Русская фантастика – 2017. Том 2 (сборник) - Гелприн Майкл (читать лучшие читаемые книги txt) 📗
– Простите, вы сказали Клондайк… – начал Кибальчич, и я вспомнил, что золотая лихорадка в Клондайке начнется лишь через одиннадцать лет, в 1896 году. Пришлось подробно объяснять про Клондайк и Аляску. Я даже поведал про то, что на Аляске позднее найдут нефть. Правда, Николай Иванович не понимал важность «черного золота» для дальнейшего развития человечества. И немудрено: лишь в текущем 1885 году появятся первые бензиновые двигатели внутреннего сгорания.
– Но почему все-таки в Баку, а не на Урал, к примеру, где еще в середине прошлого века золото нашли? – не успокаивался Кибальчич.
– Я в Баку родился, – признался я. – В нем прошло мое детство.
– Так бы и сказали. – Кибальчич неожиданно улыбнулся. В первый раз. И улыбка у него была такая, что он помолодел сразу на несколько лет.
Баку середины восьмидесятых годов девятнадцатого века был не таким, каким я помнил его с детства. Знакомым мне показался лишь незабываемый аромат Каспия. Эта непередаваемая смесь запахов йода, мазута и еще чего-то характерна лишь для побережья Апшеронского полуострова. Да и небо… Разве можно сравнить высокое синее небо над Каспием и серую муть над Балтикой?!
Мы с Кибальчичем «материализовались» на пустынном пляже, на севере Апшерона. Песок, несмотря на то что еще не закончился апрель, был теплым, почти горячим. Раздевшись, мы зарылись в него так, что только головы виднелись.
– Теперь понимаете, почему я доставил вас сюда? – спросил я Николая Ивановича. – Здесь в будущем появятся курорты, и отдыхающие будут приезжать сюда со всего света.
Потом мы купались и загорали. Вода была еще довольно холодной, но не холоднее, чем в Финском заливе в разгар пляжного сезона.
– Однако я бы чего-нибудь поел, – немного стесняясь, сказал через некоторое время порозовевший под солнцем Кибальчич.
– Что же вы раньше не напомнили?! – Я вскочил и начал торопливо одеваться, проклиная свою забывчивость.
– А вы не хотите? – удивился Кибальчич. – Мы же часов восемь не ели!
Не мог же я сказать Кибальчичу, что могу не есть и неделю. Особенно под таким солнцем, почти до предела подзарядившим мои аккумуляторы.
Я телепортировал в караван-сарай, расположенный рядом с Девичьей башней, и через полчаса мы уже ели рассыпчатый азербайджанский плов. В отличие, к примеру, от узбекского плова в нем рис и мясо лежали отдельными горками. И еще в этом плове было много чернослива, каштанов и специй, которые бывают только в азербайджанском плове.
Я с радостью наблюдал, с каким наслаждением Кибальчич откусывал золотистую корочку, без которой немыслим азербайджанский плов.
Потом я смотался на базар и вернулся с невысоким столиком, на котором стоял большой пузатый чайник, несколько тарелок с пахлавой и два изящных стакана грушеобразной формы. Они так и назывались «армуд», что в переводе с азербайджанского значит груша. Такая форма стаканчиков позволяла дольше сохранять чай в стакане горячим. При этом расширяющаяся верхняя часть стакана позволяла чаю испаряться интенсивнее, делая его менее обжигающим при соприкосновении с губами.
– Хорошая все-таки штука жизнь, – заметил Николай Иванович, уплетая за обе щеки пахлаву и запивая его ароматным чаем «мехмери». – Спасибо вам!
Фактически почти восемьдесят лет Баку входил в состав Российской империи, но мы чувствовали себя здесь иностранцами. Я водил Кибальчича по старому городу Ичери-шехер и рассказывал легенду о Девичьей башне. Кстати, она в 1885 году стояла еще совсем недалеко от воды. Увы, моего любимого Приморского бульвара в том времени еще не было. Где же здесь дамы демонстрировали свои наряды? Не в караван-сараях же!
Кстати, о караван-сараях… Я, признаться, думал, что в Баку того времени уже были отели. В конце концов, в город приехало немало иностранных искателей приключений и наживы. Им ведь нужно было где-то жить? Правда, некоторые караван-сараи в реальности и были самыми настоящими отелями. Просто в них вместо ресторана была чайхана, а вместо горячей воды в номерах – хамам, то есть баня, похожая на турецкую.
Документы и деньги у нас имелись. Притом такого качества, что никакая экспертиза XIX века не докопалась бы. А уж про количество – молчу. У нас были документы на все случаи жизни. Особенно у меня, многоликого.
Мы остановились в караван-сарае, расположенном чуть севернее Крепости, так нередко во времена моего детства называли Ичери-шехер. Я, признаться, и не знал, что когда-то в этой части Баку был караван-сарай. Почему же тогда он не сохранился до XXI века и в нем не создали музей, к примеру? Впрочем, этому факту я тогда не придал значения.
А зря, как выяснилось позднее.
– В глубине Крепости в начале следующего века будет создана подпольная типография «Нина», – рассказывал я Кибальчичу. – В ней будет печататься революционная газета «Искра». А еще здесь будет очень авторитетен, в определенных кругах, еще один недоучившийся семинарист, ставший крутым революционером.
– Значит, наше дело не умрет?! – оживился Николай Иванович.
– Ох, не знаю… – Я задумался.
«А действительно, будет ли здесь подпольная типография? – думал я. – И появится ли здесь, в Баку, Иосиф Джугашвили? А если появится, то в качестве кого? Неужели и здесь он будет заниматься экспроприацией в пользу революции? Ведь неизвестно, как сложится история России после моего вмешательства».
Летом того же 1885 года мы успокаивали Александра Федоровича Можайского и его помощника Голубева, пилотировавшего в Красном Селе первый в мире самолет. Увы, аппарат так и не полетел. Мощности паровых машин не хватило.
Кибальчич, внешность которого мне удалось существенно изменить, работал к этому времени (под фамилией Волков) в комиссии Русского технического общества под председательством Рыкачева.
Надо отметить, что за девять лет до того, в 1876 году, комиссия под председательством Менделеева выдала на самолет Можайского три тысячи рублей. Летом того же 1876 года Александр Федорович несколько раз поднимался в воздух на построенном им большом воздушном змее, буксируемом тройкой лошадей. Несомненно, что такой змей явился прототипом самолета-моноплана. Уже в следующем, 1877 году удачные полеты моделей вселили уверенность в том, что возможно создание подобного аппарата в натуральную величину.
Вот что писал в своей статье, опубликованной 10 июня 1877 года в газете «Санкт-Петербургские ведомости», полковник Богословский:
«Нужно ли говорить о неисчислимых последствиях этого замечательного изобретения. Для примера укажем на злобу дня – войну. Представьте только, какую панику, какой ужас способна навести на неприятеля одна такая летучка, вооруженная адскими снадобьями динамита и нитроглицерина, и какое губительное расстройство может она произвести на его сборных пунктах и сообщениях. Крепости и минные заграждения не спасут от ее когтей ни армий, ни пресловутых броненосных флотов… Скажем более: стая таких летучих хищников в состоянии разорить целую страну!»
То есть понимание важности подобного изобретения и даже некоторая поддержка со стороны правительства все-таки имелись.
В 1880 г. Можайский добился заграничной командировки и ассигнования 2500 руб. для приобретения двигателей. Ему удалось заказать в Англии два паровых двигателя в 20 и 10 лошадиных сил. Заказ был выполнен, и 21 мая 1881 года Можайский привез их в Петербург. 3 ноября того же года он получил «Привилегию» на свой самолет – первую в России.
А уже в 1887 году на взлетевшем самолете контр-адмирала Можайского стоял двигатель внутреннего сгорания моей конструкции.
Мы помогали Александру Федоровичу и финансово и советами, поэтому он дожил до того момента, когда в небе под Петербургом летала уже целая эскадрилья его самолетов с моими двигателями.
Правда, Кибальчич (Волков) настаивал на том, чтобы на самолеты были поставлены реактивные двигатели, однако уровень технологий того времени пока не позволял осуществить его мечту.
