К повороту стоять! (СИ) - Батыршин Борис (книги полные версии бесплатно без регистрации .TXT) 📗
Раскинулось небо широко,
Теряются волны вдали.
Отсюда уйдем мы далеко,
Подальше от грешной земли...
Песню Сережа узнал. Няня, ходившая за мальчиком, пока ему не исполнилось пять лет, законная супружница отцовского вестового Игната, который за время службы побывал с Ильей Андреевичам под всеми широтами, частенько напевала ее возле детской кроватки:
Не правда ль, ты много страдала?
Минуту свиданья лови…
Ты долго меня ожидала,
Приплыл я на голос любви.
Правда, в нянином исполнении песенка звучала жалостливо, а студенты пели ее, как героическую балладу:
Спалив бригантину султана,
Я в море врагов утопил
И к милой с турецкою раной,
Как с лучшим подарком приплыл,
Землемер грохнул кружкой о столешницу, отчего самовар подпрыгнул на гнутых ножках, и еще раз проревел последнюю строку:
..как с лучшим подарком приплыл!
По залу одобрительно загудели голоса - песня понравилась.
- ...Сербия разорена войной и не даст помощи. - «чижик-пыжик» звякнул вилкой по краю блюда с жареной поросятиной. - Румыны - те еще вояки...
Видимо, Сережа стал невольным свидетелем спора, завязавшегося до его появления.
- А как же Вильгельм Первый? - землемер ткнул пальцем через плечо, что, видимо, должно было означать направление на Берлин. - Он-то нам союзник?
- Что Вильгельм? - пренебрежительно отмахнулся правовед. - Все решает Бисмарк, а он сказал: весь балканский вопрос не стоит костей одного померанского гренадера. На Германию нечего рассчитывать, удержат от вмешательства Австрию, и то ладно!
- Николай прав, союзников у нас нет. - добавил стриженый крепыш и потянулся через стол за штофом, - А идти на попятную поздно - если войска отойдут за Дунай, турки отыграются на болгарских христианах. Прошлогодняя резня - пятьдесят тысяч душ, женщины, дети, старики - покажется тогда детской забавой!
- Мы можем ответить на фанатизм мусульман только решимостью! - горячился «чижик-пыжик». - Чем больше добровольцев отправится в Болгарию, тем вернее государь доведет войну до решительного результата!
- Не понимаю, как можно желать военных успехов нашим доморощенным тиранам!
Сережа встрепенулся. Говорила курсистка, миловидная барышня лет восемнадцати. Мичман отложил меню и стал прислушиваться.
- Вы что, не читали Маркса? - продолжала курсистка. - Он называл Российскую империю палачом европейских революций! Вот и теперь, стоит царю занять Константинополь, и он вернет времена самой черной реакции. После такой победы никто ему слова поперек не скажет, ни в России, ни за ее пределами!
Сережа не верил своим ушам. Когда финский студент язвительно отзывается о России - это еще можно было понять. Но курсистка-то русская, по всему видно, из интеллигентной семьи...
- Не могу с вами согласиться, Нина. - покачал головой землемер. - Вас послушать, так надо радоваться неудачам наших войск! Зачем тогда наши друзья едут сражаться в Болгарию? Зачем по всей стране собирают средства на оружие для повстанцев?
- Чтобы болгары сами завоевали свободу, не призывая на помощь деспота! - гневно отрезала девица. - Или вы полагаете, что царь и впрямь радеет за болгар и боснийцев? Ему нужны Босфор и Дарданеллы, чтобы стать, как и его отец, жандармом Европы, а вы столь наивны, что готовы ему помогать!
Она театрально рассмеялась, обвела собеседников торжествующим взглядом - и встретилась глазами с Сережей, который внимал спорщикам из-за своего столика. Лицо ее сразу сделалось каменное; собеседники, уловив перемену, обернулись и тоже увидели мичмана.
За сдвинутым столом повисла звенящая, настороженная тишина, Сережа, внезапно сделавшись центром внимания, замер. Он кожей ощущал недоброжелательность, сгущавшуюся вокруг, будто наэлектризованное облако.
- Друзья, нас, оказывается, подслушивают!
Стриженый крепыш сжал руки, лежащие поверх скатерти, в немаленькие кулаки; курсистка сидела прямо, не отпуская мичмана взглядом; на дне ее глаз плескалась ненависть.
