Время побежденных - Голицын Максим (библиотека книг .txt) 📗
— Какой тип?
— Некий Кармайкл. Знаешь такого?
— Немного… А он тут при чем?
— Ну, считается, что у него большие связи.
Это уже интересно. Те, кто искал эти бумаги, раз уж они связались с Кармайклом, понятия не имели о Стампе. Скорее всего это кто-то со стороны, кто-то не знающий здешнего расклада. Они наняли Кармайкла только потому, что тот не брезгует никакой работенкой и беззастенчиво рекламирует сам себя. Я вздохнул:
— Ладно. Поговорю с ним. Значит, кто-то еще завелся в этом омуте. Поглядим, что за рыбка такая.
Стамп, нажав на какую-то невидимую кнопку, развернул свое кресло и, подъехав вплотную ко мне, уставился снизу вверх блестящими глазами мне в лицо. Взгляд его своими гипнотическими свойствами смахивал на взгляд змеи — почему-то при виде его мне всегда на ум приходили какие-то ассоциации из мира животных.
— Похоже, ты влип, Олаф, — сказал он. — Если архивы у них, плохо. Но еще хуже, если архивов у них нет.
Я разозлился.
— Что ты хочешь сказать? Может, хватит говорить намеками?
— Тебе фамилия Ионеску ничего не говорит?
Я отупело потряс головой.
— Если бы у вас, легавых, были бы такие же мозги, как мышцы…
— Стамп, — сказал я, — давай не переходить на личности. Я наведу справки. Ты этого хочешь?
— Мне-то какое дело? Валяй наводи.
Я вздохнул.
— Спасибо. Что ж, пойду проведаю Кармайкла. Он все там же ошивается?
— Там же! — Стамп, казалось, потерял всякий интерес к происходящему. Он резко развернул свое кресло и завозился у одного из пультов. Я понял, что больше из него ничего не вытянешь, и направился к выходу. При моем приближении дверь щелкнула и автоматически отворилась, пропуская меня. Я был уже на пороге, когда Стамп сказал мне вслед:
— Эй!
Я обернулся.
Отблеск красной сигнальной лампы высвечивал его лицо падшего ангела.
— Привет напарнику.
Он никогда не тратил слов понапрасну, и все, что он говорил, имело некий определенный смысл — за этим пожеланием явно скрывался какой-то намек. Но какой?
…Кармайкл обычно ошивался в баре «Веселая сардинка», расположенном на молу, выступающем далеко в море. Вонючее место, но для многих темных личностей оно служило чем-то вроде конторы для деловых переговоров, и всякой швали тут вечно болталось полным-полно. Я толкнул ногой стеклянную дверь, кивнул Уле, мрачно восседавшему за стойкой, и, велев принести мне виски с содовой, устроился за столиком с видом на залив. Наступал вечер, солнце нависло над ртутными водами, точно раскаленный шар, с моря потянуло холодом…
В баре было тихо, только в углу дремал, положив голову на руки, какой-то хмырь.
Уле воспринял мое появление спокойно — уж не знаю, откуда этим барменам всегда все известно (а Уле вдобавок был еще и владельцем этого довольно доходного местечка), но и сам он, и все его постоянные клиенты отлично знали, что инспектор Матиссен приписан к Особому отделу, а Особый отдел не занимается всякой шушерой и ни наркотики, ни подпольная продажа оружия, ни даже заурядные убийцы меня не интересуют. Особый отдел занимается только тугами — а их все боятся как зачумленных — и в кишащих крысами трущобах, и в грязных барах, где темные личности ворочают миллионами, и в благополучных кварталах Трольдхагена; может, нас не слишком любят, да и какой идиот любит полицейских, но терпят…
Уле поставил передо мной стакан с янтарной жидкостью, в которой холодно поблескивал кубик льда. Стакан, в виде исключения, был почти чистый.
Он уже собрался возвращаться за стойку, но я остановил его.
— Кармайкл когда будет?
Уле взглянул на старомодный круглый циферблат часов, укрепленных над стойкой.
— Через полчаса, наверное. Он каждый вечер тут.
— Не знаешь, с кем он в последнее время вел переговоры?
Уле неопределенно хмыкнул.
— Вот он придет, у него и спросишь.
