Der Architekt. Проект Германия - Мартьянов Андрей Леонидович (читать книги полностью без сокращений бесплатно .TXT) 📗

— А ваш Святой, оказывается, злой человек! — сказал я.

— Не поверите, Эрнст, но он смеялся, как ребенок, — ответила Нина.

— Он и был ребенком, — сказал я.

— Он хотел, чтобы мы подложили Селину последний гробик. После взрыва это произведет особенно сильный эффект.

— Не боитесь, что писатель не выдержит издевательств и покончит с собой?

— Это было бы прекрасным выходом, — кивнула Нина. — Но, к сожалению, он слишком любит себя.

— Откуда вы столько знаете о его характере? — удивился я.

— Я прочитала его книги, — объяснила Нина.

…И днем, когда билеты на поезд были уже получены, мы с Ниной позавтракали в кафе и отправились к дому, где обитал писатель Селин. Мы держались за руки, девушка в простом темно-зеленом платье, окрашенном в домашних условиях, и парижский пролетарий в свитере и кепке. Витрины отражали нас, обычную пару потрепанных жизнью людей, которые нашли свое счастье на улицах Парижа. Которые завтракают в парижских кафе, целуются под парижскими мостами, читают газеты на парижских скамьях, обнимаются в парижских садах. Еще немного — и город растворит меня, я стану его частью. Нет, в самом деле пора уезжать.

Дом, где жил Селин, выглядел неприступной крепостью. Внизу заседала консьержка, мрачный цербер с папиросой на нижней губе. На ней было бесформенное платье, глаза цепко глядели сквозь мужские очки в роговой оправе.

За ее спиной видна была широкая лестница, накрытая ковром.

— Доставка цветов мадемуазель Лабонне, — сказала Нина и кивнула на меня.

У меня в руках был букетик фиалок. Я купил его для Нины.

Консьержка долго жевала губами, пыхтела папиросой, смотрела на Нину, на меня. Я сдернул кепку.

Консьержка что-то повторила несколько раз, потом сердито махнула рукой и закрыла дверь.

Нина вышла, я за ней.

— Нужно зайти с черного хода, — объяснила она. — Я не сообразила.

— А кто такая мадемуазель Лабонне? Она на самом деле здесь живет?

— Разумеется. Консьержка знает всех жильцов. Не только своего дома, но и нескольких окрестных. Мадемуазель Лабонне — дорогая проститутка. И эти цветы — для нее. Всё должно быть достоверно.

И мы действительно вручили мадемуазель Лабонне — опухшей со сна рыхлой блондинке в голубом халатике — букет фиалок. Она сказала: «Как мило», сунула в цветы нос и, не потрудившись дать нам на чай, захлопнула дверь. Мы выждали несколько секунд, а потом, крадучись, поднялись на этаж выше.

Дверь Селина была тяжелой, добротной. Нина осторожно поставила гробик так, чтобы Селин, открывая дверь, непременно наткнулся на него, и мы вместе тихонько сбежали вниз по ступеням.

Когда мы выбрались на улицу, нас встретило летнее тепло. Добрый парижский воздух обнимал нас за плечи, теребил наши волосы.

И мы снова принялись бродить по улицам, по набережным, покопались в старых книгах, заглянули к Анри — поспрашивать о Маршане (Анри ничего не знал), — потом опять посидели в кафе.

Воздух стал грустным — приближался вечер.

Пора было возвращаться в отель, переодеваться и отправляться на вокзал.

Я оставил Нине почти все мои деньги — она взяла, не споря и не ломаясь. Пересчитала, кивнула, убрала в сумочку. Щелкнул замочек. Нина подняла голову.

— Спасибо, — сказала она. Потом, приподнявшись на цыпочки, поцеловала меня в губы. Легонько поцеловала и совсем просто — как будто мы прощались всего на пару часов.

Газета зашуршала. Я сложил ее и бездумно уставился в окно.

Приеду в Берлин и сразу попрошусь на фронт.

Черт побери, на фронте безопаснее.

ЗАВЕРШЕНИЕ ТОМА ВТОРОГО

ТЕГЕРАН-43

Тегеран — Москва — Стокгольм,

февраль 1943 года

— Товарищ Шмулевич, давайте еще раз, — устало сказал посол Советского Союза в Тегеране Александр Смирнов. — Вы же представляете, насколько важными могут оказаться эти сведения. В свете чрезвычайно осложнившейся международной обстановки…

— Отлично понимаю, — кивнул Шмулевич. — Архивы нашей миссии, разумеется, уничтожены?

— Был пожар. Впрочем, оно и к лучшему, документы не попали в руки… — Посол запнулся, подбирая формулировку. Слово «противник» произнести не решился. — В недружественные руки. Вы являетесь важнейшим, ключевым свидетелем произошедшего в Пехлеви, к вам поступала информация о настроениях в армии Андерса, агентурные донесения. Неужели ничто не намекало на события?

— Если только косвенно, товарищ Смирнов. Со времен Гражданской и похода на Варшаву белополяки относятся к советской власти с ненавистью, а после тридцать девятого года и подавно — считают, будто мы «пырнули ножом умирающего». Возражать, что к началу освободительного похода РККА правительство президента Игнатия Мосцицкого успело сбежать в Румынию и в Польше образовалось безвластие, бесполезно.

— Бесспорный факт, — охотно подтвердил посол.

— Мы ежедневно получали сообщения наподобие: «Старший штаб-хорунжий Милевський в среде офицеров говорил о том, что после того, как Польша вместе с Англией и Америкой разобьют Гитлера, обязательно придется взяться за большевиков и вернуть Киев со Смоленском…» Я в Белоруссии разговаривал с немецкими пленными, но даже у них столь яростных антисоветских настроений не наблюдалось…

— Неужели?

— Знаете ли, взращенный Гитлером немец-фашист считает нас кем-то вроде разговаривающих собак. Разве можно ненавидеть собаку? Собаку можно пнуть, пристрелить, бросить ей кость, выгнать из дому. Но ненавидеть? А вот белополяк, «природный шляхтич», именно что терзается самой лютой исступленной ненавистью. И всё помнит, до Марины Мнишек, до Суворова, Бонапарта и губернатора Паскевича с генералом Муравьевым. «Большевизанты» им и вовсе поперек горла — одна мысль о народной власти заставляет пана хвататься за сабельку…

— Значит, никаких намеков?

— Я полагаю, что приказ пришел внезапно. От момента получения шифрограммы или пакета из штаба генерала Андерса до выступления прошли считанные часы. Мы ничего не сумели бы предпринять.

— Судя по сводкам других резидентур, так и вышло, — Смирнов задумчиво пожевал губами, уставившись в точку где-то над плечом Шмулевича. — В сухом остатке получился второй Чехословацкий корпус. И союзнички, мать их… Простите. Иных слов подобрать невозможно. Лучше расскажите, как вам удалось выбраться из Пехлеви.

— Со сложностями, — ответил Шмулевич. — Вы отлично представляете, каков современный Иран. Сущая дикость же.

Посол представлял. Программа индустриализации, начатая с 1925 года предыдущим шахом Резой Пехлеви, иранскую глубинку затронула мало — как жили при старой династии Каджаров лет сто-двести назад, так и живут. Общая протяженность железных дорог — меньше двух тысяч километров. Заграничные фирмы (до 1941 года было много немецких) работают только в крупных городах и портах Персидского залива. С прошлого года англичане совместно с СССР начали расширять транспортную сеть для поставок по ленд-лизу.

Однако, чтобы пробраться из прикаспийского порта в Тегеран, Шмулевичу требовалось сначала попасть в Решт, пересечь горный перевал, ведущий к Ростамабаду, откуда и начиналось гравийное шоссе, ведущее к столице. Это при условии незнания фарси, отсутствии денег, да еще в потенциально враждебной обстановке.

Был вариант идти на запад, к дислоцированным на советско-иранской границе частям РККА, но этот вариант Шмулевич отверг как волюнтаристский: поляки выдвигались в ту же сторону, с ними было не по пути. Совсем другое дело — Тегеран, там находились советские подразделения, а главное — практически отсутствовали андерсовцы (за исключением части штаба) и англичане. Если в Тегеране произошла попытка нападения на представителей СССР и Красную армию, то с огромной долей вероятности ее немедля подавили благодаря численному перевесу и безусловному превосходству в технике.