Каинов мост - Галеев Руслан (лучшие книги txt) 📗
(Впрочем, несколькими годами ранее, под Багдадом, массированной артатакой были срыты тысячелетние развалины Вавилона, что уж говорить о каком-то Москворецком мосте, который ни в одном Священном Писании так и не был упомянут.)
В центральной своей части, на пике изгиба, мост был поврежден особенно сильно, бока обвалились и висели лишь за счет упрямых арматурных жил. То, что осталось, напоминало переброшенную над пропастью доску, и я невольно вспомнил кортасаровскую «Игру в классики» и передачу пакета мате над пропастью улицы. Прямо перед доской спиной ко мне и свесив ноги в разлом, восседал Монгол. Ветер трепал его дреды и относил в сторону сладковатый дым. Монгол курил травку.
Я осторожно подошел к провалу и сел рядом. Монгол был мертвым последние несколько лет и мог позволить себе безбоязненно сидеть над любыми высотами. Я же намеревался прожить еще как минимум несколько часов.
— Будешь? — Монгол протянул мне косяк, но я только покачал головой:
— Не хочу. Давай сразу к делу. Меня ждал?
— Опять торопишься, а, нига? — Монгол улыбнулся и щелчком отбросил выкуренный едва ли до половины косяк. — Торопиться, Рома, нужно при ловле блох и при аморальном поведении с чужими женами, так еще Джа Растафари говорил, а про Джа Растафари пели Боб Марли и Майк Науменко, так что ему верить можно… Тебя, конечно, жду, тут еще долго никто ходить не сможет. Почти никто. Мост вот-вот обвалится, но ты перейдешь, мне тоже верить можно.
— Ты здесь, чтобы про мост и Джа Растафари мне рассказывать?
— Угадал. Про Джа Растафари уже рассказал, теперь буду рассказывать про мост. Вернее про мосты…
— Монгол…
— Ты слушай, нига Рома, это важно. И не торопись. Сейчас время играет на нашей стороне, бро.
На Москву пикирующим бомбардировщиком рушился первый вечер новой эпохи. Вчера был ее последний вечер и последняя ночь. Сегодня история города начиналась сначала, и неведомые коленвалы раскручивали причинно-следственные связи, так интересующие крысиных божков. Что-то сеялось, чтобы века спустя быть пожатым. В ту минуту, когда Монгол начал рассказывать мне о мостах, зачистка старого была закончена и части регулярных войск скорым маршем двигались в сторону центра столицы, к ее сердцу — нерушимому Кремлю. И они еще успевали увидеть его таким, каким видели мы с Монголом: неверно стоящим на ногах израненным старцем, дни и даже минуты которого давным-давно были сочтены, и только то ли склероз, то ли упрямая гордыня все еще заставляли его выситься над этим миром, хотя, по сути, его время прошло вместе со вчерашним вечером и вчерашней ночью. Кремль рухнет в тот момент, когда войска подойдут к набережной, и это будет последнее шоу великого города. А шоу, как и история, не имеет логического окончания, шоу должно продолжаться. Город отстроят, и он вновь возвысится, вновь будет править. Но это будет уже другая Москва, с другой историей, с другими людьми, в другом времени и в другом месте. А моя Москва, этот странный город полубогов и полулюдей, умирала. Умирала от ран, умирала от старости. Умирала, потому что ее время кончилось и пришло время новой сказки. А то, что сказки иногда бывают жуткими, ничего не меняет. Спросите у Гофмана, спросите у братьев Гримм, спросите, в конце концов, у Шварца. Если, конечно, встретите их. А если нет — просто поверьте мне на слово.
— Ты, конечно, помнишь былину про Калинов мост, — говорил Монгол. — Он был не толще волоска, этот мост. И по нему, по этому мосту, рано или поздно приходилось пройти всем героям. Так положено, у сказок, нига, свои законы. Если верить многоуважаемому знатоку сказок, Проппу, то этот мотив идет от представления, что мир мертвых отделен от мира живых тонким, иногда волосяным мостом, через который умершие переходят в иной мир. У индейцев инка мертвые уходят в страну немых. Они тоже должны перейти по волосяному мосту, и при этом им помогает собака. В Северной Америке тоже есть представление о мосте, он покоится на рогах гигантского буйвола. Когда кто-то вступает на этот мост, буйвол опускает голову. У эскимосов есть сказания о тонком как лезвие мосте, который ведет через пропасть в страну мертвых. Даже в парсизме (понятия не имею, что это такое) говорится, что на четвертый день после смерти душа при восходе солнца доходит до места суда у моста Тшинват. Очень часто героям помогают перейти через мост помощники, а злодеи помощников не находят и погибают…
— Значит там, — я кивнул на Кремль, — смерть?
