Все зависит от нас - Конюшевский Владислав Николаевич (список книг TXT) 📗
Блин, я знал, что у нас в тылах разные люди встречаются, но с подобным не сталкивался. Здесь ведь народ не то что в девяностых – люди как-то более дружно держатся и подобных типов обычно обламывают сами. Только в процессе чаепития выяснилось, что на улице Железняка на данный момент проживают всего четверо мужиков. На четверых у них пять ног и шесть рук. То есть все инвалиды-фронтовики. Макара, после жалобы Архиповны, они пробовали поймать и даже один раз начистили рожу, только он с ними предпочитал не связываться и норовил гадить втихаря, пытаясь зажать Иришку, когда никто не видит. Бабы, зная о домогательствах Дубно, тоже следили за ним, но ведь за всем не уследишь? Тот же участковый мог только грозиться, но, пока нет реального преступления, сделать ничего не мог. Зато теперь этот прыщ никому угрозы представлять не будет. В последний раз глянув на безжизненно висящего мудака, вздохнул и отвязал его от балки. Если до утра не сдохнет – его счастье. Ну а на нет и суда нет… После чего, вернувшись в дом, успокоил всех, и мы, поужинав, начали готовиться ко сну.
А наутро была сцена прощания. Девчонки уговаривали бабку ехать с ними, но та всячески отпиралась, аргументируя это тем, мол, как бросить хозяйство? Того хозяйства было – несколько куриц, петух да коза, но Архиповна за него держалась крепко и в конце концов отмазалась от переезда. Потом они хором поплакали и начали собирать вещи. После увязки всех узлов снова стали реветь, наверное, на дорожку, а я с Рыбиным, пока суть да дело, закинули Дубно в будку. Этот хмырь был живехонек – зарылся на ночь в сено, да и тулуп у него был хорош, вот ночь и провел без вреда для себя. Кстати, из-за тулупа ливер я ему не очень попортил, это выяснилось, когда мы его в машину запихивали. Почки, конечно, опущены, яйца и челюсть вдребезги, но в остальном – будет жить. Другой вопрос – как? Если бы он просто хотел Иринку поиметь, то я бы ему челюсть свернул и на этом успокоился – ну мало ли кто как ухаживает? И после экзекуции отпустил бы домой. Только это мурло упирал на то, что она дочь врага народа, и именно этим ее пытался сломать. Вот теперь и заполучит на всю катушку. Не нравятся мне такие подленькие наезды. Поэтому когда все наконец загрузились и по сотому разу расцеловались, мы сначала заехали в облотдел НКВД. Там я сдал скрюченный трофей дежурному и, вызвав начальника, объяснил:
– Вот этот человек обвиняется в нападении на члена семьи сотрудника НКВД. Так что вы уж разберитесь с ним сами. А то у меня сейчас времени нет, но если вопросы появятся, позвоните по этому телефону.
– Слушаюсь, товарищ подполковник!
А когда я вернулся к машине, то меня ожидала удивленная Ира и крутящаяся возле нее Ольга. Мелкая, идя следом, слышала мой разговор с начальником, который тут же передала сестре, и теперь у старшей Пучковой появились закономерные вопросы:
– Илья, а почему вы сказали про офицера НКВД? Леша мне писал, что он в разведке воюет, да и у вас петлицы пехотные…
Кхм… Да уж, недодумал… Но ничего страшного, я так думаю, не будет, если скажу, где их братик служит. Поэтому, загрузившись в теплую будку, я объяснил, в какой именно организации работает Леха. Рассказал также, почему он не мог сказать правды. Ольга восхищенно хлопала глазами, а Иришка, наоборот, насупилась и сказала:
– После того, что НКВД сделало с нашим папой… – Но не закончив, озаренная внезапно пришедшей идеей, вдруг спросила: – А вы не знаете, что с ним? Вы ведь считаетесь крупным чином? Подполковник, это же старший комсостав, не может быть, чтобы вы не знали, что с папой!?
Черт! И как им сказать… Я ведь давно это узнал, да и Лехе сказал тоже… А этот жук, оказывается, молчал в письмах, что Михаил Владимирович Пучков умер в лагере еще в начале сорок первого. Нет уж… Пусть сам такие вещи говорит… Исходя из этих мыслей, правду открывать не стал, а, покачав головой, ответил:
– Нет, не знаю. Мы пробовали найти следы, но он хоть и заключенный, а все-таки специалист-путейщик, поэтому был отправлен на строительство укрепрайона в Белоруссии. Потом война, и все пошло кувырком. Так что вполне может быть, что он сейчас жив.
– Но ведь Белоруссию освободили, а про него так ничего и не слышно?
– Э-э-э, видишь ли, Ира, немцы тоже ценили грамотных спецов, и его вполне могли угнать в Германию. Так что, сама понимаешь…
Та кивнула и снова спросила:
– А как же Алексея взяли в НКВД? Туда же членов семей врагов народа не берут?
