Путь на Балканы (СИ) - Оченков Иван Валерьевич (читать книги онлайн TXT) 📗
— Да как же это? — жалобно спросил Федька, с ужасом наблюдая, как на шинели прапорщика расплывается кровавое пятно.
Как оказалось, шустрый черкес успел выхватить у офицера кинжал и им же его и заколол. Теперь он, увидев смерть своего врага, совсем успокоился и принял почти торжественный вид. Губы его скривились в презрительной усмешке, так что обезображенное шрамом лицо стало совсем страшным. Теперь, отомстив за брата, он мог спокойно уйти к своим предкам.
Но простым русским солдатам, стоявшим вокруг убийцы, было не до его душевных порывов. Они любили своего барчука и когда он был простым вольноопределяющимся и не изменили своих чувств, когда тот стал офицером. За то, что он был прежде одним из них и делил с ними все тяготы войны, пока был рядовым, за то, что не изменился в худшую сторону став "благородием". Коротко переглянувшись, они все для себя решили и не стали тратить слов. Первым к черкесу подошел Шматов и, коротко размахнувшись, ударил его прикладом в предплечье. Хрустнула кость, а место Федьки занял другой. Через минуту в теле еще живого башибузука не осталось ни одной целой кости, а его судьи и палачи погнали пленных дальше. Те и без того не пытались геройствовать, а увидев расправу над своим товарищем и вовсе притихли, больше не доставив своим конвоирам никаких неудобств. А когда офицер, сверявший их количество с рапортичкой, удивился недостаче, все как один сказали: — "Убечь хотел, ваше благородие!"
Николай Штерн прожил еще несколько часов и успел проститься с молодой женой, наказав ей сберечь ребенка, затем улыбнулся стоящим вокруг товарищам и тихо ушел, приняв перед смертью последнее причастие от отца Григория Лапшина. Тело молодого офицера с воинскими почестями похоронили на местном кладбище. Говорят, его потомки до сих пор живут в этой деревушке, храня как величайшую реликвию шашку и кинжал своего русского прадедушки.
Мирча с досадой посмотрел на рукав своего пальто. Угораздило же его так неловко зацепиться, что теперь на нем красовалась большущая дыра, которую аккуратно не заштопаешь, так что он из более-менее прилично одетого господина разом превратился в оборванца. Теперь о некоторых делах до весны, когда пальто можно будет сменить на видавший виды сюртук, придется забыть, а это было почти что катастрофой. Но делать было нечего, надо идти домой и просить старую Мару сделать хоть что-нибудь с его одеждой.
— Здорово, бродяга! — остановил цыгана подозрительно знакомый голос, но увидев его обладателя, Мирча только сплюнул от досады.
— Я русский не разумею, — буркнул он и хотел пройти мимо, но проклятый солдат преградил ему дорогу.
— А мне и не надо, что бы ты по-русски соображал, — хмыкнул Дмитрий. — Мне надо, чтобы ты меня со своим бригадиром, то есть старшим свел.
— Вот что ты ко мне привязался? — почти плачущим голосом начал вор. — У меня от тебя одни неприятности!
— Это точно, и если ты не сделаешь, как я сказал, то я и вовсе стану как гвоздь в твоей заднице.
— Плохой ты человек! — продолжал хныкать Мирча и вдруг рванулся, что было сил, бежать, надеясь уйти от несносного русского, но тот вовсе не стал его преследовать, а лишь крикнул вслед:
— Завтра на этом месте, одни и без оружия!
Как видно слова его были услышаны и наследующий день встреча состоялась. Главарь местных жуликов явился-таки на встречу, хотя и не в одиночестве, — чуть в стороне прогуливались со скучающим видом два мордоворота.
— Здорово, дядя, — поприветствовал его Будищев.
— И тебе не хворать, солдат. Зачем звал?
— Да так, дело одно есть.
— Что-то ты путаешь, солдат, нет у нас никаких дел. Ты балканских христиан от турецкого ига освобождаешь, а мы просто живем.
— Да я тоже хочу просто жить, причем, желательно здоровым и богатым, а не бедным и больным.
— Похвальное желание. Только вот мы тут при чем?
— Есть возможность заработать.
— И много?
— Точно не скажу, но не меньше пятидесяти тысяч франков.
— Откуда мне знать, что ты не врешь? — нахмурился жулик.
— А зачем мне врать? — вопросом на вопрос ответил Дмитрий.
— Не знаю, может ты жандарм!
— Русским жандармам ваши дела интересны как рыбе зонтик.
— Допустим. Но что за дело?
— Если договоримся, скажу.
— Считай, что договорились.
— Скоро у двух коммерсантов при себе окажется крупная сумма денег, с которой они отправятся в Бухарест.
— А ты откуда знаешь?
— Синичка на хвосте принесла.
— Темнишь ты что-то, парень!
— Не без этого.
— И сколько ты хочешь за свою информацию?
— Любую половину.
— Да ты с ума сошел! Где такое видано, чтобы наводчикам больше десятины давали?
— Дяденька, у тебя сейчас, сколько тех денег, о которых я толкую? Нисколько! А половина от "нисколько", это сколько? К тому же я не только наводчик, я и в дело гожусь.
— Складно врешь, солдат. Только если ты и в дело годишься, зачем мы тебе?
— Были бы у меня при себе верные люди, — со вздохом отвечал ему Дмитрий, — я бы ни в жизнь с такими как вы не связался. Но людей нет, а кусок больно велик. Боюсь подавиться.
— А половиной, значит, не боишься?
— Так мне, что, других поискать?
— Зачем, других! Говори, как дело устроим?
— Рано покуда. Просто ты своим скажи, что если я на базар приду, чтобы дурака не валяли, а знали что я по делу.
— Хорошо. Только не играй со мной, парень!
— И в мыслях не было, дяденька.
Граф Блудов, нахохлившись, сидел в приемной цесаревича и ожидал приема в самом мрачном расположении духа. История начавшаяся как анекдот, быстро превратилась в фарс. О подвигах его мнимого бастарда ходили совершенно фантастические истории, и досужие сплетники старательно распространяли их за спиной Вадима Дмитриевича. Последней каплей, совершенно добившей несчастного графа, стало полное недоуменных вопросов письмо от его сестры Антонины Дмитриевны.
Наперсница императрицы, с одной стороны, была склонна ко всякого рода мистике, сказкам и прочему вздору. С другой, женщина она была прямой, а потому не стала ходить кругом да около, а спросила в лоб: — Правда ли ее незаконнорожденный племянник так сильно отличился в деле освобождения балканских христиан и когда же ее беспутный братец, наконец, признает его и представит обществу?
Тут уж отмалчиваться было никак нельзя, потому что камер-фрейлина императрицы была представительницей влиятельных кругов, потерять в мнении которых человеку, беспокоящемуся о своей карьере, было крайне неосмотрительно.
Ко всему, Вадим Дмитриевич был осведомлен, что жандармы проводили расследование и доложили об обстоятельствах дела государю, однако, что именно они разузнали, а паче того, доложили, он не имел ни малейшего представления, а потому крайне беспокоился. Поэтому сейчас чиновник для особых поручений терпеливо ждал приема у цесаревича, а тот вовсе не торопился его принять.
Дверь хлопнула и в приемную зашел какой-то нижний чин, на которого Блудов поначалу не обратил никакого внимания. Впрочем, делать графу все равно было нечего и через некоторое время он скользнул по вошедшему рассеянным взором. Надобно сказать, что этот унтер и впрямь имел неординарную внешность. Высокий и статный, особенно на фоне тщедушного графа, с крестами на груди, но что особенно необычно, с чисто выбритым лицом, которое, к слову, показалось Вадиму Дмитриевичу смутно знакомым. Мундир его был в довольно жалком состоянии, хотя подобным в действующей армии было трудно удивить, а на ногах вместо сапог красовалось нечто вроде кожаных лаптей. При всем этом держался молодой человек свободно и непринужденно, будто всю жизнь провел в присутствии высочайших особ и близость наследника Российского престола его ни сколько не смущает.
— Граф, вас ждут! — выглянул из кабинета цесаревича адъютант.
Блудов тут же поднялся со своего кресла, и, оставив на спинке его пальто и цилиндр, суетливо посеменил в сторону двери. Но к несчастью, затекшие от долгого сидения ноги подвели своего хозяина и после несколько шагов подкосились. Вадим Дмитриевич попытался все же удержать равновесие, но не смог и, к своему стыду, позорно растянулся на ковре, покрывавшем пол в приемной.
