Солдаты - Форстчен Уильям Р. (читать книги без сокращений TXT) 📗

— И я думаю, что они идут к этому же, — ответил Ганс. — Не только этот патруль, все вокруг; они идут к этому же, они хотят, что бы мы попытались ее пересечь.

— И ты хочешь, чтобы я прекратил все это?

Ганс ничего не сказал.

— Проклятье, Ганс, — решил ответить Пэт — мы застряли на этой линии на всю весну. Боже мой, солдат, если мы не переломим это безвыходное для нас положение, мы здесь останемся до самого Судного Дня. Мы сломаем ему хребет здесь, сегодня, и мы выйдем из этого тупика и закончим эту проклятую войну.

Ганс устало покачал головой и посмотрел на Эндрю налитыми кровью глазами.

— Сынок, ты принимаешь это решение из политических соображений, а не из-за военных задач.

— Так приказал президент, — ответил Эндрю, его пристальный взгляд уперся в Марка.

Марк смотрел прямо на него и был тих. Эндрю знал, что вице-президент, римлянин, полностью посвятил себя этому нападению. Бантаги все еще оккупировали порядочную часть самых плодородных земель Рима, миллион его жителей был эвакуирован, и он хотел получить землю назад. Марк перевел взгляд на Ганса.

— Я помню Эндрю однажды сказал, что война была продолжением политики.

— Мой Бог, у меня есть проконсул Рима, цитирующий мне Клаузевица [1] — простонал Ганс.

— Кто, черт побери, такой Клаузевиц? — спросил Пэт. — Он здесь живет?

Эндрю не мог не рассмеяться.

— Эта война выходит за пределы политики, — затем, более мрачно сказал он.

— Возможно, внешне так и выглядит, — ответил Марк — поскольку бантаги ни куда не делись. Но внутренне, для Республики, это стало постоянным поводом для беспокойства: Какой из двух штатов покинет другого первым?

— Не бывать этому, пока я жив, — ответил Эндрю, сквозь плотно сжатые челюсти его голос звучал тихо.

— И не я, мой друг, ты знаешь это лучше, чем кто бы то ни был. Но жители Рима хотят вернуть свою землю назад, и этим утром мы собираемся получить ее, и выбить этих ублюдков с земли. Ты, я, все мы планировали эту битву в течение многих месяцев, вплоть до мельчайших деталей. Я боюсь единственное, в чем мы, может быть, испытываем недостаток, так это мужество, чтобы пережить все это.

Ганс напрягся и наклонился вперед над столом.

— Я не могу поверить, что ты так думаешь обо мне, — рявкнул он.

Марк протянул свою руку в примирительном жесте.

— Я не сомневаюсь относительно твоей храбрости, мой старый друг. Мы спланировали все наилучшим образом, теперь давай доверимся богам и храбрости наших парней.

Эндрю пристально посмотрел на них на всех.

— Делаем, как запланировали, — произнес он, и, не дожидаясь замечаний, вышел из подземного пункта, почувствовав, что тот нагоняет на него приступ клаустрофобии.

Поднявшись по ступенькам бункера, он ступил на травянистый холмик, под которым был скрыт штаб. Слабый ветерок двигался с севера, прохладный воздух спускался со стороны холмов и из более далеких лесов.

Вздыхая, он присел, пнул траву ботинками, швыряя вверх аромат шалфея.

«Странный запах; никогда не знал о нем в Мэне» — подумал он.

Однако Ганс упоминал о нем, рассказывая, что он напоминает ему деньки, проведенные в прерии до Гражданской Войны. Он отщипнул горстку толстой грубой травы, смял ее в руке, и позволил острому запаху заполнить его легкие. Откинувшись назад, он посмотрел на звезды, на Большое Колесо, как всегда задаваясь вопросом: «могло ли быть одно из пятнышек света его домом? Так странно, дом. Мэн, Республика, воспоминания о мирном времени».

Даже посреди гражданской войны, все знали, что наступит день, когда она закончится, когда обе стороны, Север и Юг, отправятся домой к своим фермам, в свои деревни и города, и сами будут распоряжаться своими жизнями. Возможно, это было частью уникальности Америки, ощущение, что война была чем-то неправильным, и лишь нарушала течение того, что было нормальным, она была трагедией в трех актах, которая должна была быть доведена до конца, так, что бы могла случиться финальная развязка, и можно было опустить занавес. Тогда аудитория могла встать, пойти домой, и продолжить свои жизни.

Он знал, что большая часть Старого Света не была на этом пути. Странно, хотя он никогда не был там, но из-за этого места он задумался о России.

Это была не просто Русь, потомки ранних средневековых русских, которых он нашел здесь и выковал из них нацию. Нет, это была земля сама по себе, непроходимые северные леса, обширные открытые степи, бескрайний купол неба, аромат шалфея и высушенной травы, или холодные сильные зимние ветра.

«Это — то, на что должна походить Россия — думал он. — История, также похожа. Земля непрерывного кровопролития, огромных армий, проносящихся от края до края пыльных пространств. Война, когда идут боевые действия, шла с непримиримой яростью, никакой пощады, ее не спрашивают и не ожидают! Здесь это была норма, каждодневная действительность».

Он задавался вопросом все снова и снова: «сможет ли его мечта о Республике когда-либо пустить корни на этой земле. Необходимость войны и выживания объединяли янки, русских и римлян вместе, по крайней мере, на этот момент, но что их удержит, если они когда-нибудь победят и отбросят варваров? Сможет ли Республика пережить мир?»

Он услышал чье-то приближение, но не потрудился повернуться. Прихрамывающий шаг и запах табака были достаточными, что бы указать, кто это был. Ганс уселся рядом с ним со стонущим вздохом, вытянулся, и, как Эндрю, щипнул горстку шалфея, растер ее между рук, вдыхая аромат.

— Длинный путь от Канзаса досюда, — произнес Ганс.

Эндрю ничего не сказал, колени подтянул под подбородок, продолжая смотреть на восток. Освещение медленно усиливалось, теперь это был вопрос нескольких минут.

Он услышал грохот падающей винтовки, приглушенное проклятие, и посмотрел налево; внизу, ниже в овраге ожидала колонна войск; он скорее почувствовал, чем увидел, что сержант едва слышно шикнул предупреждение, уткнувшись в неуклюжего солдата. В начале ущелья расположились инженерные войска, возводящие понтонные мосты, и множество укрытых парусиновых штурмовых лодок. Он не видел их, но знал, что они были там; парни из 9-го корпуса репетировали это нападение раз десять вдоль Тибра в течение последних двух месяцев. Справа он услышал свист парового двигателя одного из броневиков из полка Тимокина, размещенных в следующем овраге. Он задумался о том, слышны ли эти звуки на той стороне реки.

«Нам нужно было идти вчера — подумал он. — Туман, скрывающий реку, был гуще. Еще есть время, что бы их отозвать, подождать туман, дождь… может нам следовало начать часом ранее, в полной темноте».

— Нервничаешь сынок? — спросил Ганс.

— Что? — переспросил Эндрю, посмотрев на своего старого друга.

— Я нервничаю, — ответил сержант.

Поразившись, Эндрю промолчал. Ганс всегда был скалой, столбом; когда сражение было близко он никогда, ни каким образом не выражал страх. Эндрю вспомнил Антиетам [2], свое первое сражение, ожидание в предрассветной тьме Восточных Лесов.

Он был столь напуган, что после попытки с трудом проглотить завтрак из галет и кофе, он содрогнулся, и его вырвало. Но за пять минут до того, как началось нападение, Ганс демонстративно прислонился спиной к вязу, крепко уснув.

Старый сержант позже по секрету сказал ему, что все это было притворством, у него не было сна ни в одном глазу, сердце бухало, словно падающий молот, но он полагал, что такое нарочитое равнодушие было лучшим тонизирующим средством для юношей, чем блуждающие вокруг нервные шепоты ободрений.

— Ты ведь не думаешь, что это сработает? — спросил Эндрю.

Ганс посмотрел на него.

— Мы спланировали это вместе, но лобовая атака через реку, Эндрю? Рисковое дело. Я боюсь в лучшем случае, что это — с равными шансами. Из того немногого, что мы представляем себе о Джураке, мы знаем, что он чертовски умен. Он, должно быть, также понял этот план, зная, что мы должны будем, наконец, пойти в лобовую.