Я медленно прихлебывал виски, стараясь растянуть свою порцию. Настроение было гнусное, в самую пору как следует надраться, но «Веселая сардинка» не то место, где можно позволить себе расслабиться. За стеклом сгущались сумерки, солнце медленно погружалось в воды залива, и бар постепенно стал заполняться людьми — тут были мрачные широкоплечие докеры в брезентовых робах; лихие моряки с французского траулера; подтянутые молчаливые контрабандисты и лощеные томные сутенеры с настороженными жесткими глазами. Девицы в новомодных платьях из крупной ячеи, больше смахивавших на рыболовные сети и соблазнительно подчеркивающих их пышные нордические прелести, лениво бродили между столиками, подсаживаясь то к одному, то к другому…
Одна из них небрежно облокотилась на мой столик — славная рыжеволосая веснушчатая деваха, чудом ухитрившаяся сохранить в этом гнилом месте сельскую свежесть.
— Похоже, ты тут новенькая, крошка. — Я сделал знак Уле, чтобы он принес ей выпивку, а себе велел повторить. — Что-то я тебя раньше не видел. Как тебя зовут?
— Барбара, — она заученно улыбнулась пухлыми яркими губами.
— Барби, значит… — Я подумал, что она наверняка придумала себе имя позвучней. Все они выдумывают.
— А меня зовут Олаф.
Она нахмурилась.
— Уле говорил, что ты коп.
— Верно. Но ты меня не бойся. Я не по твою душу. Мне нужен Кармайкл.
Девица хихикнула.
— Это еще зачем? От него тебе не будет никакого проку…
— Так, спросить кое о чем.
— Вообще-то он назначил мне свидание, — заметила Барбара, — но, похоже, опаздывает. Все мужчины такие свиньи… — Она спохватилась и нежно добавила: — Ты, конечно, исключение. Закажи мне еще выпить.
— И я не исключение, — успокоил я ее и подозвал Уле. Черт его знает, что он ей в действительности наливает вместо анисовки, спрайт, что ли, но меня это не касается. Десять лишних монет меня не разорят.
В баре уже стоял страшный шум. Чтобы подозвать Уле, мне пришлось порядком поупражнять глотку. Дым коромыслом, народу — не протолкнешься. Я отмахивался от Барби, то и дело норовившей расстегнуть на мне рубашку, и пытался высмотреть в этом бедламе знакомую рожу Кармайкла. Но его не было.
Я прихлебывал виски, прислушиваясь к долетающим до меня обрывкам разговоров…
— …Пять кусков, не меньше… Но ты с ним поосторожней, он парень со странностями. Говорят, он вообще не парень, а прооперированная баба…
— Странная, понимаешь, история вышла. Кореш у меня есть такой — туповатый он, честно говоря, мужик, двух слов связать не может… а тут вдруг проснулся и начал чесать на каком-то языке. Пошел к врачу, а тот говорит — первый раз такое слышит. Странный язык какой-то… аркадский? акадский? Мертвый язык, говорит.
— Что такое — мертвый?
— Ну… дохлый. На нем с сотворения мира никто не говорит.
— Это что… я недавно сам видел, как один мужик сквозь стену прошел.
— Что ты пил, приятель?
— А вот ни грамма! Посмотрел на меня, усмехнулся и прошел.
— Странные дела, по слухам, творятся… Мне говорили…
У стойки уже скопилась такая толпа, что Уле только и успевал разливать выпивку по стаканам. Я дернул Барби-куколку за рыжую прядку и направился к нему, проталкиваясь сквозь возбужденно гомонящую публику. Бросив на мокрую пластиковую поверхность стойки двадцатку, я взглянул на часы. Елкин корень! Без четверти восемь! А ведь Кармайкл тут обычно торчит с шести вечера — как на службу ходит. Уле, встретившись со мной взглядом, покачал головой.
— Где он живет?! — крикнул я, пытаясь перекрыть шум, царящий у стойки.
— Что?! — крикнул в ответ Уле.
— Кармайкл! Я спрашиваю, где он живет?
— Знаешь такой красный кирпичный доходный дом на набережной? Там еще недавно португальца зарезали. Этого, как его там…
— А, знаю… Ладно, пойду проведаю. Не нравится мне все это.
Я еще не успел повернуться к двери, как вдруг почувствовал, что обстановка в баре изменилась — точно внезапно врубили высокое напряжение. Я видел, как напряглись мышцы на бычьих шеях докеров, а Уле замер с бутылкой в руке, приоткрыв рот. Потом, несколько опомнившись, он обратился ко мне:
