Если бы Гитлер взял Москву - Шпаковский Вячеслав Олегович (книги бесплатно читать без .txt, .fb2) 📗
* * *
В ноябре 1942 года, когда немецкая авиация стала бомбить Свердловск, на Урале установились на редкость крепкие морозы. В городе ввели затемнение, люди сидели по домам, не смея высунуть носа на улицу, но грохот зениток был слышан в каждом доме и он предупреждал: смотри – там, в небе, смерть с косой может выбрать сейчас и тебя. Впрочем, грохот зениток чем‑то и успокаивал. Ведь стреляли отовсюду – зенитки стояли на улицах, площадях, а в центре – прямо на площади 1905 года. По утрам остывшие стволы занимали горизонтальное положение. В сумеречном свете было видно, что они опушены сплошным инеем, мохнатым, как шуба белого медведя. Налеты были редкими, и разрушений городу они никаких не причинили – немецкие асы не снижались до досягаемой зенитными снарядами высоты – и через две недели, с началом Сталинградской битвы, прекратились; но сам факт, что немцы зашли так далеко, что теперь уже бомбят и Урал, означал смертельную опасность, нависшую над страной в это время.
Особенно тяжело переживали бомбежки тяжелораненые в госпиталях, которые были просто не в состоянии никуда убежать, пусть даже бомбы посыпались бы им на голову.
В офицерской палате для тяжелораненых одного из свердловских госпиталей эти налеты воспринимались особенно болезненно. Как‑никак, а более высокий интеллект ее обитателей, отсутствие крестьянского фатализма и какой бы то ни было религиозности заставляли находившихся в ней людей домысливать все и с большей долей фантазии, и более остро реагировать на опасность.
Естественно, что все разговоры после таких налетов вертелись вокруг темы, а кто, как, когда и где уже переживал что‑то подобное. Вот и в это утро лежавший у окна танкист с забинтованным правым глазом и загипсованными ногами, ни к кому конкретно не обращаясь, вдруг начал рассказывать:
– А у нас как‑то немцы такой же в роте переполох устроили. Мы только‑только вошли в лес и успели кое‑где траншеи отрыть, как они тут же и налетели. Мы едва успели попрятаться: кто в башню залез, кто под танк, а кто и в траншею. Осколки бомб и комья земли так во все стороны и полетели. Я еще, помнится, подумал, а как там пехотинцы все это терпят на голом‑то юру, в окопчиках своих сидя, а сам лежу под танком и думаю, что уж тут меня за фальшбортом ничем не возьмешь. Но после налета выяснилось, что никто у нас не пострадал, так – немного осколками броню поцарапало. Потом под вечер слышим – еще летят. И вдруг видим – в небо, в сторону леса, где располагался штаб нашей дивизии, одна зеленая ракета взлетела, потом другая… Значит, где‑то какой‑то гад‑указчик сидит с ракетницей и на наш командный пункт немцев наводит. А самолеты встали вкруговую и давай над нами летать: то один из круга выйдет, то другой, по очереди. Бомбу сбросит и опять в круг возвращается. И так раз за разом… Мы все стоим на эту смертоносную карусель смотрим, и никто не стреляет, – не было нам такой команды. А гитлеровцы как летали кругом, так и продолжали летать, словно на полигоне каком.
– Ну и как, разбомбили они штаб? – спросил его кто‑то с другого конца палаты.
– Вот самое удивительное, что и штаб бригады тоже не пострадал, хотя ракетчик не одну ракету по нему выпустил, а все без толку.
– А наши самолеты где в это время были? – послышался еще один ехидный голос капитана из пехоты. – Небось для них была нелетная погода…
Два летчика: один с сильными ожогами на лице и руках, а другой со сломанными ногами, восприняли это как личную обиду.
– Вам бы только летчиков задевать! – сказал тот, у которого были сломаны ноги.
– Вы думаете, это так легко летать и сбивать…
– Да все нелегко, только чего же ты тогда пошел в летчики‑то? Летать летаешь, ноги ломаешь, а сбивать не сбиваешь?
Все засмеялись.
– Или вот, например, – продолжал пехотный капитан. – Вы оба, я так понял, пилоты‑истребители. «Сталинские соколы», так сказать, «ястребки». А только один весь обсмален, а другой со сломанными ногами лежит.
