Der Architekt. Без иллюзий - Мартьянов Андрей Леонидович (лучшие бесплатные книги .txt, .fb2) 📗
Будущее, сейчас находящееся под угрозой, — этот неоспоримый и печальный факт за последние месяцы я осознал, вероятно, куда глубже Фрица Тодта, начавшего бить тревогу одним из первых.
Выбор невелик: оставить всё как есть, продолжать ревностно исполнять свой долг, наблюдая при этом стремительный распад и зная, что все труды напрасны, или…
Или начать активно противодействовать.
Предательство? Да, все признаки измены налицо, но дальше терпеть просто невозможно. Не под силу. В конце концов, Гейдрих предложил не самый худший выход: фюрера на какое-то время изолируют в ставке, уберут таких одиозных личностей, как Мартин Борман, гауляйтер Лей или этот кошмарный Иоахим фон Риббентроп. «Ближний круг» предполагалось заменить полностью, не исключая Генриха Гиммлера — «Я не хочу больше считаться его мозгом, для мозга такое тело оскорбительно», с обычным мрачноватым юмором сказал обергруппенфюрер, намекая на обидное прозвище шефа «Четыре “Х”», «Ха-ха, Ха-ха».
Технические подробности задуманного остались для меня тайной, и я отлично понимаю Рейнхарда Гейдриха: случись, что министр Шпеер ринется в «Вервольф» с докладом об открывшемся плане мятежа, сам руководитель РСХА или успеет бесследно исчезнуть, или покончит с собой, чтобы прикрыть остальных. Но сам факт того, что Гейдрих мне доверился, говорит о многом.
Подозрений в намеренной провокации, как в Праге, у меня сейчас не возникло — я подсознательно чувствовал, что изложенное обергруппенфюрером чистейшая правда. И армейский комплот, равно и намеки на «обширные возможности» претворить этот план в жизнь во взаимодействии с «иными государственными структурами, где сильно´ недовольство происходящим». Главное — стремительность, умеренный цинизм, тщательно дозированная наглость и слаженность действий, которые придется умело направлять…
Политическая программа? Какие мелочи, доктор Шпеер, не о том думаете! Программу вам составит любой советник МИД, обученный красивому слогу, а Министерство пропаганды убедит нацию в том, что это единственно верный путь! Цель, цель, прежде всего видеть конечную цель и всеми силами стремиться к ней! Как промежуточная стадия, прекращение боевых действий хотя бы на одном из фронтов, предпочтительно Западном — подвигнуть Черчилля на такой шаг будет очень и очень непросто, но придется пойти на уступки, возможно, огромные. Будем решать по обстановке, доктор.
Прежде всего сам замысел не вызывает у вас отторжения?
— Это очень, очень серьёзно, — подумав, ответил я, принципиально решив не говорить «да» или «нет». — Одно скажу: вам придется найти другого канцлера. Такая должность не для меня. Исключено.
— Боитесь не справиться… — скорее утвердительно, чем вопросительно произнес Рейнхард Гейдрих. — Или испугались ответственности? Что ж, воля ваша. Ответственности бояться поздно, с сегодняшнего дня ход истории Рейха в том числе и в ваших руках… Так куда все-таки отправитесь завтра?
Я не стал возвращаться в ставку, следующим утром вылетев из Киева в Берлин.
Встретиться с фюрером, попытаться объяснить, донести настоящее положение дел, попробовать уговорить, я решил твердо.
Но не сейчас.
Не сейчас.
— V —
ВАНЗЕЙСКАЯ ПАСТОРАЛЬ
30 октября — 4 ноября 1942 года. Берлин
Я не раз задумывался над вопросом о «точке расхождения» — когда, когда Германия вступила на нынешний путь? Нет, это, безусловно, не 30 января 1933 года и не назначение Адольфа Гитлера рейхсканцлером вместо Курта фон Шлейхера. Канцлерство вождя НСДАП лишь следствие куда более глубоких и сложных процессов.
Истоки надо искать гораздо раньше, в «ревущих двадцатых» и послевоенных метаниях разочаровавшегося общества — разочаровавшегося буквально во всём, в революции, демократии (вернее, той уродливой форме государственного устройства, которая после 1918 года у нас почему-то называлась демократией), в политике как таковой, в девальвировавшихся ценностях: «Бог, Кайзер, Отечество»…
Бога, как гласили новые доктрины, нет или он слишком далеко, кайзер бросил свою страну на произвол судьбы, а сама страна барахталась в гнилостном болоте невиданного в истории национального унижения. Германия так и не поверила, что Антанта добилась победы на поле боя, и презирала политиков, заключивших 11 ноября перемирие — Эберт, Шейдеман, Грёнер и остальные навсегда остались в истории «ноябрьскими преступниками», и это вовсе не пропагандистский штамп.
Было потеряно больше, чем могла пережить нация: рухнула империя, земли отторгнуты, армия оболгана и уничтожена не в битве, а по прихоти политиков, поддавшихся иностранному нажиму, экономика в руинах.
В 1923 году мне исполнилось восемнадцать — как раз тот возраст, о котором очень метко сказал Франсуа Гизо, премьер правительства короля Луи-Филиппа Орлеанского: «Кто не республиканец в двадцать лет, у того нет сердца; кто республиканец после тридцати, у того нет головы». Сердца у меня, видимо, не было — в годы величайшего кризиса Веймарской республики я был далек от политики. Меня и братьев воспитывали в соответствии с буржуазной консервативной традицией, и, несмотря на революцию, мы считали, что власть и признанные авторитеты в обществе — от Бога.
Но были и другие. Наши сверстники, выходцы из приличных семей, жаждавшие изменить жизнь к лучшему (в соответствии со своими представлениями о «лучшем»), при этом абсолютно не представляя, как это сделать.
Главное — действие! Действие как самоцель.
Они-то первыми и нацепили алые банты коммунистов или нарукавные повязки НСДАП. А ведь было множество других радикальных течений и политических сект: организация «Консул», троцкистский «Ленинбунд», «Младо-германский орден», «Общество Туле», левая оппозиция коммунистам, правая оппозиция им же и так далее до бесконечности. Это не считая уймы сепаратистов: рейнский сепаратизм, баварский, силезский, отрицавшие саму идею веймарского федерализма! Казалось, еще немного — и мы вернемся к состоянию «лоскутного одеяла» германских княжеств добисмарковской эпохи, а Германия как общая родина всех немцев прекратит существование.
Но вот канцлером становится Густав Штреземан, ликвидировавший гиперинфляцию (отлично помню, как покупал почтовую марку за миллиард, чтобы отправить письмо матери из Карлсруэ в Мангейм), начинается стабилизация, и «ревущие» двадцатые за несколько лет неожиданно превращаются в «золотые» — это было подобно вспышке фейерверка, извержению Везувия. Всё изменилось как-то сразу, резко; исчезло ощущение безысходности, полуголодное существование большинства заместилось сравнительным достатком, хотя бедность и безработица среди низов сгладились лишь частично.
Когда многим больше не надо ежедневно думать о куске хлеба, возникают другие потребности.
Сказочный расцвет кинематографа, ставшего едва ли не основным предметом экспорта Германии — имена Марлен Дитрих, Эриха Поммера и Фридриха Мурнау гремят по всему миру, от красной России до Северо-Американских Штатов. Насыщенная театральная жизнь. Недели не обходилось без новой художественной выставки. Класс артистический, литературный, творческий процветал как никогда.
И начинал сначала втихомолку, а затем все более и более громко проявлять недовольство. Деньги появились, теперь захотелось вершить судьбы.
С осени 1925 года я начал учиться в Берлинском Техническом институте в Шарлоттенбурге. С умонастроениями столичного студенчества знакомился не понаслышке, сам иногда участвовал в дискуссиях, но без увлеченности.
«…Демократия превратилась в плутократию, — таков был основополагающий тезис. — Всепроникающая коррупция, безумные доходы малочисленной элиты, упадок нравов и морали, на каждом шагу предательство национальных интересов. Надо что-то делать!»
Началось бегство в сторону упрощения. Мой университетский профессор Генрих Тессенов однажды сказал: «…Мышление наших современников стало слишком уж сложным. Необразованный человек, какой-нибудь крестьянин, гораздо легче смог бы решить все проблемы, именно потому, что он еще не испорчен. Он также отыскал бы в себе силы для реализации своих простых идей».
