Третье пришествие. Звери Земли - Точинов Виктор Павлович (книги онлайн полные версии бесплатно TXT) 📗
Поворачиваюсь, смотрю на ее профиль. Она кивает. Внезапно замечаю, что она очень симпатичная женщина… Странно, сколько раз сидел к ней лицом к лицу на совещаниях у Эйнштейна – и в упор не видел. Вот что значит смена ракурса…
Развиваю мысль дальше:
– А она даже никак не могла затормозить мне кору мозга, это первый этап ее суггестии. Нет основы, фундамента. Нет кости для наращивания бицепса.
– Глупенький… Кора мозга сама собой тормозилась у тебя десять лет. Когда ты засыпал на семейной кровати после супружеского секса. Десять лет на эксперименты: твори, выдумывай, пробуй любые методики. Тебе никто не говорил, что ты склонен сильно недооценивать всех вокруг?
– Это такая завуалированная констатация моей мании величия?
– Не мании, я врач и словом «мания» просто так не бросаюсь… О маниакальном синдроме речь не идет, но ЧСВ у тебя и вправду зашкаливает.
– Я мало знаком с медицинскими аббревиатурами, расшифруй уж…
– Она не медицинская, она из теории сталкинга, но сейчас стала вполне житейской: ЧСВ – чувство собственной важности.
Ерунду говорит, но спорить не хочется… В главном Авдотья права: я несколько недооценил Наталью… Нет, лопни моя печень, я ее колоссально недооценил! Вбил в голову, что прежнюю Горгону кардинально изменило рождение близняшек. Что домашние заботы теперь главный смысл ее жизни, и ничего другого ей не надо, что агрессивная стерва, обожающая садистские манипуляции с чужим сознанием, сдохла и похоронена. Ага… Сейчас… Эйнштейн утверждает, что она его изнасиловала в оранжерее? Охотно верю.
Но маленький скептик в моем мозгу упрям. Он цепляется к последней мысли, касавшейся Эйнштейна и оранжереи, и быстренько возводит новую линию обороны:
– Все равно не сходится… У нас с Гор… у нас с Натальей случилось… в общем-то подробности не важны… но, в общем… случился некий эксцесс… полагаю, она предпочла бы его стереть из моей памяти весь, целиком, от и до… на деле же лишь сгладила воспоминания о нем…
Питер Пэн – небывалое дело! – мнется и мямлит. А госпожа Лихтенгаузен у нас не хирург, но резануть по живому умеет. К тому же только что покопалась во всех моих шкафах с грязным бельем, дотошно и профессионально.
– Она наставила тебе рога с твоим непосредственным начальником?
– Да!!!
Гараж испуганно вздрагивает от моего крика, и страх его понятен: вся обстановка и без того разгромлена, в новом приступе гнева Питеру Пэну останется только крушить стены…
– Не кричи… И не стесняйся, я врач, мне можно рассказывать все.
– Да вроде уж все рассказал… – сникаю я. – Конкретная поза, надеюсь, не интересна?
– Позу опустим… Вопрос понятен. Отвечать как есть или чтобы ты понял?
– Да уж желательно без заумных терминов…
– Тогда поясню на пальцах. И на примере: воспоминания чем-то схожи со следом резца. Бывают крохотные царапинки, тут же затягиваются. Спросил у прохожего на улице, который час, а завтра не помнишь ни вопроса, ни ответа, ни лица прохожего. Есть следы глубокие – воспоминания живут годами, даже десятилетиями. Так вот, оставаясь в рамках этой аналогии: ваш «некий эксцесс» – не царапинка и не глубокая прорезь, а натуральный Гранд-Каньон в твоем мозгу. Всю жизнь будешь помнить, и это не фигура речи. Реально всю жизнь, даже если очень захочешь забыть.
Она замолкает, после паузы добавляет иным тоном:
– Если бы мне поставили такую задачу: стереть это твое воспоминание, – не знаю, рискнула бы я или нет. Нерешаемых задач нет, но тут недопустимо велик риск угробить личность… Получить на выходе пациента с воспоминаниями, обрывающимися на раннем детстве. Наталья, как я понимаю, не рискнула. Сделала что могла, сгладила острые края и уступы твоего «Гранд-Каньона».
– А вот тут ты попала впросак… После «Гранд-Каньона» я не спал с ней. Вообще. Ни разу. – Мой маленький скептик уверен, что выложил неубиенный козырь. – А к воякам на поклон – позвольте, мол, мужа полечить, – никогда бы не пошла, не тот человек.
