Безымянные слуги (СИ) - Сухов Лео (читать книги полностью без сокращений .TXT) 📗
Есть ещё мастер Плок. Все его считают добрым, но я отлично помню, что он первым потребовал казни той самой парочки. А добрым его считают потому, что на трёх уроках в день у мастера Плока нам надо просто сидеть с закрытыми глазами. Вообще-то нам положено пытаться почувствовать себя, окружающий мир и разлитую в нём мудрость. Но я уже давно выяснил, что почти никто этого не делает. Все просто сидят и расслабляются на его уроках. А ведь мастер Плок сказал ещё на первом уроке, что не будет наказывать никого только потому, что нерадивых накажет Порка. Но кто бы тогда запомнил его слова.
Здесь в пещерах нет времени. Только мрак, разгоняемый светом факелов. Я помню, что где-то день сменяется ночью. Иногда в моей голове, когда я пытаюсь уснуть, проносятся воспоминания о голубом небе, пушистых облаках, зеленых травах, сумрачных лесах. Но я прячу эти воспоминания. Мы безымянные — нам запрещено помнить. И следит за этим именно мастер Плок. Он из мудрецов — как тот, первый, с кем я общался в этой своей жизни. В этой жизни, потому что я уверен: у меня была другая жизнь.
Я худой, тощий, уже не подросток — молодой человек. Совершенно лысый, так что даже не знаю, какого цвета у меня волосы. У меня карие глаза, прячущиеся в глубине глазниц. По местным меркам, как нам объяснил мастер Эовар, мы выглядим на 15 сезонов. Но я помню, что это возраст семнадцати-восемнадцати лет. Мои года — они другие. А ещё я помню отражение в зеркале — там я выглядел значительно старше.
Я не знаю, помнит ли кто-нибудь ещё хоть что-то из прошлых жизней. Мы безымянные, и мы должны сами поддерживать порядок. Делиться воспоминаниями здесь не станет никто. Если другой безымянный услышит, что я что-то помню — то донесёт на меня немедленно. Он получит дополнительную пайку и право получить пузырек целебной мази для Порки. За каждый проступок другого нерожденного можно получить один пузырёк. То же и для тех, кто донесет на безымянных, собравшихся уединиться. То же и для тех, кто расскажет о неуважительном отношении к мастерам. Один парень хвастался, что уже обнаружил с десяток нарушителей правил. Их, этих правил, может, и немного, но нарушать их строжайше запрещено. Нарушил — отправляешься в круг песка против мастера Нарани. Но я помню, что доносить — не очень-то хорошо. Я почему-то уверен, что всё, чему нас учат мастера, отвратительно. Но как же сложно держать это всё в себе и ни с кем не делиться своими мыслями.
Время сна — это такое время, когда мысли мучают тебя сильнее всего, если не удалось сразу уснуть. Мы — безымянные, и мы никогда не высыпаемся. Нам дают спать слишком мало. А напряжение после занятий столь велико, что невозможно сразу расслабиться. А ещё мысли и воспоминания, которые, стоит закрыть глаза, заполняют сознание. Многие безымянные вертятся после того, как ударит гонг, и не могут уснуть. Но постепенно в темноте люди вокруг начинают дышать спокойнее и размереннее. И только я продолжаю пытаться уснуть. Думаю, я всегда засыпаю последним. И короткого периода сна — просто не хватает. Когда звучит утренний гонг, мне кажется, что я только успел сомкнуть глаза. И каждый раз я боюсь уснуть на занятиях мастера Плока…
Гонг.
Встать с утра — тяжелое дело. Особенно, если спал всего несколько часов. Дням уже давно потерян счет, и я готов сорваться и не встать — лишь бы поспать ещё час. Были среди нас и такие, кто не вставал. Чаще срывались мальчики — просто оставались спать после гонга. Когда мы возвращались — их уже не было на своих кроватях, и мы их больше не видели. И почему-то я уверен, что они уже давно мертвы. А я хочу жить. Здесь все хотят жить. Поэтому я заставляю себя открыть глаза и встать, как бы ни хотелось вздремнуть ещё немного.
Я в одной из десяти комнат, где живут нерожденные. В каждой сорок пять трехъярусных кроватей. Пятнадцать кроватей в ряд, три ряда в длинном зале с темными стенами. После каждой побудки я открываю глаза и вижу одну и ту же картину: дежурный поджигает светильники на стенах, обходя комнату. Иногда я сам становлюсь таким дежурным, и тогда с утра я бегу, дрожа от холода, в коридор, чтобы схватить факел у двери. А вечером — тушу факелы при звуке гонга. Забавно, но каждый вечер факела в коридоре нет, а каждое утро — есть. А ещё мои дежурства — это единственный счет дням, который у меня есть. Я дежурил уже шесть раз. И третий круг дежурств уже заканчивается. Значит, я провел в этом месте уже больше 900 дней. Хотя я про себя называю всё днями, но понимаю, что распорядок может значительно отличаться, и день — не всегда день.
