Скользкий - Корнев Павел Николаевич (читаем книги онлайн .txt) 📗
— Пустое, — степенно ответил стегнувший замедливших ход лошадей бородатый мужчина лет так полста отроду и, протянув руку, представился: — Михаил Григорьевич.
— Лед. — Я не решился выдумывать имя или другое прозвище.
Вдруг кто из знакомых по дороге встретится? Обозники люди серьезные, они такие шутки не понимают. Вот и винтовку подальше отложу. Чтоб не подумали чего плохого. Михаил Григорьевич на вид человек рассудительный, но мало ли что охранникам примерещится? Кому потом доказывать, что ничего плохого не замышлял? Ангелам? Хм… скорее, их коллегам снизу.
— Куда направляетесь? — Возница потянулся за пластиковой полгорашкой с пенной коричневатой жидкостью — квасом? — свернул крышку, сделал длинный глоток и вытер бороду. Шумно выдохнул, поправил перетянувший выпирающий живот широкий кожаный ремень и протянул полторашку мне. — Хтебни, а то лица нет.
— В Еловое, — сделав добрый глоток ядреного кваса, соврал я и закрутил крышку. И правда, полегчало.
— У-У-У, ну тогда мы вас только до караван-сарая довезем. Сами-то в Перволесное возвращаемся.
— И замечательно, — улыбнулся я, матернувшись про себя. Надо было про какой-нибудь хутор на Границе сказать — все дальше проехали бы. Хотя, почему ключ обязательно так далеко? Может, нам и до Елового ехать не придется. Опять-таки Еловое село большое — вопросов меньше. — Перволесное — это где-то под Городом?
— Ну так! — И возница спрятал квас в тень сиденья. — Нас о том годе даже переселять собирались. Из стратегически важной зоны, значит… От села до Базы — это Город по-вашему — всего верст пять будет. Если напрямик по тайге. А по дороге все десять наматываем.
— Бать, ну чего ты выдумываешь? — Проснувшийся парень потер ладонями лицо. — Переселять нас хотели из-за цеха лесопильного. Мы с пацанами ходили — там производство какой-то химии наладили. Забором все обнесли аж до пасеки Ильича.
— Тебе, сынок, это не приснилось?
— Бать, ну чё ты смеешься? — обиделся сынок. — Бобра помнишь? Ну, Мишку Прокофьева? У него еще двух передних зубов нет. Алика сын. Вспомнил? Вот. Он туда полез, чуть башку не прострелили. А потом его всего обсыпало, месяц волдыри сводил.
— Ты поспорь еще с отцом! — пристукнул хлыстом по сиденью Михаил Григорьевич. — От кого только понахватался? Живо кнутом схлопочешь. А лесопилка твоя уже с декабря не работает. Сброс тогда в речку какой-то был, вся рыба подохла. Нас-то чего из-за нее переселять? В селе, я тебе говорю, станцию сортировочную организовать собирались. Чтоб комвнешторговцы сначала все туда свозили, а потом уже на Базу отправляли по надобности.
— Да ну тебя, — отмахнулся парень и перевернулся на другой бок. — Девушка, вы б плащ сняли, а то жарко же.
— Глухая она и немая, — ответил я за неподвижно сидевшую Илор. — Пусть так сидит, зато не простынет.
— Жена? — полюбопытствовал Михаил Григорьевич.
— Бог миловал, — усмехнулся я. — Друга моего родственница. То ли троюродная тетка, то ли четырехъюродная сестра. Седьмая вода на киселе. А я сейчас без работы кантуюсь, вот он и предложил ее в Еловое проводить. До родни, значит, на лето. А что глухонемая, не предупредил, нехороший человек.
— Эх, молодежь, — вздохнул возница. — Я вот сколько своему уже талдычу: «Жениться тебе, Серега, пора. Может, хоть остепенишься». А он, паразит, смеется только.
— Ага, разбежался, — пробурчал закрывший глаза Серега. — Щас!
Оставив позади заросшие кривыми елками гранитные склоны, обоз выехал на заболоченную низину. Недавний паводок размыл метров семьдесят дороги, и теперь лошади месили подсохшую на солнце грязь. По обеим обочинам были навалены мешки с песком, и, если слева от дороги вода уже сошла, то справа высокая трава едва торчала из мутной лужи.
— Едет кто-то, — приложил ладонь ко лбу Михаил Григорьевич.
Его сын нехотя сел на мешках и положил на колени вытащенную из-под рубахи двустволку.
— Охотники едут, отбой, — проскакал в хвост обоза конный охранник.
Серега зевнул, но ружье убирать не стал. Оно и правильно: хоть место для засады неудачное — укрыться негде, — но дорога уж больно близко к заводи подходит. Мало ли кто вынырнет. С ружьем спокойней.
Едва разминувшись с нашей телегой, мимо проехала бричка с двумя загоревшими до черноты охотниками. И когда только успели так поджариться? Не специально же на солнце вялились. Вон, сейчас камуфляжные панамы как надвинуты — лиц почти не разглядеть. Правду, видно, говорят: летом солнышко у нас дюже активное.
— Чего настреляли? — окликнули их с ехавшей за нами телеги.
— Синьков дюжину и сугробников трех. — Один из охотников похлопал по расстеленным позади шкурам с серовато-стальным мехом.
— Сугробников? Где нашли? — заинтересовался шкурами дородный купец.
— В берлоге тепленькими взяли.
— Сколько за шкуры хотите?
— По полторы сотни за каждую.
— Сколько?! — Одним словом купец прекрасно смог выразить свое недоумение изрядно завышенной ценой.
— Шкуры не порченые, в глаз били, — невозмутимо объяснил намотавший на руку вожжи охотник.
Купец, крякнув, спрыгнул в дорожную грязь, подошел к бричке и начал мять в руках шкуры. Мягкий и несвалявшийся по летнему времени мех серебром заструился в солнечных лучах. Это за выделку зимней шкуры мало какой умелец возьмется, а летом у сугробников мех шикарный. Только не найти их летом, лишь одиночки и остаются летовать. Стаи на север уходят.
— Какие-то шкуры у вас потертые, — вслух засомневался купец. — Больше девяноста не дам.
— Эта, может, и потертая, — не стал спорить охотник. — Самка потому что. Остальные нормальные. Если все возьмете — тридцатку скину.
— Ха! Три шкуры — это уже опт. Триста сорок пять за все.
— Не смешите мою лошадь! — возмутился показывавший купцу шкуры охотник и сдвинул панаму на затылок. — Скупщик в Форте без разговоров четыре сотни отвалит.
— До Форта еще ехать и ехать. А мои денежки — вот они.
— Бать, а бать, — почесал короткостриженый затылок Серега. — Приценись к синькам.
— Зачем еще?
— В том месяце Лигу на Базу пустили. Им продадим, бабы ж цены деньгам не знают.
— Нужны они им, — засомневался Михаил Григорьевич. — Да и стухнут…
— Не стухнут — зажарим и съедим, — загорелся Серега. — А бабам перья впарим. Мне Борька Ефимов — это тот, который с братками тусуется, — рассказывал, что на оперенье стрел лучше всего перья синьков подходят. О! Сестры не возьмут, через Борьку браткам сдадим.
— Я тебе сколько раз говорил: держись от этого поганца подальше! — не на шутку разозлился на сына Михаил Григорьевич. — Заметут его, и всех дружков в лагерь за собой потянет.
— Да ладно, бать, не маленький. Смотри — Прохор шкуры сторговал уже. Иди быстрее.
— Вот привязался, почище репейника, — вздохнул возница. — Сам сходи, раз не маленький.
— Ну, бать… ты ж торгуешься лучше.
— Черт с тобой. Схожу, — махнул рукой Михаил Григорьевич, спрыгнул с телеги и зашагал по грязи к бричке.
Хм… Не думаю, что синьков удастся задешево сторговать. Не тот товар. В этих птицах, размером чуть меньше глухаря, и ценились-то прежде всего именно перья, которые при снаряжении стрел использовали только после наложения специальных чар. И эти чары со временем нисколько не слабели.
— Ну что? — спросил Серега у возвратившегося с пустыми руками отца. — Цену заломили?
— Гимназистам на заказ стреляли, — пробурчал Михаил Григорьевич и хмуро осмотрел заляпанные грязью сапоги. — Те уже сами их браткам продадут и без нас обойдутся.
Серега счел за благо промолчать.
— У вас в селе братьев много? — Обоз вновь начал движение, и я ухватился за доски борта.
— В селе нету. И на Базе в начале года вербовочный пункт закрыли. А то наплетут молодым дурням сказок, а те и рады вербоваться. — Михаил Григорьевич передал вожжи сыну. — И не смей больше с Ефимовым якшаться! Возьмут особисты на карандаш — наплачешься.
— Наплетут сказок, — передразнил отца Серега. — Нешто лучше в нашей дыре всю жизнь зад морозить?