Фрау Лихтенгаузен бьет мою карту играючи:
– Она первую неделю лежала здесь, в этом отделении. Приходила в себя после Садовой. Уж нашла бы способ… Персонал тут в кастрюлях не спит, в шлемах не ходит.
– Ладно, убедила… Но почему мы заранее все стрелки свели на нее? Может, покуражился с моими мозгами вовсе не аномал? Ты ведь не единственный гипнолог в погонах, полагаю?
– Не в гипнозе дело… В гипнотическом трансе я вытащила наружу твои воспоминания. Однако стирали их не гипнозом, не классическим внушением. Как и чем, понятия не имею, моя работа – лечить, а не калечить. Одно скажу точно: гипнотизер с тобой не работал, я бы воспоминание о таком сеансе тоже бы пробудила…
Я не спорю… Потому что обнаружил в памяти еще кое-что новое, оно же хорошо забытое старое. Новое-старое касалось оранжереи… знаменитой Наткиной оранжереи… нашей семейной гордости. Но не мерзкой случки, состоявшейся в ней, нет, более ранних событий, когда все только начиналось…
А началось все со скандала. Мощного такого скандала, примерно десятибалльного по шкале Питера Пэна, стрелка стервометра трепетала в красном секторе… Я человек в быту и семье покладистый, но против идеи построить оранжерею в доме бился до последнего. К цветам я равнодушен, но на их ароматы в такой лютой концентрации у меня аллергия. На улице – хоть две оранжереи, хоть десять, хоть все доставшиеся нам фермерские угодья в три яруса остекли. Но в доме оранжереи не будет, точка, Питер Пэн сказал.
(Если честно, я сам имел виды на эту площадь. Отличный вид, южная сторона… грех занимать душным обиталищем растений место, где можно чудесно провести время с бокалом виски и дымящейся сигариллой…)
Она давила. Я держался, я стоял на своем, как гвардия под Ватерлоо. Десятибалльный скандал перерос в двенадцатибалльный, а потом его сила вышла за пределы шкалы, прибор стервометр взорвался, не вынес запредельной нагрузки…
Но я держался под картечью оскорблений и ядрами аргументов, и враг протрубил отбой – оранжерея удрейфовала из дома на улицу.
Я победил! И забыл свою победу, и предысторию ее забыл, вообще все забыл… Даже позабыл засекреченный от Горгоны виртуальный прибор стервометр, он изрядно меня веселил…
А вместо этого…
Мы со Светлячком покинули оранжерею и собрались подняться на второй этаж, но были перехвачены Натали:
– Гоблин, прими-ка дозу…
Это традиция. Маленькая домашняя традиция, и со стороны может показаться смешной, но для меня – один из кирпичиков в фундаменте семейного счастья…
Дело вот в чем: я редко болею, почти никогда. Но Натка вбила в голову, что на службе, когда сутками пропадаю в Зоне (в Виварии и на полевых работах), питаюсь я кое-как, чем попало и от случая к случаю, и оттого витаминов моему организму не хватает катастрофически. И со свойственной ей решительностью и настойчивостью спасает мужа от авитаминоза…
Я не против, вреда от ее поливитаминов нет. Пользы тоже – давненько выданная мне с собой в Виварий упаковка пылится в моем кабинете, до сего времени почти полная, что на здоровье никак не отражается.
Но скушать вечером свою «дозу» – священный и неотменимый ритуал. И обязательно с ладони Натали, это тоже ритуал, и тоже священный.
И я его исполняю, и делаю это намеренно неуклюже, словно нелепый голенастый жеребенок хватает губами сахар с ладони, и целу́ю ладонь, и Натка смеется: «Гоблин, не балуй!», но я знаю: она хочет, чтоб баловал, и она знает, что я знаю, и когда дети угомонятся, мы с ней побалуем, как и сколько захотим, а захотим немало, и этот маленький кругляш на ладони – ключ и пароль к чему-то гораздо большему, к чему-то очень большому, и вот что я вам скажу…
– Гоблин, не тормози! Веди гостя наверх…
И вот что я вам, братцы, скажу: это и есть счастье.
Оранжерея – у нас в доме. Душная, влажная, вонючая. Возведена единодушным решением семейного совета. А якобы поливитамины, которыми пичкает меня Горгона, – на деле тавегил, пересыпанный из родной упаковки, и без него я захлебнусь в аллергических соплях.
