Завещание ночи - Бенедиктов Кирилл Станиславович (книги полностью TXT) 📗
— Правда, стреляет? — спросила она.
Я терпеливо повторил:
— Натуль, он стреляет. Если не хочешь, чтобы во мне была дырка размером с апельсин или чтобы сгорела яичница — отдай его мне.
— Фу, какой ты скучный, — фыркнула Наташа, но пистолет отдала. Я пробурчал себе под нос: «Вот так-то лучше будет», сунул пушку за пояс и пошел на кухню.
Через пять минут я вкатил в комнату столик на колесиках и торжественно объявил:
— Кушать подано!
Смешно, конечно, но я почему-то люблю готовить и красиво сервировать стол. Мне, наверное, следовало бы пойти в кулинары.
— Какой ты умница, Ким! — воскликнула Наташа, глядя на сооруженный мной натюрморт. — За тебя и замуж выходить не страшно — прокормишь. Правда?
— Попробуй сначала, — самокритично отозвался я. — А потом уже и решишь, страшно или нет.
На самом деле я встревожился — впервые за полтора года Наташа сама заговорила на тему, которая уже давно волновала меня и, казалось, оставляла ее совершенно равнодушной.
Она со скучным лицом съела половину своей яичницы (у меня кусок не лез в горло), подняла на меня свои чуть раскосые малахитовые глаза и серьезно сказала:
— Не страшно.
Я всегда предполагал, что если чудеса совершаются, то именно так — просто и обыденно. Выдержав длительную паузу — уголки моих губ уже почти соприкасались с ушами, — я пробормотал:
— Тогда — выходи.
Уж сколько раз твердили миру, что нельзя демонстрировать свою слабость перед женщиной. Если бы я произнес те же слова так же буднично, в тон Наташе, все, возможно, решилось бы в одну минуту. Но моя дурацкая ухмылка, фонтанирующая из меня во все стороны, собачья радость и прочие характерные черты обалдевшего от счастья кретина наверняка навели ее на мысль, что если подержать меня в подвешенном состоянии еще некоторое время, хуже не будет. Она снова улыбнулась (за половину такой улыбки я готов был жарить яичницу круглосуточно) и вынесла свой вердикт:
— По-моему, ты очень торопишься.
Тут я не выдержал. В конце концов, у меня тоже есть нервы, хотя многие об этом забывают. Хорошо рассчитанным движением я оттолкнул столик в угол, прыгнул к Наташе и вжал ее в кресло. Некоторое время она отбивалась и пыталась отговориться тем, что устала с дороги, но я был глух и безжалостен. Через час тахта пребывала в состоянии крайнего разорения, а мы лежали на полу, в пушистом мягком ковре, и не было у нас никаких сил, чтобы перебраться обратно наверх.
— У тебя все лицо в яичнице, — сказала Наташа. — Варвар.
— А у тебя как будто нет, — огрызнулся я. Она протянула руку и принялась гладить маленькой твердой ладошкой мое лицо.
— Зверь, — ласково сказала она. — Зверюга здоровый, тигра… Глупые игры нашего тигры…
Я поймал губами ее руку. Кожа у нее была сухая и чуть шершавая, пахла почему-то хвоей.
— Наташка, — бормотал я, целуя ее тонкую загорелую руку, — Наташка-первоклашка, Наташка-барашка, Наташка-дурашка…
Я не без труда приподнялся на локтях и поцеловал ее в теплый золотистый живот.
— Лежи! — сердито сказала она. — И не продолжай, с детства слышу, надоело…
Я лег на спину. Наташа осторожно погладила мою исполосованную собакой руку.
— Откуда у тебя столько шрамов, Ким? Смотри, они совсем свежие…
Пара царапин действительно разошлась — возможно, Наташка сама разодрала их своими ногтями — и сейчас они медленно сочились кровью.
— Собака покусала, — сказал я. Она не поверила.
— Ты когда-нибудь бросишь свою дурацкую работу? — спросила она.
— Конечно, — заверил я ее. — Когда-нибудь.
Я не люблю, когда Наташа начинает говорить о моей работе. Чуть ли не с первой нашей встречи она требует, чтобы я бросил свое ремесло и занялся бы чем-нибудь более благопристойным, а я начинаю жутко психовать. Только этого сейчас не хватало, мрачно подумал я, но она почему-то не стала развивать болезненную тему дальше. Просто лежала и смотрела в потолок. Узкий, как лезвие, луч вечернего солнца пересекал ее лицо от уха к подбородку.
— Наташка, — спросил я осторожно. — А ты правда сюда навсегда приехала?
Она лениво сощурилась.
— Скорее всего… Меня тут в одну контору приглашали на работу, я взяла отпуск и решила подумать. Надоело быть провинциалкой задрипанной, хочу быть москвичкой…
— Слушай, москвичка, а не поехать ли нам в Крым? — Я глядел на нее во все глаза, ожидая реакции. — Недели на две, а? Лучшие отели, комфортабельные теплоходы, Ялта, Коктебель, Феодосия?
Ресницы ее чуть заметно дрогнули.
— Аксеновщина, — сказала Наташа. — Когда?
— Хоть сегодня, — бодро сказал я. — Билеты — не проблема, у меня свой человек в авиакассах. Номер я могу забронировать прямо отсюда…
— Не сегодня, — прервала меня Наташа. — И не завтра. У меня в Москве есть неотложные дела. Мне к тетке надо съездить, к девчонкам в общагу обещала заглянуть… Через пару дней, не раньше.
Это был миг исполнения желаний. И, как назло, именно в этот самый миг пронзительно заверещал входной звонок. Кого там еще черт принес, подумал я грубо и вскочил.
— Я их задержу, — пообещал я, одеваясь со скоростью поднятого по тревоге десантника. Пробегая в прихожей мимо зеркала, стер с физиономии наиболее заметные остатки яичницы и ястребом вылетел в коридор, готовый растерзать любого, включая малолетнего Пашку, буде это он принял пять часов дня за «вечерок». Но это был не Пашка. Это был изрядно поднадоевший мне за последнее время Дмитрий Дмитриевич Лопухин собственной персоной.
— Добрый день, Ким, — виновато поздоровался он. — Я приношу свои извинения за визит без предварительного звонка… впрочем, я звонил, но телефон не отвечал, я забеспокоился, уж не попал ли ты в больницу, и решил заехать узнать, что с тобой, может, хоть соседи в курсе… Знаешь, я ведь чувствую себя в какой-то мере ответственным за то, что произошло…
— Это трогательно, — сухо сказал я.
Ох, как не вовремя он приперся, не говоря уже о том, что лучше бы ему вообще было забыть о моем существовании! Я облокотился плечом о дверной косяк, показывая, что дальше коридорчика его не пущу. Он смутился еще больше.
— Прости, Ким, с моей стороны было, конечно, чудовищной глупостью не предупредить тебя о возможной опасности… но я и не подозревал, что такое может произойти в отсутствие хозяина. Дед мне потом устроил за тебя хорошую головомойку, да и поделом мне, дураку… Как ты себя чувствуешь?
— Лучше всех, — ответил я искренне. — Я, знаешь ли, с детства привык не обращать внимания на мелкие житейские неприятности.
Конечно, мне следовало выгнать его вон. Зол я на него был, да и вчерашний визит лысого костолома наводил на мысль, что от семейки Лопухиных лучше держаться на расстоянии. Но ДД повезло — он застал меня в счастливую минуту, а счастливый человек не умеет быть решительным. Я стоял и слушал его извинения, пока мне не стало ясно, что где-то в глубине души я его простил.
— Ох, — говорил он между тем, — я так тебя подвел, заморочил голову этим черепом и ничего не сказал о главном… Я и сейчас, наверное, не вовремя, просто хотел извиниться и передать, что дед желает тебя видеть. Мне, наверное, лучше уйти, да?
Ну что ему можно было ответить, этому печальному журавлю?
— Отчего же, — сказал я по-прежнему безразличным голосом. — Проходи. Только предупреждаю — у меня гости.
Я медленно отклеился от стенки и пропустил его вперед. Пока он меня охмурял, прошло минут пять — время, вполне достаточное, чтобы Наташа успела одеться. Она успела: сидела в кресле, положив ногу на ногу, и на ее розовых брючках и белой маечке не было ни единой морщинки. Тахта была идеальным образом застелена, и вообще было похоже, что мы находимся в мемориальной квартире-музее имени Кима. У меня отвисла челюсть. У ДД тоже.
— Познакомьтесь, — без особого энтузиазма сказал я. — Наташа, это Дима Лопухин, мой бывший однокурсник. Дима, это Наташа.
— Очень приятно, — сказала Наташа, потому что однокурсник Дима временно онемел. Внезапно он вышел из своего ступора, резко шагнул к креслу, согнулся пополам (я испугался, не упадет ли) и, схватив Наташину руку, поцеловал ее. Вид у него при этом был идиотский.