– У нас вообще палата ненормальная, – заметил вдруг еще один офицер, тоже из пехоты. – У соседей все танкисты лежат и все обгорелые. Кого ни спросишь – «в танке горел». Летчики тоже… А у нас вон танкист лежит со сломанными ногами и летчик… С парашютом, что ли, неудачно спрыгнул? – спросил он под громкий смех других раненых.
– Можно подумать, – обиделся молодой лейтенант со сломанными ногами, – что только тот настоящий летчик или танкист, на ком есть ожоги. Вы, извините, не из особистов ли будете? Это обычно их интересует, кто, где да как от немцев получил, да и не сам ли себя… «чпокнул».
– Да ты не лезь в пузырь, – вмешался другой, весь в гипсовом корсете лежачий раненый. – Интересно ведь… Мы‑то тут давно уже лежим, все про все и друг про друга знаем, а вас троих только вчера привезли. Познакомиться‑то мы уже успели, а что, как и почему, еще не узнали. А тут в госпитале о чем еще говорить? Мы тут сами себе и маршалы, и стратеги, и друзья по несчастью.
– Ну, – несколько смутившись, начал лейтенант, – мой товарищ летал на «яке». Вот потому и обгорел. У наших самолетов ведь как? Чуть что – сразу мотор горит, и весь огонь прямо в кабину и тебе в лицо. А я не мог обгореть по определению, хоть в этом повезло.
– Это почему же?
– А у меня «Аэрокобра» была американская. Мотор у нее сзади кабины, поэтому даже если там вдруг и пожар, то тебя это не затронет.
– А ноги?
– Ноги? Это я неудачно с парашютом спрыгнул, – смущенно признался пилот, и все вокруг громко засмеялись. – Ручки управления перетянул, попал в плоский штопор, ну и… чуть было в ящик совсем не сыграл, но все‑таки успел дверь распахнуть и выброситься. Упал, а меня сразу в особый отдел. Это, мол, ты нарочно машину погубил, а за нее золотом плачено. Еле‑еле от них, сволочей, «отстрелялся»…
Тут же кто‑то поддакнул:
– Так их, так их… – а пожилой майор, смеявшийся вместе со всеми, все‑таки предостерегающе произнес:
– Ребята, не забывайтесь! Среди нас тут «сук» вроде бы нет, но все равно – не больно‑то. Как говорится: «Молчи! Тебя слушает враг!»
– Ну в общем‑то это все, – сказал лейтенант и тут же получил целую кучу вопросов.
– Это чего же? – спросил капитан. – У них дверь, да, у этих самолетов, а не колпак, сдвигается?
– Да, дверь. Две двери даже. В обе стороны. Как в машине. В носу пушка и два пулемета, а двигатель позади кабины, за креслом пилота. Броня спереди, броня сзади. Носовое колесо – поэтому через голову при посадке никак не перевернешься. Вот только, случается, срываешься в штопор…
– Это, поди, американцы специально так сделали, чтобы наших побольше погубить…
– Да нет, вряд ли… У каждой машины есть свои органические дефекты, за каждое преимущество приходится чем‑то платить. Наш вон «як» легче и маневреннее, зато у него слабое вооружение и двигатель спереди…
– А ты что? – обратился к танкисту майор, лежавший на соседней с ним кровати. – На Т‑28 служил? Я думал, что их уж все давно списали…
– С чего это вы так решили?
– Да потому, что у Т‑28 фальшборт на гусеницах, а у всех других танков его нет.
– Нет, есть! На английском танке «Матильда».
– Эк загнул! – усмехнулся майор. – Да я про такие машины и не слыхал вовсе.
– И как, хороший танк, лучше наших? – спросил опять кто‑то из дальнего угла.
– Броня у него толстая – 78 мм, толще, чем у нашего KB, – у того 75 мм, гусеницы прикрыты броневым фальшбортом, хотя бортовая броня тонкая. Внутри все продумано до мелочей. Но скорость мала, а пушка всего 40 мм – слабовата, – по‑военному четко отрапортовал танкист. – Но, впрочем, это ведь у них, у англичан, танк сопровождения пехоты, а пехотному танку в принципе большая скорость и ни к чему.
– А как попал на английские танки?
– Да как попал? Попал в танковое училище в Саратове, окончил его с отличием. Оставили других учить. Посадили на танки ленд‑лиза: говорят – осваивай. Ну вот я и освоил.
– Под Саратовом дрался? – с уважением в голосе спросил майор.
– Да нет. Когда Саратов немцы окружили, нас в тыл отвели, а потом под Пензу направили, чтобы там контрудар нанести. Только ничего из этого контрудара не вышло.
