Бандиты. Красные и Белые - Лукьянов Алексей (читать полную версию книги .TXT) 📗
—- Молиться... — повторил Александр Васильевич.
Да уж, оставалось только молиться.
Александр Васильевич уже не был уверен в победе белого движения, хотя бодрился изо всех сил. Слишком много упущено времени, слишком мало осталось кадровых офицеров, слишком много было союзников, которые на поверку оказались лишь падалыциками, пришедшими добить раненого льва. Конечно, множество ошибок Александр Васильевич допустил сам, но признаваться в этом не желал. Самоуверенность и гордыня заставили его отказаться от предложения генерала Маннергейма выступить стотысячной армией на Петроград в обмен на признание независимости Финляндии. Что такое крошечная Финляндия, когда вся Россия рушится, разваливается на глазах? Зачем нужно сохранять империю, когда он сам первым присягнул в свое время Временному правительству? Но нет, не захотел поступиться идеей единой России.
Начальник штаба Лебедев, с которым они зимой принимали таинственного эмиссара с вонючим скунсом, оказался бездарем, потому кое-как спланированное весеннее наступление захлебнулось в крови. Красные давили, под их натиском пришлось оставить Уфу, Челябинск, Екатеринбург. Большевики казались заговоренными, будто Иванушка-дурачок. Они походя выполняли сложнейшие стратегические и тактические операции, не имея ни человеческих, ни материальных ресурсов. Может, именно глупость вела их к победе?
— Что ж, будем молиться, — сказал Колчак. — Спасибо, Павел Федорович, держите меня в курсе.
1 СЕНТЯБРЯ 1919 ГОДА
Лёнька
Вечером, на закате, Лёньку бережно растолкали:
— Подъем, Бедовый, общее построение.
Лёнька быстро оделся, обулся, плеснул на лицо
дождевой воды из бочки и занял свое место в самом конце строя.
Местный священник прочитал молебен, благословил на ратный подвиг. Казаки молча помолились и разбежались по боевым порядкам.
Лёнька ехал в тачанке с пулеметчиком Милен- тием Зубковым и ездовым Николой Гониконем — для похода экипажи укомплектовали полностью.
— Не боись, малой, все будет путем, — пообещал Никола.
Взвод подхорунжего Белоножкина был готов раньше всех.
— Взвод, слушай мою команду, — объявил подхорунжий. — Строй держим четко, не разбредаемся и не толпимся. В дороге не курить, байки не травить, песни не горланить. Движемся только после заката и до самого рассвета. Скорбные животом и зубами говорят сейчас или затыкаются до конца похода. Есть такие?
Все промолчали.
— Добро. Днем все спят, дежурные соблюдают маскировку Всем все ясно?
Ясно было всем.
— Ну, тогда с богом.
Боевые порядки вышли из поселка, когда совсем стемнело. Насколько Лёнька мог понять, двигались они на запад, но перед рассветом резко повернули к северу. Лёнька не представлял себе карты местности, однако все равно догадался, что целью похода была не Астрахань.
Начало светать. С равнины отряд потянулся в пересохшее русло реки, где густо рос камыш и тростник, пахло болотом и лютовала мошка. С каждой минутой становилось все жарче — солнце поднималось быстро. Скоро воздух буквально гудел от насекомых.
Никто не чертыхался, казаки молча хлестали себя по лицам и шеям.
Внезапно к звону комаров добавился какой-то другой звук. Ведущий задрал руку вверх, отряд остановился, чтобы тут же подвергнуться массированной атаке кровососов.
— Аэроплан! — послышался чей-то крик. — Маскируемся!
На этот случай все свои роли знали. Лошадей быстро распрягли, ездовые увлекли тревожно фыркающих животных в заросли тростника. Пулеметные расчеты закидывали тачанки и орудия травой и сухими ветками. Через десять минут тысячный отряд слился с окружающей местностью.
Аэропланов было два. Они кружили над степью, словно орлы-ягнятники, будто знали, что где-то здесь могут скрываться враги.
— А что, у красных аэропланы есть? — шепнул Милентию Лёнька.
— Видишь ведь, что есть.
— А почему они над Каленым не летают?
— Летал один, так его Зиновий из своего «максима» сбил. Жаль, разбилась машина, а то бы у нас сейчас тоже был аэроплан.
— А кто бы летал на нем?
