Седьмая часть тьмы - Щепетнев Василий Павлович (лучшие книги без регистрации .txt) 📗
Кому надо — помнили. Потрудиться, постоять за державу — священная обязанность патриота. За Матушку-Русь!
Открытый лист — впишите, все, что может понадобиться. Любое оборудование. Любые реактивы — хоть из преисподней. Любых сотрудников, даже инородцев. И — добро пожаловать в ваш институт!
Остров Науки. И робинзоны.
Морских свинок? Мартышек? Шимпанзе? Извольте получить. Товар самого первого сорту, иного не держим-с.
Он отошел от зеркала, к окну, к панораме Таллина — теснящимся крышам марципановых домишек, дымки из труб делали их еще более сказочными. Большие башни сторожили стары город — зорко, недреманно.
Вабилов прошел в спальню. Вещи разложены — фрак, сюртук, всякая мелочь. Разложены аккуратно, знающе.
Захотелось принять ванну, очиститься. Хотя бы на часок.
Вода, пенная и теплая, не загасила волнений, напротив, нервическая дрожь била сильно, крупно. Спустя пару минут, наконец, отпустило, но пришел зуд, кожа чесалась, покусанная мириадами блох — черных, длинных, крысиных.
Нет покоя.
Он вылез из ванной, обернулся махровой простыней.
Утро делового человека. Позднее утро. Какие черты человеческого характера для вас наиболее адекватны? Даниил Хильдебранд, «Вечерний Таллинн», спасибо. Пожалуйста. Целеустремленность, собранность, патриотизм. Патриотизьм, зьм, с мягким знаком, как произносит веселый хлопчик-стеклодув. Под сорок ему, а все хлопчиком рядится. Неосознанное бегство в детство.
Взять и уйти самому. Уйти и не возвращаться. Чего проще. Пятьсот единиц инсулина и грамм веронала. Пропись академика Павлова. Абсолютно безболезненно, как комарик укусит. Павлов, Басецкий, Зильберт, Бехтерев, Рудин. Какая компания! И не догонят, как ни грозятся.
Он отбросил полотенце и, как был, голым зашагал по апартаментам. Второй выход — дверца бара. Патриотического бара. Водки, отечественные коньяки — шустовский, Нистру, Мтацминда, Двин. Широка страна моя родная. Услужливо распахнуты дверцы, извольте. А что? Выход и выход. Вышел, забылся, и назад. Туда-юда, туда-сюда. На острове трактир работал с восьми до одиннадцати вечера, чтобы господа ученые к утру успели протрезветь. Тщетная предосторожность. В любой лаборатории этанола — залейся. На полыни, на шалфее, да на чем угодно. Шаламов так специально затребовал однажды аргентинских степных трав. «Для опытов по извлечению соков», написал коряво в требовании. Потом настаивал на них водки, а вечером бродил по городку, убеждая всех и каждого, что не прав был Дмитрий Иванович, в водке должно быть сорок четыре градуса крепости. Почему сорок четыре, не знал, наверное, и сам Шаламов. Кто-то проверил, не поленился — в Шаламовских водках разброс был от двадцати пяти до шестидесяти градусов, делал он их на глазок, по вдохновению, и получалась порядочная дрянь.
— Жрите, милостивые государи! Жрите, я вам говорю! — Шаламов на секунду возник перед ним, в лабораторном халате, с костылем в одной руке и колбой очередной «шаламовки» в другой.
Сгинь.
Не до тебя.
Вабилов зажмурился, затряс головой, а когда открыл глаза, Шаламов исчез. Еще бы. Горячки не хватает.
Нагота помогла опомниться. Голый мужик, хлещущий «Смирновскую». Фи.
Он начал одеваться — медленно, тщательно. Трясущиеся руки и не дали бы спешить. Белье. Рубашка. Носки. Брюки. Галстук. Жилет. Туфли. Маленькие шажочки. Путь ребенка. Цель на завтра, на будущий вторник, на конец месяца. И в конце — да что же это? Я ведь не этого хотел! Я думал — так, пустяки, игра ума. Забава.
Вабилов подошел к телефону, набрал номер.
— Я бы хотел погулять по городу. Скучно мне здесь. Нет, пешком, только пешком. Хорошо, жду.
Повесив трубку, он вернулся к бару, налил в стакан на палец пахучей анисовой и выпил, блаженно улыбаясь.
Нужно держать образ.
Держать, твою мать!
5
Гагарин неловко взмахнул удилищем, над головой просвистело, поплавок звучно пал на воду. И пусть. Не везет в малом — авось в большом иначе будет. Вообще-то он любил рыбалку, но преимущественно теоретически, по книгам Сабанеева; правда, снасти у него были отменные, и без рыбы оставался он редко, но сегодня, право, не до нее, хотя и время уловистое, начинался осенний жор, но главнее был жор другой. Куда главнее.
Переступив с ноги на ногу, он огляделся. Охранник маячил поодаль, нечего вид застилать, легкий туман над озером доживал последние минуты, ветерок тихий, неприметный, благодать. Поплавок повело, и он нарочно рано подсек. Впустую, на крючке один червяк, натуральный, навозный.
— Не везет, — выбранился он вполголоса, — поменять место, что ли.
Неловко, по-городскому, он пробирался по берегу, ища, где бы пристроиться; камыша было много и не так-то просто сыскать гожее место. Вот, вроде, есть но — занято: рыболов в дождевике грязно-зеленого цвета как раз вытащил карасишку и теперь отправлял того на кукан.
— Позвольте полюбопытствовать, — Гагарин из вежливости держал удочку так, что было ясно — он не претендует на данное место, просто — поглядит и удалится.
Охранник захотел было приблизиться, но Гагарин коротким кивком остановил его. Держись где велено, без нужды не мельтеши, мил человек, ясно?
— Так себе, хвалиться нечем, — отозвался рыбак, но рыбы на кукане было изрядно. Он тоже глянул на охранника, но не мельком, а долгим взглядом, запоминая и давая запомнить себя.
— Недурно, — Гагарин вздохнул завистливо. — Сегодня. Ты готов?
— Конечно, — рыбак невозмутимо насадил на крючок червя, забросил удочку. — Не сомневайтесь. Винтовку пристрелял, ничего, годная, хотя нашей я и за семьсот метров достал бы.
— Никаких наших. Обязательно этой.
— Я понимаю, понимаю, — у рыбака клюнуло, опять карась. Прикормил место? С него станется.
— Тебя не замечали? Не останавливали?
— Три раза ходил, ни одна душа не спросила, куда. Они, лейб-стража, у самой ограды пасутся, а вглубь не идут. Место, что вы показали, дрянь. Я лучше подобрал, чуть ближе, зато и терраса, и столовая — все на ладони.
— А отойти сможешь?
— Я что, враг себе? Конечно, уйду.
— Винтовку брось на видном месте, чтобы долго не искали.
— Обижаете, — усмехнулся рыбак. — Я понимаю, что главное — винтовка. Американская штучка.
— Прекрасно, — Гагарину не хотелось развивать тему. — За понятливость тебя и ценю.
— Премного вами благодарен. Лучше бы золотом.
— Золотом, так золотом, — согласился Гагарин. Он еще раз увидел карася, точно, прикормленное место, и, небрежно распрощавшись, оставил рыбака.
— Может, его прогнать? — спросил охранник, когда Гагарин поравнялся с ним.
— Зачем, ловит и ловит себе. Успеем к поезду семь пятьдесят две?
— Быстро идти придется, — охранник посмотрел на часы. — Быстро и напрямик.
— Тогда веди.
Напрямик получилось через кустарник, не слишком густой, но глаза пришлось поберечь. Зато шли быстро, успевая не только к поезду, а и к станционному буфету с его вечными балыками, слоеными пирожками, жареными курами и свежим духовитым хлебом. Похоже, и ханжой приторговывают, даже наверное приторговывают — чай в углу пили зверскими глотками, морща и кряхтя, но Гагарин сегодня не был настроен изображать Deus ex machina, не тот день. И он не тот, хватит директору Департамента Безопасности изображать Ваньку-Каина. Поначалу, впрочем, это было полезно, давало дивиденды и популярность росла, как бурьян, весело и стремительно, но нынче времечко наступает серьезное.
Он допил свой чай, крепкий, заварку не экономили, как раз к пригородному поезду. Ехал вторым классом, а прежний директор непременно бы министерский экспресс заказал, или, по меньшей мере, специальный вагон-салон. И дело не в конспирации, он и обычно, на настоящую рыбалку ездил так, по-простому, если честно, для него и второй класс достаточно комфортабелен, к тому же можно вдоволь поговорить со случайным попутчиком, сроду его не узнавали в лицо, не певец, не артист, не человек синемы. А конспирации этой цена — фук. Куда проще созвониться, подслушает телефонная барышня, так что с того? Да и механика повсюду, барышни другие разговоры слушают, про любовь, а его телефон и прослушать, как уверяют лобастые, нельзя. Но стрелок ценил традиции, или книг начитался, встречаться любил в местах безлюдных, где каждый человек заметен, как ворона на снегу. Конспирация! Не удивительно, если и страхуется стрелок, оставил какое-нибудь письмо адвокату, вскрыть-де по моей кончине или аресте или просто длительному исчезновению, а цена этому письму — еще фук. Не нужна ему жизнь стрелка, его дело — попасть, а и не попадет — не велика беда, лишь бы выстрелил и винтовочку оставил, а виноватый уже есть, первый сорт виноватый, большая шишка в пархатой американской компании, последние часы проводит в лесном гнездышке, надо сказать, часы приятные, мамзель Лизавета своего козлика обиходить умеет. Но стрелок попадет. Какими, однако, ограниченными людьми были эти господа революционеры, Каляевы, Халтурины и прочие бомбисты. Что им стоило взять хорошую винтовку, найти позицию, прицелиться, пиф-паф и… Дурачье. Гром им был нужен, грохот, огонь и взрыв. Процесс.
