Идеальная война - Кубасик Кристофер (книги без сокращений txt) 📗

Кристофер Кубасик

Идеальная война

(Боевые роботы — BattleTech)

I

Лига Свободных Миров, Федерация Марик Атреус, дворец Мариков 19 мая 3054 года

Кабинет освещался дюжиной свечей. Их огоньки отбрасывали вокруг себя широкие, трепещущие полосы золотистого света. Часть комнаты оставалась чернильно-черной — такой же, как межзвездное пространство, подумал Пол Мастерс. Его сотрапезник и хозяин — генерал-капитан Томас Марик, глава Дома Марика, Верховный Правитель Федерации Марик и военный руководитель Лиги Свободных Миров — предпочел освещение в готическом стиле как наиболее соответствующее его темпераменту. Странные привычки друга порой завораживали Пола, порой выводили его из себя — так же, как и всех остальных, встреченных Томасом с того времени, как он взял на себя бразды правления Федерацией Марик.

Скачущие блики свечей освещали полки с хранившимися на них древними потрепанными книгами. Среди мрачных теней угадывались некоторые уникальные вещи: статуэтки с изображением людей, модели военных машин и Т-кораблей для прыжков в пространстве и один особенно удивительный осколок древней технологии — первое искусственное сердце.

Среди прочего светом озарялось несколько предметов, заключенных в стекло и висевших на стенах: изумительные картины, написанные маслом, искусные голографии и древние светокопии, в том числе гордость Томаса — точная копия летательных систем Китти Хока, созданных более двенадцати столетий назад. Мастерс никогда не задумывался о полете первого аэроплана, — пока Томас с сияющими, как у мальчишки, глазами не изложил историю этих первых секунд человеческого путешествия в отрыве от твердой земли.

Время было позднее, и за дверью больше уже не слышалось шагов слуг и приглушенного смеха придворных, проходящих коридорами дворца. Тяжелые оконные занавеси были приоткрыты как раз настолько, чтобы видеть ночное небо, усыпанное звездами. Почти в полной темноте Мастерс наугад резал жаркое и старался нанизать на вилку намасленные ломтики вареного картофеля; столовое серебро Томаса, соприкасаясь с фарфором китайских тарелок, нежно звенело.

— Стоит ли есть в темноте? — спросил Мастерс.

— Темные комнаты — для темных мыслей, — произнес Томас, подражая плохому актеру, играющему плохую роль.

Мастерс засмеялся.

— Темные комнаты — для темных дел, — подал он встречную реплику.

— Темные комнаты хороши, чтобы лучше показать оттенки освещения, выявить слабый огонек, который может быть незаметен в ярком и деятельном свете дня.

— Томас, ты все тот же, ты единственный мыслитель и фантазер, которого я знаю.

— Не очень-то ценный товар для нынешних дней.

— Как сказать. Например, лемминги покорны тому, что считают предназначением. Они и не подозревают, что мы создаем историю.

— Совершенно верно, — подчеркнул Томас и умолк: старая мысль повернулась новой гранью. — Что такое лемминг. Пол? У тебя есть соображения? Я слышал это выражение и пользовался им всю свою жизнь, но только что понял: я не представляю, что оно на самом деле означает.

— Лемминг — это... — начал было Мастерс, но потом с удивлением осознал, что он вообще ничего не знает. — Никаких соображений. Возможно, какое-нибудь мифическое животное. Не те ли это создания, которые бросаются со скалы только потому, что так поступает кто-то еще? Я не знаю. Может быть, они появились из какой-либо шутки про христиан-мучеников, которую отпускали римляне, мчась во весь опор в Колизей.

— А! Хлеба и зрелищ! — сказал Томас, как будто осененный внезапным вдохновением. — Может быть, это именно то, что утолило бы страсть моего народа к крови.

— Не твой стиль, мой друг. Не делай вид, будто сидишь на троне и проливаешь слезы по каждому упавшему на арене. Портишь весь эффект.

— Верно.

— Помимо прочего, ты не нуждаешься в хлебе и зрелищах. Твой народ доволен. Последняя большая межзвездная война прошла на другой стороне Внутренней Сферы, и четвертая война за Наследие тоже едва коснулась нас. Даже Андурианский мятеж не был так уж губителен. Он затянулся до одурения, но не был страшен.