— Зачем так патетично, нига? — Монгол снова улыбнулся. — Не надо все так уж прямо вопринимать. Просто у каждого времени и каждого места — свои законы, свои точки отсчета и финишные ленты. Тебе придется эту ленту сорвать. — Сказав это, Монгол встал и отошел от провала. Я торопливо последовал за ним.
— Тогда зачем ты мне все это рассказывал?
— Тянул время. Ждал его. — Монгол смотрел в ту сторону, откуда только что пришел я. — Видишь ли, нига, я много раз пытался избежать этого момента, но не получается. Там, где есть мы, всегда есть и он. Понятия не имею, как он находит дорогу к этому месту. По всем законам оттуда, откуда идет этот парень, сюда прийти невозможно. А он приходит, нига, он всегда приходит. И всегда с последним патроном.
Я никогда до этого момента не встречал поднимавшегося по мосту человека, его лицо мне ничего не говорило. Но до его появления все происходящее вписывалось в более или менее понятную схему, однако этот странный тип выпадал из стройной системы, которая так или иначе приближала мою встречу с Тварью.
Сам я уже не рвался выяснять канувшее в прошлое — слишком многое произошло и слишком многое изменилось во мне. Мир, мой мир, разрушен и сожжен, даже солнце его с трудом пробивается к земле, укрытое на этот раз дымом и копотью. А проблемы сожженного мира — смешны и нелепы. Но Монгол был прав, у сказок — свои законы, и коли уж закрутило меня в этот водоворот, выход из него только вниз или только вверх. Случается, что это одно и то же.
Идущий к нам человек в армейском бушлате с подпалинами, с грязным от копоти и пыли лицом, с уверенно сидящим в руках автоматом (деревянный приклад покрыт грубоватой резьбой) никак не вписывался в сложившуюся схему. Но это ничего не меняло.
— Знакомься, — криво улыбнувшись, сказал Монгол, — человек этот наделал некогда немало шуму. Так же, как и ты. Но между вами нет ничего общего, нига. А вот между нами, между мной и им, нечто общее есть. Только смотрим мы на эту общность с разных точек зрения. Имени его я не знаю. А люди называют его Душегубом. Не беспричинно, поверь мне, Рома. А теперь, — Монгол хлопнул меня по плечу и кивнул на узкий пролет моста, — теперь уходи. Или он тебя убъет.
— Эй, ты торопишься? — издали крикнул Душегуб.
— Тороплюсь! — крикнул я в ответ и встал на узкий перешеек. Монголу я поверил безоговорочно. Там, внизу, пенилась растревоженная река, а между мной и ею качались на арматурной сетке куски камня и чугуна.
— Так торопишься, что даже нет времени перекинуться парой слов с приятелем? — снова крикнул Душегуб. Он приближался быстрее, чем я мог себе позволить шагать над пропастью. Я не ответил, полностью сосредоточившись на каждом следующем шаге. За меня ответил Монгол:
— Душегуб, ганман хренов, вот уж не знал, что ты такой общительный. Может, со мной поговоришь? Я знаю много историй про мосты и Джа Растафари…
— Монгол?…
— Вижу, ты узнал меня, нига. Одно сердце, брат, одна любовь…
— Я думал, если уж я кого-то убиваю, то это надолго.
— Все верно, Душегуб, ты очень хорошо меня тогда убил. Ты даже скормил меня крысам Ниху. Но бывают обстоятельства, нига, бывают обстоятельства…
— Так ты мертвый? Зомби?
— Был им до сегодняшнего дня. Но Ниху понравилось, как я служил ему, и он подарил мне жизнь. Правда, ненадолго…
Я как раз делал последний шаг, переступал с узкой части на широкую, когда услышал выстрел. Монгол упал не сразу, сначала его кинуло на паутину арматуры, и там, цепляясь вслепую за куски мостового камня, Монгол поднял голову и прохрипел:
