Транквилиум - Лазарчук Андрей Геннадьевич (электронные книги без регистрации .TXT) 📗
– Берлога Робин Гуда, – усмехнулся Дабби. – Присаживайтесь. Не желаете ли джину? К сожалению, ничего кроме джина предложить не в силах…
Все сели. Билли слез на землю, побежал к шашке. Обхватил ее, почти повис и оглянулся победно: видали?
– Лейтенант, – сказал Лев напряженным голосом. – Я не хочу до бесконечности пользоваться добротой леди Светланы. Учитывая, что в том мятеже мы с вами были на одной стороне… Видите ли, я – офицер специального подразделения палладийской военной разведки. Поручик Каульбарс, к вашим услугам. Выполнял особое задание в тылу вашей армии. Аналогичное тому, что и во время мятежа. Подчеркиваю это особо.
– Так, – сказал Дабби.
– Позвольте вручить вам… – Лев протянул руку – пустую руку, ладонью вверх – сделал неуловимое движение пальцами – и в руке его оказался небольшой узкий нож. Дабби бросил руку к кобуре, но было ясно, что в случае чего он не успеет. – Это вам на память, возьмите, – Лев, зажав клинок двумя пальцами, подал нож ручкой вперед. – Я не воюю с вами, прошу понять это. Я не воюю с меррилендцами. У нас общий враг. Один общий враг – внешний. И тогда, и сейчас. Во время мятежа мы были в одном строю – против него. А теперь мы вдруг сами стали почему-то враги…
Дабби долго не отвечал, крутя в пальцах нож. То ли сданный, то ли подаренный.
– Есть что-то неправильное в этой войне, – сказал он, наконец. – Я не понимаю этого, но… Меня подстреливали трижды. В самом начале, на Фьюнерел… тогда еще валяли дурака, палили в ворон, а по ночам сходились где-нибудь в овражке, разводили костер и пили, и пели… Кто-то из своих выстрелил мне в затылок. Говорили потом, что это был профсоюзный агитатор. Тогда только-только начали создавать профсоюзы в армии, и я был категорически против. Как все эти болтуны, стрелять он не умел… Они же и погнали нас потом в это безумное наступление: по песку, без воды, без патронов – ну, забыли подвезти… Ваши тогда еще не воевали по-настоящему – рассчитывали, наверное, что мы перебесимся, возьмемся за ум… и, может быть, разберемся с теми, кто у нас дома мутит воду. Но мы, конечно, за ум не взялись. А высадились осенью на острове Бурь. Командовал десантом кто-то очень странный, и в рядах тоже были очень странные солдаты. Их было мало, человек тридцать, но воевали они, как дьяволы, и оружие у них было очень мощное. Мы заняли тогда больше половины острова… но ваши сумели, наконец, подвезти достаточно пушек, чтобы вымести нас картечью… Мне повезло: зацепило в самом начале, вытащить успели и погрузить на корабль тоже. Многих так и не погрузили… А третья рана уже здесь, на Острове: пытались выбить ваших с укрепленной высотки. И я все понимаю, но почему-то: если бы завтра надо было лезть на ту высотку, я бы полез. Вот в чем ведь дело…
Лев хотел что-то сказать в ответ, но необычный звук прервал его. Мягкий свистящий рокот. Он возник как бы со всех сторон сразу, нарастал стремительно – и вдруг взорвался воем и грохотом. Черное продолговатое тело пронеслось над самыми головами. Вихрь рухнул сверху, ломая ветви, обрывая листья. Над дорогой мгновенно вспухли грязно-белые тучи. Высоко и медленно летело колесо.
Светлана вдруг обнаружила себя на открытом месте, с Билли на руках. Стояла глухая тишина. Никого не было рядом. Там, где была дорога, медленно двигались тени. Кто-то страшный, черно-розовый, встал перед нею из травы и рухнул, скребя руками землю – будто хотел зарыться. Дым расползался, редел, но – пронизанный солнечным светом, становился еще непрозрачнее, хотя и по-иному. На трех ногах ковыляла лошадь, шарахнулась от Светланы, упала на бок и забилась. Солдат, немолодой усатый дядька, обматывал бинтом правую кисть. Увидев Светлану, широко улыбнулся ей. Острые осколки зубов…
Кто-то остановил ее, показал рукой – туда. Это не тишина, подумала Светлана, это я просто ничего не слышу. На брезент сносили раненых. Надо помогать, решила она. Билли висел крепко, как обезьянка. Она перевязала одного, второго. Третий умер. Вдруг все поднялись и стали смотреть в одну сторону. Она посмотрела тоже.