— В том-то и дело, сэр. Мои люди скучают. Мои люди забылись. Они хотят больше крови в своей жизни. Насколько я понимаю, такое повторяется почти с каждым поколением.

— Подобно леммингам?

— А основная причина? Скорей всего — заелись. Восхитительно!

— Но похвалиться-то нечем. Мы пробуксовываем на месте. Каждый день мы заботимся об одном и том же, не происходит ничего, что разнообразило бы нашу жизнь.

Томас помедлил, вновь углубившись в размышления:

— А стоит ли размышлять об этом? В темноте Мастерс пожал плечами и отрезал еще кусочек мяса:

— До тех пор, пока они остаются только нашими соображениями, пожалуй, не стоит.

— А если мы поделимся ими с другими?

— Ну...

— Что ну? — Томас отодвинул тарелку. — Пол, дела очень плохи. Верно, что некоторое время мы не вели ужасающих войн. Но... — Томас внезапно оборвал фразу. Стало тихо, только какие-то из его древних часов с циферблатом громко тикали в комнате. Мастерс смотрел на своего друга, даже при тусклом освещении различая следы ожогов и шрамы от бомбы террориста, почти двадцать лет назад убившей отца Томаса и его старшего брата. Томас ни разу не пытался сделать пластическую операцию.

Все эти годы Мастерс никогда не спрашивал — почему, понимая, что это было чем-то глубоко личным, о чем неприлично было говорить. Как догадывался Мастерс, для Томаса это было чем-то вроде власяницы, постоянным напоминанием о своем пугающем несовершенстве, помогающем держать себя в смиренности. Не важно, что его друг правит сотнями миров, — Томас никогда не позволил бы себе чрезмерно обольститься этой мыслью.

— Я уверен, что мы стоим на распутье, — наконец сказал Томас. — Все сейчас поставлено на кон. Еще раз. Я изучил в деталях рапорты о вторжении клана...

— Какого?

— «Слово Блейка». Когда они поселились на Гибсоне, я попросил показать военные рапорты, которые они составили. Они заколебались. Я попросил снова. Они отделались болтовней. Я попросил еще раз. Они пустились в бюрократические увертки. Я заявил, что выдворю их из Лиги Свободных Миров и отправлю навсегда блуждать меж звезд, если они не порадуют меня. Они сдались.

— И?..

— Полный нонсенс.

— Как?

— Ну, может быть, следовало бы сказать, что я не понял документы. Я изучил все эти проклятые отчеты. Я возглавлял многие сражения, тренировался с тобой на боевых роботах. Но никогда не видел ничего подобного тому, что они прислали мне. Числа. Ничего, кроме чисел. Страницы и страницы чисел. Таблицы и таблицы, и сотни коэффициентов.

— Списки покойников?

— Ничего похожего! Ни одного явного имени не удалось найти. Но, оказывается, победу можно объяснить подобными фразами: «Вышеприведенные данные показывают, что прибыль от сражения несомненна, требуемые коэффициенты потерь допустимы» — и т. д. и т. д.

— А поражение?

— «Как показывают вышеприведенные данные, убыток от сражения несомненен».

— Прибыль от сражения... Убыток от сражения... Что это?..

— Победа и проигрыш — я уверен. «Слово Блейка» ссылалось на эти числа, чтобы подтвердить свои выводы, но клянусь — я не представляю, как они это сделали.

— Томас, не обижайся, но твой опыт сражений не очень велик, ты поздно начал активную жизнь.

— Послушай, Пол. Я прекрасно разобрался бы с какими-то там итоговыми отчетами. Эйнштейн сказал: если вы не можете объяснить, что вы делаете, то не стоит этого делать. Итак, я дал прибежище десяткам тысяч религиозных фанатиков, пообещав им самостоятельность и новый дом, а они не могут объяснить мне, как они воевали. Это тревожит меня. И это странно. Документ написан почти как научный отчет. А это моя стихия. Я должен расшифровать его.

— Знаешь, твоя проблема в том, что ты не хочешь понять: война не наука, а искусство.