Пятнадцать жизней Гарри Огаста - Норт Клэр (читать бесплатно книги без сокращений TXT) 📗

Клэр Норт

Пятнадцать жизней Гарри Огаста

До меня донесся чей-то незнакомый голос, который, как мне показалось, принадлежал образованному человеку, говорившему с легким американским акцентом.

– Нет-нет-нет, – говорил он. – Так не годится.

Глава 9

Дженни.

У нее был заметный акцент, характерный для уроженцев Глазго. Ее родители надеялись, что дочь избавится от него, получив хорошее образование, но эти расчеты не оправдались. Когда отец и мать Дженни в конце концов развелись и расстались раз и навсегда, ей было восемнадцать лет, и акцент чувствовался в ее речи так же ясно, как в детстве.

Я снова встретил ее в своей седьмой жизни.

Дело было на какой-то конференции в Эдинбурге. На визитке, прикрепленной к моему лацкану, было написано: «Профессор Г. Огаст, Университетский колледж, Лондон». У нее на такой же визитке значилось: «Доктор Дж. Монро, хирург». Я сидел позади нее, на три ряда дальше от кафедры, и, слушая невероятно скучную лекцию о взаимодействии ионов кальция в периферической нервной системе, с любопытством разглядывал ее шею и затылок. Лица ее я не видел и не мог быть уверен, что это именно Дженни, но что-то подсказывало мне, что я не ошибся. На последующей вечеринке участников конференции угостили напитками, а также пережаренными цыплятами с гарниром из картофельного пюре и разваренного гороха. На сцене приглашенный ансамбль играл музыку пятидесятых. Я выждал, пока двое ее спутников-мужчин, изрядно напившись, отправились танцевать, оставив Дженни за накрытым мятой скатертью и уставленным грязными тарелками столом, и подсел к ней.

– Гарри, – представился я и протянул руку.

– Профессор Огаст, – поправила меня Дженни, пожимая мои пальцы и глядя на лацкан моего пиджака.

– А вы, как я понимаю, доктор Монро. Мы с вами уже встречались.

– Вот как? Я что-то не припомню…

– Вы изучали медицину в Эдинбургском университете и в первый год обучения жили в маленьком домике в Стокбридже. Вместе с вами там обитали четверо юношей, которых вы держали в страхе. Вы подрабатывали, приглядывая за соседскими близнецами. А стать хирургом решили, увидев, как на операционном столе у человека остановилось сердце.

– Верно, – сказала Дженни и внимательно посмотрела на меня. – Но, простите, я по-прежнему не могу вас вспомнить.

– Ничего страшного, – ответил я. – Я был лишь одним из юношей, которые так вас боялись, что не решались с вами заговорить. Может быть, потанцуем?

– Что?

– Я предлагаю вам потанцевать.

– Я. Господи, вы что же, пытаетесь ухаживать за мной? Я правильно поняла?

– Я женат и счастлив в браке, – солгал я. – Моя семья живет в Лондоне, и у меня в отношении вас нет никаких грязных намерений. Просто я восхищаюсь вашей работой, и мне не нравится, когда женщина сидит одна. Танцуя, мы можем поговорить о современных технологиях или обсудить вопрос о том, насколько важную роль в формировании и развитии нейронных связей в детском и подростковом возрасте играет генетический фактор. Ну так что, пойдемте танцевать?

Дженни заколебалась. Она повертела сидящее у нее на пальце золотое обручальное кольцо с тремя бриллиантами, гораздо более броское, чем то, которое подарил ей когда-то я. Затем посмотрела в сторону танцпола и, убедившись, что на нем полно народу, встала.

– Ладно, – согласилась она. – Надеюсь, ваши биохимические верительные грамоты в полном порядке.

Во время танца я спросил, трудно ли быть одной из первых женщин-хирургов в Глазго. Дженни в ответ рассмеялась и сказала, что только идиоты судят о ней исключительно по ее принадлежности к прекрасному полу.

– Выгода моего положения, – заявила она, – состоит в том, что я могу одновременно быть и женщиной, и блестящим хирургом. А они всегда будут только идиотами.

Я поинтересовался, не чувствует ли она себя одинокой.

– Нет, – ответила Дженни, немного подумав. И это, похоже, была правда. Она рассказала, что в ее жизни были коллеги, которых она уважала, друзья, семья.

Выяснилось, что у нее двое детей.

Дженни всегда мечтала о детях.

Я спросил, может ли между нами завязаться роман.

Дженни поинтересовалась, в какой момент я перестал ее бояться и с какой стати так осмелел на танцплощадке.

Я сказал, что перестал испытывать страх перед ней много лет назад и знаю все ее секреты.