От близких гор ползли, сильно дымя, ныряя в низинки и появляясь на возвышенностях, полторы дюжины темных угловатых машин. Наверное, они шумели, но Светлана чувствовала лишь напряженную дрожь земли под ногами…
Все-таки дорога была невозможно узкая: местами танки, правой гусеницей елозя над обрывом, левым бортом царапали скалу. Один уже сорвался – правда, метров с трех, но безнадежно: некуда было приткнуть буксиры, чтобы тащить его тросами. Экипаж отделался одним синяком на четверых. Когда входили в Чехословакию, предался воспоминаниям Зарубин, этих танков под откосы спустили – ну, сотни полторы. На полста пятых пээмпэ стоял совсем хреновый…
Туров почти не слушал его. Вот оно, настоящее вторжение, думал он. Мы начали настоящее вторжение. Положено было что-то чувствовать, но – не получалось. От вчерашнего ликования остался прогорклый привкус. Что-то не так? Вроде бы – все то… но… Не понимаю.
«Есть в неудачном наступленьи тоскливый час, когда оно уже остановилось, но – войска приведены в движенье, еще не отменен приказ, и он с жестоким постоянством в непроходимое пространство, как маятник, толкает нас…» Именно так, подумал вдруг Туров. Войска приведены в движение. Но – командующий умер… убит… и операция продолжается по инерции, срабатывают давно собранные и снаряженные механизмы, но целеустремленности нет, вот беда, градус уже не тот, сомнения гложут всех, сомнения и расчет… Да, мы захватили плацдарм, но – пойдет ли второй эшелон? Тылов у нас нет, вот ведь – дожили… А надо – сразу ставить крепости, города… пятнадцать-восемнадцать миллионов, говорил Ю-Вэ, светлая ему память… Ничего не будет, понял он вдруг, Горбачев не тянет, не та порода. Не та. Ах, черт, неужели – все зря? Не раскисай, одернул он себя. Когда мы преподнесем ему шестнадцатую республику: благодатный климат, чертова прорва зерна и мяса, образованное население, которое бросится нам на шею, когда мы прижмем к ногтю этих судаков из профсоюзов и покажем самый малый набор достижений цивилизации… да наш пенициллин здесь – панацея от всех болезней…
На малой высоте прошло назад, на заправку, вертолете звено.
Было десять сорок пять.
Пленников поднимали по одному, вдували в обе ноздри по лошадиной дозе кокаина – и, пока они не начинали чудить, привязывали к косым крестам. Двадцать один крест окружал подножие «монумента» – гигантского ромбического кристалла, косо вырастающего из скальной, отполированной до льдистого блеска площадки. Вчера они шли к нему весь день, и монумент рос, рос, рос – не приближаясь, – и это пугало. Но поздним вечером, уже после наступления темноты – они достигли его и повалились, но пришлось не расслабляться, а напротив – делать последнее усилие…
– Я сам, – Эндрью вдохнул кокаин, зажмурился – и прижался спиной к кресту, расставив ноги и подняв руки. Мервин привязал его и сам повернулся к своему кресту, тяжело дыша. Сол поднес ему кокаин…
Иссиня-черная стена косо нависала над ними. Высоко, но видно – алели неизвестные буквы. Когда шли, силились прочесть – не смогли. Четыре коротких слова.
Баттерфильд.
Сол. Черное лицо, черная клочковатая, торчащая вперед борода.
– Кит… – шепотом. – Будешь уходить – возьми мою кобуру…
– Что?
– Кобуру. Ты же знаешь: Сол – хитрый еврей. Прощай. Все было прекрасно…
– Прощай.
– Ты не бойся. Я шепну за тебя словечко.
– Бесполезно, дружище. Меня туда на порог не пустят. Так что – вряд ли увидимся…
Сквозь тупость, тяжесть, внутренний мрак и песок – острой иглой в самое сердце. Вильямс отошел поспешно…
Надо торопиться, пока все живы. Он шел, посыпая кокаином головы распятых. Наверное, его видели. Он сам видел себя: почему-то сбоку и сверху: маленьким кривоногим жестоким карликом. Где Дэнни? А, вот он: возится с костром. Торопись, солдат, торопись… Баттерфильд уже висел на кресте, уронив голову на грудь, из носа капала кровь – часто, крупными каплями; они ударялись о скалу и разлетались, как шарики ртути. Здесь совсем нет пыли, запоздало вспомнил и почти удивился Вильямс. Что бы это значило?.. Два костра горело, дым тек по ногам. Третий. Все, Дэнни. Все. Уходим.
