельного человека — и творчества прежде всего. А вовсе не превращение людей в винтики — кстати, ради чего? Ради простого функционирования экономики, коль в вашем мире будущего — денег и прибыли нет? Чтобы все крутилось, продукция шла с конвейера — и люди превращались в придатки машин? И где тут коммунизм — это какой-то древний Китай выходит, или Ассирия, или доколумбова Америка. Кстати, разве вам неизвестно, что сам Карл Маркс "казарменный коммунизм" категорически осуждал — прочтите хоть его полемику с Нечаевым! И на Троцкого прошу не ссылаться — поскольку сам Ленин в "Письме к съезду" назвал его "не большевиком". То есть признал его весьма полезным и квалифицированным управленцем, ценным на своем месте чисто технического руководителя, но абсолютно не компетентного в идеологии.
— Допустим, я соглашусь — говорит Лем — но что это изменит? Ведь книга уже издана! Ее нельзя из памяти стереть!
— Стереть нельзя — соглашаюсь я — а дополнить, можно. Вот например, я рисую на бумаге, ручки, ножки, огуречик, человечек. А теперь пририсовываю к нему хвост, уши и усы — и вот уже это кот, стоящий на задних лапах. Неужели вы никогда не играли в школьную игру "задумай слово"? Вот я задумываю например "стол", вам не говорю, лишь пишу букву "О". Вы не знаете моего слова, задумываете свое, ну пусть "лошадь" и приписываете или слева "Л" — нет, лучше справа "Ш". Я тогда нахожу слово "кошка" и приписываю слева "К". Итого на бумаге "КОШ", ну что тут можно придумать, "окошко", "лукошко", "кошмар". И так далее — пока кто-то, я или вы, впрочем тут любому числу людей можно играть — затрудниться придумать, поверьте, по мере роста написанного это все труднее. Я например, в последний раз проиграла, когда на бумаге было "эксцентрич", я слово "эксцентричность" задумала, ну а мой оппонент добавил слева "Х" — и "сверхэксцентричность" мне в голову не пришло.
Не надо только пану Станиславу знать, что эта игра у нас была в Академии. С условием, на ответ три секунды, иначе проиграл. Быстроту мышления тренирует!
— Я только не понимаю, какое отношение эта игра имеет к моему роману?
— Самое прямое! — отвечаю я — вы напишете продолжение. Даже не том второй, а часть вторую. Про то, как люди вашего мира наконец поняли, что управляет ими никакой не человеческий Совет, а электронный мозг машины. Интересно представить, каким мог бы быть такой нечеловеческий разум, и как бы он взаимодействовал с людьми. Наверное, и выйдет что-то похожее на мир вашего романа — ведь машина не умеет формулировать конечную цель, она функционирует ради самой себя, чтоб колесики крутились, даже вопроса не ставя, зачем. И не останавливается, если ей не указаны границы — будет доводить все до абсурда. Проблема, между прочим, актуальна не только для СССР — вам известно, что сейчас создаются электронно-вычислительные машины, а некий Винер даже теорию выдвинул, "кибернетику", что в дальнейшем эти машины будут за людей и считать и решать — ну а что людям останется, это лично мне непонятно. И кстати, эта кибернетика как философия уже осуждена в СССР и объявлена "лженаукой". Так что, с продолжением ваш роман станет наконец политически правильным, и очень даже рекомендуемым к прочтению советскими людьми.