Спрыгнув со второго яруса и привычно увидев красивые ноги Подруги, спавшей прямо надо мной, я иду к умывальникам. Они в комнате напротив: просто несколько труб в стене чуть выше головы, из которых бьёт струя воды. Ледяной воды. От нее сводит руки и перехватывает дыхание. Но где-то в глубине души, на задворках памяти, я откопал правило: умываться нужно каждый день. Вот и умываюсь. Зачерпываю небольшой комок мыльного раствора, тру им лицо, смываю, фыркая от холода и разбрызгивая воду по всему телу. Холодно. Но после такой процедуры холод в коридорах уже не замечаешь. Перетерпеть первые мгновения — и станет тепло.
Рядом появилась подруга. Приветливо мне улыбнулась. Она тоже приходит умываться каждое утро. Дружище и Приятель — не ходят, смеются над нами и обзывают чистюлями. А мы — умываемся. Это кажется каким-то якорем, который приковывает меня к званию человека, рожденного и настоящего. Почему умывается Подруга — я не знаю. Как не знаю, почему умывается плотный паренек с бледно-серыми глазами. Вот и он. Я ему кивнул, подмечая, что Подруга тоже приветливо ему кивнула. Почти 900 дней мы все трое приходим сюда каждое утро.
От умывальников я вышел первым и увидел Дружище и Приятеля. Они стояли в коридоре и ждали. Хмурые, невыспавшиеся, ёжащиеся от сквозняка.
— Идите на завтрак сами. Я догоню, — Подруга выглянула из умывальной и махнула нам.
Она так часто делает в последнее время. Но почему и зачем — мы не спрашиваем. Не принято у нерожденных вопросы задавать. И мы пошли по коридору, куда выливается масса таких же, как мы. Все молодые люди в серых шортах до колен. Девушки — в серых юбках и тонких рубахах. Все тощие, костлявые, лысые. Бррр! Раньше, когда без одежды ходили, ещё хуже было.
Столовая. Длинное помещение. В самом начале в стенах есть окна. Подходишь к такому окну, опускаешь жетон в прорезь — и получаешь миску с похлебкой. Всего жетонов три: можно опустить хоть все сразу, но тогда весь день есть будет нечего. Новые жетоны получаешь вечером. Я, Дружище и Приятель идём вместе. Подмечаю взгляд двоих парней, стоящих у стены. Они все из компании того, с бледными серыми глазами. Всегда стоят и поджидают одиночек — тех, кто себе не подобрал компанию. Отнимают жетоны и получают дополнительную похлебку. Но на двоих-троих уже боятся лезть. И Подругу не трогают — знают, что мы вступимся.
За 900 дней мы все остались друг другу чужими. Мы не можем познакомиться, потому что нам нечего про себя рассказывать. Мы не можем чувствовать себя раскованно, потому что все нерожденные должны друг на друга доносить. Только союзы, что сложились с самого начала, держатся в таких условиях, а ещё появляются новые союзы, но уже ради какой-то цели. Похлебку у одиночек отжимать, например.
Кстати о похлебке — это та ещё бурда. Отдает опилками, затхлая и совершенно безвкусная. Попробовав её впервые, я ясно вспомнил, что в «нормальной жизни» к ней даже не притронулся бы. Я не знаю, что такое «нормальная жизнь», но если она есть, то моя нынешняя жизнь — ненормальная точно. И память даже услужливо подсказывает, что я сейчас использовал какую-то «логику». Но именно сейчас я радостно ем свою похлебку, радуясь твердым комочкам — чем их больше, тем сытнее похлебка и тем быстрее перестанет урчать живот.
На еду времени мало. Деревянной ложкой я закидываю в себя похлебку, краем глаза наблюдая, как друзья сероглазого поймали одиночку и оставили без завтрака. А вот и сам сероглазый. Умылся и спешит позавтракать. Почти сразу за ним прибежала Подруга, получила свою порцию и присоединилась к нам. Подмигивает мне и начинает быстро и аккуратно есть. Вот умеют же девушки. Под конец я уже без стеснения отскребаю похлебку со стенок миски. Мне кажется, после меня даже миску мыть не надо — она совсем чистая.