- Как вы смеете, сударь... - Сережа вспыхнул и вскочил, чуть не опрокинув стул. - Я офицер Российского флота, и не позволю...
Но «чижик-пыжик» уже не слушал.
- Смотрите, жандармы уже рядятся в морскую форму! Добровольцы, Балканы, свобода... о чем говорить, когда шагу нельзя ступить, не запнувшись о филёра!
- А я что вам говорила? - ледяным голосом осведомилась девица. - Пойдемте, товарищи, пока сослуживцы этого господина не устроили нам новую Казанскую площадь! [10]
И, запахнув плечи темно-синей шалью, направилась к выходу.
Компания потянулась за ней. Крепыш из «техноложки» обернулся на пороге, злобно глянул на незваного гостя. Правовед, не удостоив того даже такого знака внимания, по-журавлиному зашагал к дверям, сделавшись до ужаса похожим на Карлушу Греве. Последним из-за стола выбрался землемер. Сунув за пазуху початый штоф, он зацепил с блюда щепотью жареной поросятины и кинулся догонять приятелей, работая на ходу челюстями.
Сережа стоял, как оплеванный. Возмущаться, догонять негодяя-правоведа, требовать сатисфакции? Глупо, глупо... Студенты, заполнившие трактир, не сводили с него глаз. Мичман плюхнулся на стул, вскочил, швырнул на столешницу двугривенный (зачем? Ведь не успел сделать заказ!) и на одеревенелых ногах пошел к выходу. В спину хохотнули, кто-то бросил ядовитую шутку, ему ответили взрывом хохота. Не помня себя от стыда, мичман выскочил на улицу, и зашагал, не видя куда. Стыд и гнев застилали ему глаза, и он думал сейчас только об одном - удержаться, и не припустить бегом…
Сережа пришел в себя только на набережной Обводного канала. Город вокруг сделался чужим, неприятным; о том, чтобы пойти куда-нибудь, развлечься, и речи быть не могло. Более всего хотелось очутиться сейчас в каюте на «Стрельце».
Стоило вспомнить о мониторе, как память услужливо напомнила о предложении, которое сделал Повалишин, когда они прощались, сойдя с Ижоры:
- Не найдете где на ночь устроиться - милости прошу ко мне. Поужинаем, отоспитесь как дома, на крахмальных простынях, а то все по каютам да гостиничным номерам. С племянницей моей супруги познакомлю - она из Самары, приехала поступать на какие-то новомодные женские курсы. Красавица и умница, одна беда - увлекается всякими, знаете ли, эмансипэ...
После гнусной сцены в трактире Сережа менее всего желал знакомиться с эмансипированными курсистками, а вот от ужина и дивана с подушкой и пледом не отказался бы. Остановив извозчика, он решительно распорядился:
- Давай-ка, любезный, на Большую Морскую угол Конногвардейского! - и откинулся на сиденье. Кучер прикрикнул на рыжую кобылу, тряхнул вожжами, и пролетка бодро покатила по Измайловскому проспекту в сторону Фонтанки.
Приняли его радушно. Хозяин предоставил гостю свой кабинет с широченным, как палуба монитора, кожаным диваном. Сережа едва удержался от того, чтобы немедленно рухнуть на это роскошное ложе - он знал, что если хоть на мгновение сомкнет глаза, то не проснется до самого утра. Наскоро приведя себя в порядок (кроме артиллерийских таблиц, в саквояже имелся дорожный несессер и смена белья) мичман стоически дотерпел, пока горничная - беловолосая, розоволицая, как младенец, финка, забавно растягивающая русские слова, - не позвала его к ужину.
Подали аперитив - ракию в маленьких узких, высоких стаканах. Супруга каперанга, внучка обедневшего греческого аристократа, поступившего на русскую службу перед Крымской войной, держала в доме балканскую кухню. Иван Федорович принялся объяснять гостю разницу между сербской ракией, турецким ракы, и греческим узо, когда дверь гостиной распахнулась, и...
- Позвольте, Сергей Ильич, представить вам Нину, племянницу моей супруги!
Сережа обернулся к двери и едва не разинул рот от удивления. Перед ним стояла та самая яростная обличительница тирании, с которой он столкнулся какие-то два часа назад. Черную юбку и жакет, так любимые слушательницами женских курсов, сменил голубой домашний капот, волосы, собранные в скучный пучок, рассыпаны по плечам прелестными кудрями, но... несомненно, это она!
