Сквозь Тьму и… Тьму - Краснов Антон (читать книги полностью без сокращений .TXT) 📗
Между тем стражник продолжал разоряться:
– Наверное, ты бунтовщик или того хуже… – Хербурк огляделся по сторонам и, оценив собравшуюся толпу, выдохнул, скаля зубы и старательно выговаривая слова: – Еретик!.. А знаешь, что бывает с теми, кто впускает в себя Скверну? Конечно, знаешь!
Слова «еретик» и «Скверна» вряд ли входили в лексикон милейшего стражника Хербурка до этого дня; скорее всего, ярмарочный охранник сам до смерти перепугался, увидев перед собой грозного храмового Ревнителя, и со страху выучил все слова и понятия, которыми оперировал нежданный визитер из Храма Благолепия.
– Значит, так, – Хербурк махнул рукой, – мне велено за тобой присмотреть. Забирай весь свой товар и идем в стражное помещение. Там сдашь товар на хранение, пока мы не разберемся с твоим делом.
Ингер тяжко вздохнул. Ну раз не везет, то не везет. Ох!.. И так торговлишки никакой, а тут, чего уж там, совсем с товаром расстаться придется. Каждому известно: стоит чему-то попасть в стражное помещение, можешь с этим распрощаться. Ингер вздохнул еще раз. Теперь, верно, и припасов вот не прикупишь, и с «пальцем Берла» в мирской придел Храма не сунешься, не на что… А куда деваться – против властей не попрешь. Если уж тут каким-то боком затесались храмовые Ревнители, то ноги бы унести… Это Ингеру вбили в голову с малых лет. С Храмом Благолепия не пошутишь и прощения не вымолишь. Господа Ревнители – это такая силища, у-у-у… Не говоря уж о том, что в Ревнители подбирают парней навроде самого Ингера. А Ингер, как настоящий кожевенник, обладал атлетической фигурой, мощными, налитыми силой плечами и такими же мышцами, которые прорисовывались даже под его бесформенной – не ах какой, ясное дело! – из недорогой ткани одеждой, в нескольких местах заплатанной грубо выделанной кожей. Неказистой, но очень прочной. Так вот, Ревнителей еще и обучают так, что аж жуть, припомнил из уроков детства несчастный кожевенник…
– Идем!
Они прошли между рядами лотков, на которых приехавшие на ярмарку расположили свой немудреный товар. Как и полагалось, ярмарочный торг производился громогласно, с многочисленными и увлекательными спорами, даже с переталкиваниями между продавцом и его потенциальным покупателем. Кое-где доходило до вполне осязаемых потасовок; впрочем, практически сразу же буяны били по рукам и договаривались, ибо буянить на рынке выходило себе дороже – ушлые стражники быстро наводили порядок, попутно взимая штраф за нарушение порядка на торгах, ну и… слегка облегчая прилавок торговца. Но вот что примечательно: везде, где бы ни проходили стражник Хербурк и его незадачливая жертва, споры и перебранки тотчас смолкали. Словно чья-то большая властная рука стирала улыбки и энергичные гримасы с лиц самых завзятых торгашей и буянов, закрывала рты, умеряла жесты. Большинство пугливо, подозрительно косилось на Ингера и его товар: повозку, изрядно нагруженную кожами, которую тащил откормленный осел. Ингер собирался продать и его и повозку, чтобы не гонять животное порожняком до своей деревни. Теперь, видно, не придется, и упитанный лопоухий бедняга достанется кому-то из этой ненасытной братии, ярмарочной стражи.
Хербурк провел Ингера вдоль обшарпанной каменной стены до узких ворот, одна створка которых была закреплена намертво, а вторая чуть приоткрыта, но так, что не прошмыгнул бы и не особо жирный кот. За воротами находилось стражное помещение, в котором рыночная стража ревностно и бдительно несла свою службу, а именно: играла в кости, дула вино и сквернословила. Иногда и шлюх таскали, на этот случай в дальнем углу был брошен тканевый тюфяк.
Впрочем, при приближении Хербурка и Ингера обе створки ворот тут же были распахнуты настежь. Хербурк пробормотал:
– Они что, перепились там все, что ли? Это ж любой бродяга пролезет к нам… туда. Вот бараны!
– Сюда его! – прогремел чей-то бас. – С ослом вместе, с товаром!
И по тому, как въехала голова стражника Хербурка в рыхлую линию плеч, кожевенник Ингер понял, что бас принадлежит кому-то гораздо более важному, чем сам стражник Хербурк.
Намного более значимому.
Младший Ревнитель ланкарнакского Храма ждал Ингера в единственной комнате, в которой располагался кабинет начальника базарной стражи. Хербурк, назвавший эту вонючую комнатенку стянутым откуда-то пышным словом «кабинет», остался опасливо переминаться с ноги на ногу во дворе стражного помещения. Ревнитель сидел за громоздким, в нескольких местах исцарапанным столом из темного дерева. Судя по грубому виду, этот стол был сделан уже после Исхода, ибо древние вещи отличались не в пример большим изяществом (да и прочностью тоже). Перед Ревнителем лежал какой-то свиток. В тот момент, когда, ссутулившись, в помещение вошел Ингер, служитель Храма мрачно рассматривал свиток, время от времени разворачивая его, изучая содержимое и снова сворачивая. Более искушенный наблюдатель понял бы, что Ревнитель сам толком не знает, что он выискивает в этом свитке, и к тому же чрезвычайно напряжен. Но Ингеру, простому кожевеннику, да еще чрезвычайно напуганному, понятно, было не до этих тонкостей.
Ревнителя звали Моолнар. Точнее, омм-Моолнар. Как и у всякого храмовника, у его имени была уважительная приставка «омм», означавшая «святой брат». Он был довольно-таки молод и по-своему добродушен, насколько это вообще возможно для человека его положения и рода занятий. Но сейчас его настроение и ситуация, в которой он находился, менее всего располагали к добродушию и снисходительности.
– Ага, явился, – небрежно сказал он, взглянув куда-то поверх лохматой головы Ингера. – Ты там не мнись. Подойди сюда. Встань здесь. Вот так.
– Слушаю тебя, господин, – выдавил Ингер, перед глазами которого вся незамысловатая жизнь его промелькнула, как содержание этого свитка, примятого на столе мощной рукой могущественного Ревнителя. – Вот, приехал на ярмарку. Торгую. Я ремесленник. Простой человек, грамоте не обучен. И не знаю, как… чем… из-за чего такой… такой, как вы, как-то… велел меня привести и… вот.
– Ясно, – прервал его младший Ревнитель Моолнар. – Как ты сам понимаешь, крестьянин, я не стал бы тратить на тебя время, да и на этого тупого сына осла и овцы… я имею в виду Хербурка, тоже, если бы не серьезные причины. Так что потрудись отвечать на все мои вопросы. Причем честно и откровенно. А иначе… – Тут Ревнитель сурово насупил брови и грозно посмотрел на Ингера.
Ох, лучше б он этого не делал! Кожевенник затрясся всем телом и привалился спиной к стене. Он был отнюдь не трусливым человеком, более того, в своей деревне он прославился тем, что в один прекрасный вечер убил взбесившегося быка, принадлежавшего кузнецу Бобырру, известному буяну, а потом ударом кулака усмирил и самого владельца упокоенной животины, которого боялась и уважала вся деревня. Но перед взором младшего храмового Ревнителя усмиритель бешеных быков и их хозяев перетрусил не на шутку и потерял дар речи: уж больно сурова была слава Ревнителей, карающего органа Храмов! И слишком мрачны слухи, которые распускали о том, как именно поступают с нарушителями святой веры и с теми, кто злословит богов и их служителей. А также о ужасных подвалах, где грешников и еретиков подвергали нескончаемым мукам, дабы выдавить из них эту… как ее… Скверну… и все для их блага, конечно, чтобы могли они предстать перед Святой Четой и самим пресветлым Ааааму чистыми и непорочными, аки агнцы…
– Эй, ты, поспокойнее!
Выбивая зубами крупную дробь, Ингер выдавил:
– Ну все… если вы, господин, призвали меня сюда, значит, мне конец!.. Конец, конец! Бедный, бедный я дурень! Наверное, это толстый Кабибо донес на меня, чтобы… чтобы я…
– А что толстый Кабибо? – насторожился Ревнитель. – Что это за скотина такая?
– Он… он продает кожи и завидует мне… потому что его кожи… его кожи гораздо хуже выделаны, чем мои, и потому у меня охотно покупают товар, а его товар не берут, да еще иногда ему самому хорошенько вешают по шее!.. И теперь… наверное, он наклеветал, донес на меня, хотя я ровно ни в чем, ни в чем не виноват! – продолжал причитать Ингер. Мысленно он считал себя трупом и только сожалел, что не женился на своей невесте в прошлом месяце. Хоть что-то хорошее в жизни. – Только позвольте мне самому покаяться… позвольте я… я пожертвую Святой Чете левую… нет, правую руку! И глаз, еще и глаз! Я знаю, они благоволят искренне раскаивающимся… – Ингер набрал воздуху в свои могучие легкие и взревел, как большой королевский рог: – Раскаиваюсь я! Воистину раскаиваюсь!
