Мальвиль - Мерль Робер (полная версия книги .txt) 📗

– С какой стати этому дерьму вздумалось лезть к нам! – возмущался малыш Колен, который обычно избегал крепких выражений.

Мейсонье заявил, что этому олуху надо просто накостылять по шее. А Пейсу посулил, что, если у Газеля хватит духу в воскресенье явиться к нам, он «вгонит ему его кропило сам знаешь куда». В общем, можно было подумать, что вернулись времена Братства, когда католики Мейсонье, стоявшие у подножия мальвильских укреплений, и гугеноты Эмманюэля, засевшие на крепостных стенах, с неистощимой изобретательностью оскорбляли друг друга, прежде чем вступить в рукопашную.

– Вгоню до самых потрохов, – приговаривал Пейсу, стуча кулаком по столу, – до самых потрохов вгоню кропило Газелю.

Несколько удивленный взрывом мальвильского патриотизма, я дал моим товарищам прочесть ответ, который составил днем, и попросил их высказать о нем свое мнение.

Я считаю необходимым подчеркнуть, что сам я смотрел на это письмо как на чистый розыгрыш – надо было осадить Фюльбера с его манией величия и сразиться с ним оружием пародии и гротеска. Стоит ли говорить, что я ни на минуту не воображал себя наследником мальвильских сеньоров. И столь же мало принимал всерьез вассальную зависимость Ла-Рока. Однако я с невозмутимым видом огласил письмо, надеясь, что его комическая сторона не ускользнет от оих товарищей.

Но я ошибся [2]. Она полностью от них ускользнула, их восхитил тон моего письма («В самую точку», – заявил Колен), а его содержание привело в восторг. Они попросили показать им документы, на которые я ссылался, – и мне пришлось отправиться в залу, где под стеклом хранились эти достопамятные реликвии и их перевод на современный французский язык, заказанный покойным дядей.

Что тут началось! Десять раз читал я и перечитывал все те абзацы, где указывалось, что Ла-Рок – наше сеньориальное владение, а также те, где описывалось историческое решение барона Сижисмона объявить себя аббатом Мальвиля.

– Гляди ты! – сказал Пейсу. – А я-то думал, что мы не имели права избрать тебя по закону. Зря ты нам раньше не показал эти бумаги.

Древность наших прав кружила им голову.

– Пятьсот лет, – твердил Колен. – Нет, ты подумай только! Пятьсот лет назад тебе дано право быть аббатом Мальвиля!

– Ну, это ты уж слишком, – возразил Мейсонье, который не мог покривить душой, даже когда ему этого хотелось. – С тех пор была все-таки Французская революция.

– А сколько она продолжалась? – стоял на своем Колен. – Разве можно даже сравнивать!

Особенно их пленило то, что «поставить в сан» епископа Ла-Рока мог только владетельный сеньор Мальвиля. По просьбе Пейсу я, как умел, объяснил, что означает выражение «поставить в сан».

– Так о чем тут еще толковать, Эмманюэль, – заявил Пейсу. – Ты Фюльбера в сан не ставил, а стало быть, он такой же епископ, как моя задница. – (Бурное одобрение присутствующих.)

После этого мои товарищи совсем закусили удила и требовали снарядить экспедицию против Ла-Рока, дабы отомстить за нанесенное нам оскорбление и восстановить над городом наши сюзеренные права.

Я молча наблюдал за разгулом националистических страстей, которые сам же и развязал. Теперь уже поздно было, я это чувствовал, объяснять моим товарищам, что письмо мое – просто пародия. Слишком они вошли в раж. Они обиделись бы на меня. Но все же я пытался урезонить самых рьяных, в чем и преуспел с помощью Мейсонье, Тома, а потом и Колена, и мы приняли торжественное решение, что никогда не покинем «своих друзей из Ла-Рока» (формулировка Колена). И что в случае, если их будут притеснять, ущемлять их права, Мальвиль заступится за них, что, впрочем, было уже сказано в моем письме.

На другой день вновь явился Газель. Я молча вручил ему послание, и он отбыл. А через два дня было закончено строительство ПКО и пшеница достигла уже восковой спелости, можно было начинать уборку.

Дело шло медленно, потому что мы орудовали серпом, потом вручную вязали снопы, потом перевозили их в Мальвиль и, оборудовав во внешнем дворе гумно, цепами молотили зерно. Все это потребовало большого количества рабочих рук, и, когда наш труд подошел к концу, для каждого из нас библейские слова о хлебе, добытом в поте лица, приобрели новый, глубокий смысл.

Но несмотря ни на что, можно было сказать, что игра стоила свеч. Даже учитывая, что четвертую часть погубили грабители, мы все-таки собрали урожай десять к одному. А всего это составило тысячу двести пятьдесят килограммов зерна. По сравнению с нашими солидными запасами – я говорю о зерне, захваченном в «Прудах», – это было маловато, но для первого после Происшествия урожая и в качестве залога наших будущих надежд просто прекрасно.

Ночью после сбора урожая меня разбудили какието негромкие звуки где-то рядом, или, вернее, я проснулся оттого, что сквозь сон не мог разобрать, откуда эти звуки идут. Но когда я открыл глаза – ночь была темная, ни зги не видно, – я сообразил, что это всхлипывает Эвелина на своем диване у окна.

– Ты плачешь? – спросил я полушепотом.

– Да.

– Почему?

В ответ раздались всхлипывания и заглушенные рыдания.

– Мне грустно.

– Иди ко мне, расскажи, что случилось.

В мгновение ока она перебралась со своего дивана на мою кровать и припала ко мне, сжавшись в комочек. Хотя за это время она немножко округлилась, она все равно показалась мне легкой как пушинка. Словно котенок примостился у меня на плече. Она продолжала рыдать.

– Да ты промочишь меня насквозь! Просто водопад какой-то! А ну, закрой кран!

Я протянул ей свой платок, и ей пришлось приостановить рыдания, хотя бы для того, чтобы высморкаться.

– Ну?

Молчание. Она опять захлюпала носом.

– Перестань хлюпать – высморкайся!

– Уже.

– Еще разок.