– С чего ты взяла, что твой отец – враг народа? В сорок первом дело Пучкова было пересмотрено и доказано, что вашего папу оклеветал его же заместитель – Михалев.
– Дядя Сережа? Не может быть!
Ольга выразилась более кратко и эмоционально:
– Вот же гад! А ведь в гости к нам ходил, конфетами угощал!
Я же, подтвердив, какую роль в их жизни сыграл «дядя Сережа», и в этот раз не соврав ни единым словом, задумался над странным феноменом подобной ситуации. Как в мое время все кричали про тридцать седьмой год… А я тогда еще думал – по каким критериям гэбэшники арестовывали людей? Ну ведь не по телефонной книге, в самом деле? А оказывается, вот так и арестовывали – по доносам коллег и «друзей». Кто-то хотел комнату в коммуналке получить, кто-то, убрав начальника, сам на его место метил, кто-то вообще доносил из любви к искусству. То есть на каждого посаженного был свой стукач… Хотя в основном было именно так, что, получив донос и проверив его несостоятельность, дело просто прекращали. Только один хрен – количество стукачей просто поражает… Хорошо хоть сейчас эту лавочку прикрыли – как ввели статью за ложный донос и перестали рассматривать анонимки, так сразу количество бумагомарателей сошло на нет. Так что дело не только в «кровавой гэбне», и каждый репрессированный, внимательно оглядевшись вокруг, всегда может найти в своем ближайшем окружении человека, которого надо благодарить за путевку на Соловки… Как там говорили в древности – «о времена, о нравы»? Ну прямо про нас сказано…
А потом я размещал Лешкиных сестренок по школам и институтам. Там все прошло быстро и без заморочек. Нигде давить авторитетом не пришлось – люди оказались душевные и с пониманием. Декан факультета даже назвал хороших репетиторов, чтобы Иринка могла освежить знания, забытые за эти годы. И уже уезжая, я, не слушая возражений, вручил старшей Пучковой пачку денег:
– Здесь пятнадцать тысяч. На первое время хватит, а потом еще подкину. И не брыкайся! Вам сейчас надо питаться нормально, мебель купить, да и вообще – ты теперь не рабочая, а студентка, поэтому деньги вовсе не лишними будут!
– Илья, вы с ума сошли! Зачем нам такие огромные деньги?! Алексей свой денежный аттестат нам перевел – этого вполне хватает!
– Считай это подарком на новоселье! И хватит пререкаться! Ты лучше письмо Лехе напиши, я ведь его через три дня увижу.
Хе, как я ее отвлек резко! Что значит умение общаться с барышнями. Сразу перестала спорить и убежала эпистолярным жанром заниматься. А то – «не возьму, не возьму»… Тоже мне – нашла миллионы. Да я бы и больше дал, только вот опаска взяла – девчата молодые, как бы от крупных «бабок» не одурели. Хотя на них это не похоже, но лучше подстраховаться и подкидывать по мере надобности. А сейчас – пусть себя побалуют немного, тем более что на базаре цены просто несусветные, а на карточки учащихся не пожируешь… Смешно даже – на то колечко с брильянтом, что я Хелен подарил, здесь на базаре мог бы купить аж четыре бутылки водки или три ведра картошки. Офигеть… Дела-то теперь обстоят, как у нас в конце восьмидесятых – в магазинах шаром покати и товары по карточкам, зато в коммерческих есть все, только цены совершенно космические. Причем именно на продукты питания, и поэтому, к примеру, хороший шмат сала можно легко поменять на отличный шифоньер. Но сейчас здесь война идет, и все это считается временными трудностями, а почему в конце двадцатого века так получилось – непонятно…
И еще вспомнился интересный факт – ведь всегда все «слуги народа» получали зарплату, которая немногим выше средней по стране. Вроде те же копейки, что и остальной народ, а ведь не пухли с голоду. И все потому, что получали специальный паек и доступ к интересующим их товарам именно по госцене. То есть оклад какого-нибудь третьего секретаря превращался со смешных полторы штуки рублей в полновесные тысяч сорок, так как разница между барахольной и государственной ценой была раз в пятнадцать. Да уж… Есть за что попу рвать и быть довольными существующим положением вещей. Вот за это и не люблю коммунистов. За рвачество, лицемерие и неудержимый звездеж… Сам-то я, когда впервые в УСИ мне выдали положенную пайку – здоровенную коробку со всевозможными деликатесами и по копеечной цене, сначала даже не врубился, откуда такая роскошь? Тупому фронтовику объяснили откуда. Оказывается, служащие управления попадали под какую-то из категорий, существующую для «слуг народа», поэтому положенное надо получить и быть счастливым от принадлежности к касте избранных.