– Разве вы не слышали, как я сказала, что у меня есть друзья, коллеги, семья, дети?

Разумеется, я это слышал и теперь уговаривал себя отступиться, оставить Дженни в покое, не усложнять ей жизнь. Насколько же сильной была моя тяга к ней, если я, несмотря на все это, продолжал шептать ей в ухо ласковые, волнующие слова, не оставляя надежды соблазнить ее!

Я уговаривал ее убежать со мной всего на одну ночь, обещая, что это все изменит, все перевернет, что никто ее не осудит и что люди скоро обо всем забудут.

В какой-то момент мне показалось, что она готова сдаться. Но затем рядом возник ее муж, взял ее за руку, и волшебство закончилось. Дженни снова превратилась в разумную, довольную своей жизнью женщину, любящую супругу. И я понял, что ее заинтересовал не я, а возможность приключения.

Интересно, повел ли бы я себя иначе, если бы знал, что ждет Дженни Монро? Вероятно, нет. Впрочем, сейчас трудно утверждать что-либо определенно.

Глава 10

Но вернемся в приют для умалишенных.

Франклин Фирсон появился в моей четвертой жизни для того, чтобы избавить меня от прописанного мне комплекса сильнодействующих препаратов – не ради моего блага, а ради своего. Именно его голос я услышал над собой, лежа в полубессознательном состоянии на больничной койке. Он произнес: «Что вы давали этому типу? Вы сказали, что он более или менее вменяемый».

Именно его рука придерживала каталку, когда меня вывезли через главный вход больницы и запихнули в ожидавшую на улице машину «Скорой помощи» без опознавательных знаков.

Я отчетливо слышал стук его каблуков о мраморные ступени лестницы какого-то шикарного отеля, пустого по случаю межсезонья. В отеле меня положили на кровать, застеленную мягкой пуховой периной, накрыли бургундским одеялом и дали возможность прояснить рассудок с помощью простейшего способа – безудержной рвоты.

Резкий отказ от любых сильнодействующих препаратов вызывает неприятные ощущения. Когда же человек разом перестает принимать лекарства, применяющиеся в психиатрии, он испытывает такую боль, словно попал в ад. Мне хотелось умереть, но те, кто доставил меня в отель, крепко связали меня, чтобы не дать наложить на себя руки. Я понимал, что мне вот-вот придет конец, что я проклят и обречен, и хотел только одного – окончательно сойти с ума и стать настоящим душевнобольным. Даже сейчас – при том, что моя память хранит в своих глубинах множество событий, – я не могу вспомнить самое страшное из того, что происходило со мной в то время, а остальное запечатлелось в моем мозгу так, словно я был не я, а совершенно другой человек. Конечно же, я прекрасно понимаю, что в моем сознании есть нечто вроде тщательно огороженного колодца, к которому я стараюсь не приближаться и в черноту которого можно падать бесконечно. Говорят, что человеческий мозг не может хранить воспоминания о боли. Но от этого ничуть не легче, потому что, даже если мы не помним физические болевые ощущения, наш организм хранит воспоминания о том ужасе, которым сопровождается боль. Сейчас мне совсем не хочется умереть, но я точно знаю, что были моменты, когда я страстно желал собственной смерти.

Когда я пришел в себя, я сразу почувствовал себя выздоровевшим. Не было ни луча света в темноте, ни ощущения, будто я медленно всплываю от дна к поверхности. Я просто стал осознавать происходящее, словно человек, который долго спал и проснулся. Те, кто увез меня из больницы, привели меня в человеческий вид. На мне была чистая одежда, руки мои были свободны. Запястья и лодыжки, изувеченные кандалами, очистили от струпьев и запекшейся крови и надлежащим образом обработали и продезинфицировали. Мне разрешили самостоятельно есть, сначала в кровати, затем у окна – правда, и то и другое под наблюдением. Затем – также под контролем – спускаться по лестнице и гулять во внутреннем дворике, откуда были хорошо видны расположенные напротив площадка для игры в крокет и сад. При этом сопровождавший меня человек старался делать вид, что он не охранник, следящий за каждым моим движением, а просто мой приятель. Убрав все колющие и режущие предметы из моей комнаты и из ванной, мне позволили по-настоящему помыться. Я стоял под душем до тех пор, пока моя кожа, напитавшись влагой, не сморщилась, словно изюм, а бойлер наверху не начал дребезжать от перегрузки. Я обнаружил, что на лице у меня выросла неряшливая, всклокоченная борода. Присланный ко мне парикмахер при виде ее издал недовольное восклицание и тщательно побрил меня, после чего смазал мой подбородок итальянским кремом и громко произнес с той интонацией, с которой взрослые обычно обращаются к непослушным детям: