Как приручить Обскура (СИ) - Фальк Макс (бесплатные версии книг .txt) 📗
— Пропустил лунную фазу, — Серафина сдувает с носа прядь светлых волос и смотрит через плечо Персиваля. У нее бархатистая тёмная кожа и прямые светлые волосы, Персиваль любуется ею, забыв про всё.
— Что?.. Да, — очнувшись, он взмахом руки стирает неверную схему и начинает выводить её заново.
— Проверь, — Серафина подсовывает ему перевод, и он сосредоточенно хмурится, бегая глазами по строчкам оригинала. Мать Персиваля — из Афин, он знает язык, как второй родной, и даже пишет неплохие стихи по-гречески — очень пошлые и смешные.
Иногда они целуются, дотянувшись друг до друга через стол, сталкиваясь локтями и роняя книги на пол. Серафина целуется напористо и властно, это всегда похоже на безмолвный спор. Персиваль снисходительно улыбается ей в губы, и, открывая глаза, смотрит на неё совершенно трезвым взглядом.
Им достаётся честь открывать выпускной бал: лучший семикурсник Вампуса и лучшая семикурсница Рогатого Змея. Репетиции длятся четыре часа подряд. Пятьдесят пар, пятьдесят чёрно-белых фраков и клюквенно-голубых платьев в пол. К началу пятого часа цветы в волосах уже вянут, глаза не горят, даже ленты висят как-то вяло и не трепещут, когда Персиваль увлекает Серафину в стремительный поворот. Мелодия длиной три с половиной минуты. Её играют по кругу.
Выпускной вальс ставит приглашённая звезда сцены, знаменитый хореограф мистер Алегзандрия. Он маленький и сухой, как ящерица, у него быстрые подвижные пальцы и блестящие глаза. Он стремительно двигается по залу: спины! головы где?! кто локти держать будет?
— Музыка для кого играет? — шипит Персиваль. У него превосходное чувство ритма, и его бесит, когда Серафина сбивается с шага.
— Заткнись, Грейвз, — огрызается та, — или я сама тебя поведу.
Дело стремительно шло к помолвке, но, к сожалению, так до неё и не дошло. Возникла одна проблема: Персиваль обнаружил, что с девочками у него не получается. Ни с Серафиной. Ни с кем-то ещё. Не получается, хоть ты тресни. Пока только целуешься — всё прекрасно, но стоит руке в блуждании по чужому телу наткнуться на мягкую грудь, не говоря уже о том, чтобы оказаться между нежных бёдер, не говоря уже о том, чтобы самому оказаться лежащим на горячей девице, которой только дай стянуть с тебя брюки — энтузиазм испарялся мгновенно и болезненно, оставляя вместо себя недоумение, раздражение и брезгливость.
Зато с мальчиками — о, с мальчиками всё было наоборот. Ровесники или даже те, кто постарше, разжигали кровь Персиваля так, что он не знал, как поудобнее уложить в брюках член, чтобы не сильно бросалось в глаза.
Персиваль обнаружил свои наклонности в положенное природой время и долго не мог решить, то ли ему нравится быть не как все, то ли ему жаль, что он до такой степени необыкновенный. Потом сказал себе, что со временем это пройдёт само.
Не прошло.
Серафина, так и не дождавшись помолвки, тактично перестала ждать, и они остались приятелями. Была ли она обижена, была ли она хотя бы влюблена — Персиваль не спрашивал и не собирался.
Он считал своим долгом продолжить род Грейвзов, искал подходящую жену, мечтал о наследнике. Встречался с женщинами. С красивыми, умными, тонкими, чуткими женщинами. Флиртовал с ними, разжигая огонь в чужих глазах, танцевал, пока ноги не начинали гудеть, пил вино, целовал послушные губы… И с обречённостью понимал, что в этот раз его опять ждёт фиаско. Его своенравное тело желало других ласк, женщины в постели были ему неинтересны. Он мог дружить с ними, работать с ними, флиртовать с ними — спать с ними он не мог.
— Я тебя понял, — протянул Персиваль, снова сунув руки в карманы халата. Ужасно хотелось закурить. — Всех собак вешаем на меня…
— Только тех, которых ты заслужил за то, что позволил Гриндевальду занять своё место, — отозвалась Серафина.
— Позволил, — хмыкнул Грейвз. — Да, знаешь, мне страшно захотелось отвлечься от рутины, подышать морским воздухом. И я попросил Геллерта — дружище, подмени-ка меня, пока я посижу тут связанным в заброшенном доме.
— Ты подставился, — жёстко сказала Серафина. — Твоя обязанность была сидеть там, — она кивнула в сторону Манхэттена, — а не бегать за международными преступниками, размахивая палочкой! Ты давно уже не полевой агент!
У Серафины было отвратительное качество: чаще всего она оказывалась права. Это было что-то врождённое. Спорить с ней было практически невозможно: она доставала аргументы, как карты из рукава, и каждая — пиковый туз. В юности была такой же.
— Ты поставил магическое сообщество на грань катастрофы, — сказала мадам президент.
— Сидя связанным и под заклятиями? — огрызнулся Грейвз.
— Отправившись биться с ним на дуэли, — Серафина не дала увильнуть. — Захотел вспомнить молодость?.. Размять ноги?.. Заскучал на кабинетной работе? Если бы у Гриндевальда не было возможности занять твое место, многие люди остались бы живы! Я уже не говорю о том, скольких трудов нам стоило восстановить город и на какие компромиссы мне пришлось пойти с Международной Конфедерацией.
Грейвз не помнил дуэли, не помнил, каким образом он оказался в плену — но предположить, как это случилось, было нетрудно. Он вечно лез в пекло. Ничего удивительного, что он вышел против Гриндевальда один на один. Скорее всего, так и было…
— Много погибших?.. — спросил он.
— Три не-мага, — коротко ответила Серафина. — И обскур, которого раскопал Гриндевальд.
— В газетах об этом почти ничего нет. Откуда он взялся?..
Серафина неожиданно тяжело вздохнула, в прямом жёстком взгляде промелькнула печаль.
— Надо было слушать тебя, когда ты говорил, что Бэрбоунам нужен присмотр, — призналась она. — Обскур был из Вторых Салемцев.
Грейвз сжал кулаки, надеясь, что сквозь карманы не видно, как у него затряслись пальцы.
— Из Вторых… Салемцев?.. — хрипло повторил он, кашлянув. — Кто? Эта… мелкая девочка?.. Приёмная дочь Бэрбоун?..
— Сын, — сказала Серафина.
— Какой… сын?..
— Твой информатор, — с сожалением сказала Серафина. — Мне жаль, Перси.
— Кх… Кри… Кри… денс?.. — Грейвз попытался назвать имя, но горло сжалось, вышло какое-то карканье. — Он не мог быть обскуром, это бред, он же взрослый!..
— Знаю, сама до сих пор не верю. Я даже не виню тебя, что ты ничего не понял, — неожиданно мягко сказала она. — Никто этого не ожидал.
— Он умер?..
— Убит по моему приказу. Ты бы видел, что он сделал с городом, — она покачала головой. — Я думала, нам конец. Если бы не Скамандер — на улицах сейчас пылали бы костры новой инквизиции.
Грейвз непослушными ногами дошёл до ближайшего кресла, сел.
Криденс мёртв.
Криденс, изломанный и нелепый, как эти модные японские деревца в крошечных горшочках. Сутулый мальчик с бесконечными чёрными глазами, вздрагивающий от простого прикосновения. Приёмыш. Сквиб. Никто.
Религиозная община Второго Салема была отдельной головной болью Грейвза. Ею руководила фанатичка Бэрбоун — громкая, как пароходная сирена, она постоянно проводила на улицах «встречи» — то на ступенях банка, то на площади, то перед театром. Она клеймила волшебство, призывала возродить инквизицию, а вместе с волшебством объявляла дьявольщиной автомобили, электричество, синематограф и вообще любые достижения цивилизации. Поначалу не-маги сами поднимали её на смех, но она не сдавалась. У неё начали появляться сторонники. Не-маги начали волноваться, поддаваясь её страстной ненависти.
Грейвз поручил приглядывать за ней. Но аврор Тина Голдштейн, добрая душа, случайно увидела, как Бэрбоун хлещет пряжкой ремня по рукам своего приёмного сына. И вмешалась, устроив такое светопреставление, что отдел ликвидации сбился с ног, раздавая Обливиэйт всем, кто видел, как Тина с волшебной палочкой наперевес встала на защиту пацана.
Грейвз, когда узнал, что она устроила, только что за голову не схватился. Тина, здравомыслящая, законопослушная Тина!.. Ему пришлось самому сорваться к этой проклятой церкви. Отряд ликвидаторов уже оцепил её, оттеснив не-магов подальше, накинул иллюзию — мол, грузовик врезался в дом, на месте происшествия уже работает полиция и пожарные.