Милентий почесал затылок:
— Тоже верно, некому.
— А почему мы эти не сбиваем?
— Потому что нельзя себя обнаруживать, — в который раз, как больному, объяснил пулеметчик.
— Так ведь сожрут нас здесь!
— Захлопни пасть, нюня. Сказано — не обнаруживать, значит, сиди тихо.
Через час все лицо Лёньки распухло, руки горели от укусов, под тачанкой сделалось так душно, что кружилась голова. Пот струился ручьями, заливал глаза, в ушах звенело. Лёнька начал жалеть, что не отдал богу душу еще тогда, когда отравился молоком.
— У нас есть полить? — спросил он у Милентия.
Казак достал фляжку, открутил колпачок, налил в него воду.
— Набери в рот и пополощи горло. Да смотри, не глотай, еще больше пить захочется.
Вода была горячая и противная на вкус.
— Она ж соленая! — Лёнька выплюнул воду и даже язык рукавом протер, чтобы вкус отбить.
— А ты как думал? Ты сейчас с потом всю соль потеряешь, а соль очень нужна организьму, это мне один доктор рассказывал. В Туркестане знаешь, как чай пьют?
— Как?
— Сидят старики в стеганых халатах, теплых- претеплых, на жаре сидят, не дома, и пьют горячий чай.
— Так же свариться можно.
— А вот не скажи. Им жарко, и потеют они сильно. А когда человек потеет, ему прохладнее становится.
Лёнька ничего не ответил. Он потел, будто на верхней полке в бане, а прохлады не ощущал. Хотелось стянуть гимнастерку и штаны, но это означало быть заживо съеденным.
— Ты спи лучше, хлопец. Все равно на весь день здесь застряли, чего время зря терять? Вот Никола:
он бы, если за лошадьми смотреть не надо было, дрых бы сейчас за милую душу, да еще и храпел. Вон, слышишь — кто-то уже заливается.
Лёнька прислушался. И впрямь, совсем рядом кто-то отчетливо храпел, и этот храп перебивал и гул насекомых, и стрекот аэропланов.
— Как у него получается?
— О, брат, ты бы с наше повоевал. Мы с Николой, к примеру, с самой германской бок о бок ходим. Когда война, в любом положении уснешь. Бывало, марш-бросок объявят, и прямо тысячами народ по дорогам идет, не протолкнешься. Проедешь мимо, оглянешься — а солдатики-то все на ходу спят. Ей-богу не вру! — Милентий перекрестился. — Мы по молодости думали, что так не сможем, да какое там, через месяц уже на ходу спать научились, а Никола — тот еще и с открытыми глазами. Помнится, поставили его в караул, Никола возьми и усни. Казачки про то узнали, надели ему на шею хомут. А на ту беду сотник наш пошел посты проверять. Видит — Никола спит, да еще и с хомутом на шее. Как раскричится: щучий, говорит, ты сын, весь эскадрон под монастырь подводишь, на посту спишь! Никола, конечно, проснулся, видит — совсем дело плохо. А признаваться-то нельзя, военное время, под трибунал отдадут! Он возьми да и бухни: никак нет, говорит, ваше благородие, не сплю. Сотник еще больше кричит: а что ты делаешь, щучий сын? Никола и говорит: да вот, хомут починяю. И так это у него складно получилось, что расхохотался атаман, простил, да еще и рубль дал за находчивость.
Лёнька недоверчиво посмотрел сквозь охапки рогоза и тростника в заросли, туда, где Никола и другие ездовые прятали лошадей. Кто-то невидимый под соседней тачанкой перестал храпеть и громко зевнул:
— Брехня.
— Много ты знаешь, — огрызнулся Милентий.
Аэропланы все кружили и кружили над казаками, будто видели весь отряд. Одна из крылатых машин заложила вираж и промчалась над камышами, выпустив пулеметную очередь. Две пули угодили в тачанку, под которой лежал Лёнька: одна вонзилась в дерево, другая попала в «максим» и с противным визгом унеслась куда-то прочь.
— Лежи, не трепыхайся! — удержал перепугавшегося Лёньку Милентий. — Проверка это. Если побежим — узнают краснопузые, что мы здесь. Может, они всегда по этому месту постреливают. На всякий случай. Я бы тоже постреливал, мало ли, кто здесь укрыться может.
