Последняя империя. Книга вторая - Сартинов Евгений Петрович (лучшие книги .txt) 📗

— Доводи дело до конца. Если тебя не кому заменить на фронте, то ты хреновый министр обороны. Что, будешь кидаться на каждую амбразуру? Тоже мне, Александр Матросов!

Кроме той встречи с президентом в первый день визита они встречались с Лемьером еще три раза, в загородном замке Рамбуйе, и в личном поместье Лемьера недалеко от Эври. Переговоры шли трудно. Француз очень не любил американцев, но и диктаторские амбиции этого русского гиганта его настораживали.

Но больше всего Сазонтьева волновала Сашка. Беременность у ней протекала трудно, плод был большим, врачи сразу предлагали ей кесарить. В последний день визита начались схватки, об этом сказали Сазонтьеву и тот уже еле дождался конца всех положенных церемоний. Уже в салоне самолета он взревел во всю свою глотку:

— Пилот, мать твою за ногу! Чтобы через час мы были в Москве! Ставлю ящик водки. Татарник, тащи сюда пузырь!

За час, они конечно, в Москву не успели, летели положенное время. И всю дорогу Главковерх наверстывал упущенное в Париже. «Бордо», «Камю», и шампанское торжественных парижских раутов предельно надоели ему, душа и тело требовали водки. Они пили, как обычно, втроем, Сазонтьев и два его неразлучных адъютанта, Лавров и Татарник. Спустившись с трапа в Москве маршал мимоходом пожал руку встречавшему его начальнику генерального штаба Авдееву и быстрым шагом последовал к своему персональному ЗИЛу.

— Кто родился? — спросил он не оборачиваясь.

— Дочь, — ответил Авдеев.

— Слава богу, хоть в этот раз врачи угадали. В роддом, — велел Сазонтьев шоферу.

Всю дорогу он расспрашивал Авдеева о положении на среднеазиатском фронте, его немного удивило что генерал часто путался в своих ответах, да и вообще выглядел несколько странно. Анализировать все это Главковерху было некогда, да и не неохотно. Сазонтьева занимали сейчас мысли далекие от войны. Он просто выругал своего начштаба за путаницу в ответах и в нетерпении уставился на дорогу.

Лишь выйдя из машины около больничного корпуса и увидев на ступенях крыльца Сизова и Соломина с напряженными, скорбными лицами, Александр понял, что происходит что-то не то, что-то невероятно страшное и жуткое.

— Сань, мы выражаем тебе самое глубокое соболезнование, это так несправедливо... — начал Сизов.

— Что? — не понял Сазонтьев, зачем-то одевая фуражку. — Вы чего?

Сизов удивленно глянул за Сашкино плече и по бледному лицу начальника генштаба понял, что тот не решился выполнить порученное ему дело.

— Понимаешь, она хотела рожать сама, без кесарева, а у нее оказалось больное сердце, — пришел на помощь Сизову Соломин.

То что было потом Сазонтьев помнил слабо. Кажется он крушил какие-то двери, со звоном падало огромное, цветное стекло, он что-то кричал во все горло, пытался найти хоть какое-то оружие и сначала перестрелять всех этих людей в белых халатах, а потом, уже у тела Александры, ему самому нестерпимо хотелось застрелиться. Безумие кончилось когда ему поднесли заливающийся плачем белый комок пеленок с красным от натуги лицом. Глянув на него Сазонтьев сразу увидел маленькие, но столь явные черты лица Александры — крохотный вздернутый нос, эти характерные, упрямые губы. Несколько минут он смотрел на дочь, потом поднялся с колен, повернулся, нашел глазами Соломина и сказал ему:

— Позаботься о ней. Отдай Надьке, она ее воспитает как надо.

После этого он огляделся по сторонам, увидел разбитую в щепки дверь палаты, испуганные лица заглядывающих в палату врачей, тяжело дышащих адъютантов, разорванный китель Татарника, наливающийся синевой закрывающийся глаз Лаврова, бледное лицо явно растерянного Сизова. Сашка посмотрел на свои руки, все они были в крови от разбитых стекол. Поцеловав в губы так и не ставшую законной женой любимую Сазонтьев развернулся и пошел к выходу. По пути он видел следы своего безумства — сорванные с петель двери, вдребезги разбитый в фойе громадный витраж, засыпанный цветным стеклом пол. Пройдя к машине Главковерх грузно упал на заднее сиденье и приказал:

— На аэродром, в Кубинку.

Рядом с ним с некоторой опаской пристроились адъютанты. Глаз Лаврова закрылся окончательно, Татарник же сразу вытащил бутылку и, налив полный стакан, протянул его Главковерху. Тот почти с ненавистью глянул на бывшего прапорщика, ныне подполковника, протянул вперед руки и велел:

— Лей!

Тот сначала не понял.

— Чего?

— Лей, говорю!

Татарник медленно вылил водку на окровавленные руки Сазонтьева, и физическая боль прижигаемых ран показалась Сашки истинным блаженством по сравнению с болью душевной.

После этого Сазонтьев почти год метался по всей территории Средней Азии успевая вмешаться во все самые значимые бои с талибами и местными басмачами. Это походило на безумство маршала Нея на поле Ватерлоо, но, как и французскому маршалу, русскому так же не везло на смерть. За это время он потерял Лаврова, тяжело был ранен Татарник. Но мобильные войска России с помощью местного населения сделали свое дело: все прорвавшиеся с гор в низины интервенты были рассеяны и уничтожены. Прежде всего в этом виноваты были сами талибы. Они слишком рьяно начали учить узбеков, казахов и киргизов истинной вере по шариату, порой вырезая целые кишлаки. К следующей весне граница была восстановлена на прежнем месте.

Ровно в девять утра в кабинет Сизова вошел первый заместитель главы его аппарата Виктор Демидов. По форме это была обычная встреча, Демидов раз в неделю докладывал Диктатору положение вещей в регионах страны, именно этот отдел он курировал в своем ведомстве. Но если бы кто из коллег Демидова услышал его диалог с Сизовым, то очень бы удивился.

— Значит это все подтверждается? — спросил Сизов.

— Так точно. Непосредственное убийство журналиста Никитского было совершено тремя офицерами Лужниковского отделения милиции. Приказ же исходил от их непосредственного начальника, в свою очередь тот получил устное указание от своего непосредственного начальника полковника Попова. Журналист собрал слишком много доказательств того, что ликвидировав все криминальные «крыши» Лужниковская милиция сама обложила данью всех торговцев.