Голодные игры. И вспыхнет пламя. Сойка-пересмешница - Коллинз Сьюзен (хорошие книги бесплатные полностью TXT) 📗
– Гляди, что я подстрелил.
Гейл держит в руках буханку хлеба, из которой торчит стрела. Я смеюсь. Хлеб настоящий, из пекарни, совсем не похож на те плоские липкие буханки, что мы печем из пайкового зерна. Я беру хлеб, вытаскиваю стрелу и с наслаждением нюхаю. Рот сразу наполняется слюной. Такой хлеб бывает только по особым праздникам.
– М-м… еще теплый, – восхищаюсь я. Гейл, наверное, еще на рассвете сбегал в пекарню, чтобы его выторговать. – Сколько отдал?
– Всего одну белку. Старик сегодня что-то больно добрый. Даже удачи пожелал.
– В такой день мы все чувствуем близость друг друга, верно? – говорю я и даже не закатываю при этом глаза. – Прим оставила нам сыра. – Я достаю из кармана сверток.
Гейл радуется еще больше.
– Спасибо ей. Да у нас настоящий пир. – Он вдруг начинает говорить с капитолийским акцентом и пародировать Эффи Бряк – неукротимо бодрую даму, каждый год приезжающую объявить имена к очередной Жатве. – Чуть не забыла! Поздравляю с Голодными играми. – Гейл срывает несколько ягодин с окружающего нас ежевичника. – И пусть удача…
Он подбрасывает ягоду, и когда она, описав высокую дугу, летит в мою сторону, я ловлю ее ртом и, прокусив нежную кожицу, ощущаю терпкую сладость на языке.
– …всегда будет на вашей стороне! – заканчиваю я с тем же энтузиазмом.
Нам не остается ничего другого как шутить. Иначе можно сойти с ума от страха. К тому же капитолийский выговор такой жеманный – что ни скажи, все смешно выходит.
Я смотрю, как Гейл вытаскивает нож и нарезает хлеб. Гейл вполне мог бы сойти за моего брата. Прямые черные волосы, смуглая кожа, даже глаза как у меня – серые. Однако мы не родственники, во всяком случае не близкие. Большинство семейств, работающих на шахтах, похожи друг на друга. Потому-то моя мама и Прим со своими светлыми волосами и голубыми глазами всегда смотрелись здесь чужаками. Чужаки они и есть. Родители мамы принадлежали к маленькому клану аптекарей, обслуживающему чиновников, миротворцев и пару-тройку клиентов из Шлака, и жили в другом, более престижном районе Дистрикта-12. Доктора мало кому по карману, так что лечимся мы у аптекарей. Мой будущий отец собирал в лесах целебные травы и продавал в аптеку. Там они с мамой и познакомились. Мама, видно, здорово его любила, раз согласилась променять родной дом на Шлак. Я пытаюсь вспомнить что-то из их совместной жизни, а перед глазами лишь бледная женщина с непроницаемым лицом, которая сидит и смотрит, как ее дети превращаются в вяленую рыбу. Я пытаюсь простить ее ради отца. По правде говоря, я не из тех, кто легко прощает.
Гейл кладет на ломтики хлеба мягкий козий сыр и аккуратно покрывает листиком базилика; я тем временем обираю с кустов ягоды. Потом мы устраиваемся в укромном местечке между выступами скал, где нас никто не увидит, зато перед нами, как на ладони, долина, бурлящая летней жизнью, с тьмою всякой съедобной зелени и корений, и озеро с рыбой, переливающейся на солнце всеми цветами радуги. День прекрасный: голубое небо, ласковый ветерок. Еда тоже отличная: хлеб, пропитанный мягким сыром, ягоды, брызжущие соком во рту. Куда уж лучше. Одно плохо: не весь день нам с Гейлом бродить по горам, добывая ужин. В два часа нужно быть на площади и ждать, когда объявят имена.
– А мы ведь смогли бы, как думаешь? – тихо говорит Гейл.
– Что? – спрашиваю я.
– Уйти из дистрикта. Сбежать. Жить в лесу. Думаю, мы бы с тобой справились.
Я просто не знаю, что ответить, такой дикой мне кажется эта мысль.
– Если бы не дети, – поспешно добавляет Гейл.
Дети, конечно, не наши. Но все равно что наши. У Гейла два младших брата и сестра. У меня Прим. А еще матери. Как они обойдутся без нас? Кто их всех накормит? Ведь и сейчас, хоть мы с Гейлом и охотимся каждый день, а бывает, поменяешь добычу на топленое сало, на шерсть или шнурки для ботинок и ложишься спать голодным. Аж в животе урчит.
– Никогда не буду заводить детей, – говорю я.
– Я бы завел. Если бы жил не здесь, – отвечает Гейл.
– Если бы да кабы, – раздражаюсь я.
– Ладно, забыли, – огрызается он в ответ.
Разговор какой-то дурацкий получился. Уйти? Как я могу уйти и бросить Прим – единственного человека на земле, про которого я точно знаю, что люблю? И Гейл ведь тоже предан своей семье. Мы никак не можем уйти, так с какой стати затевать об этом разговор? А если бы и ушли… если бы ушли… С чего мы вдруг завели про своих детей? В наших отношениях с Гейлом никогда не было и тени романтики. Когда мы встретились, я была тощей двенадцатилетней девчонкой, а он, хотя всего на два года старше, уже выглядел мужчиной. Мы и друзьями-то не сразу стали. Долго еще спорили из-за каждого трофея, пока не стали помогать друг другу.
К тому же, если Гейл захочет детей, то жену ему найти – раз плюнуть. Красивый, сильный – в шахте может работать, и охотник замечательный. Когда по школе проходит, все девочки шушукаются. Я ревную, но вовсе не из-за того, о чем многие могут подумать. Хорошие напарники на дороге не валяются.
– Чем займемся? – спрашиваю я.
Можно охотиться, можно рыбачить или собирать ягоды.
– Давай к озеру. Удочки поставим, потом в лес. Наберем чего-нибудь вкусного на вечер.
На вечер… После Жатвы – официальный праздник. Многие действительно празднуют – рады, что их детей в этот раз не тронули. Но, по крайней мере, в двух домах ставни и двери будут плотно закрыты, а их обитатели будут думать, как пережить следующие несколько ужасных недель.
Все идет как по маслу. Хищников можно не бояться, у них сейчас полно добычи получше. Утро еще не закончилось, а у нас уже дюжина рыбин, целая сумка зелени и, что самое приятное, полведра земляники. Земляничник я нашла несколько лет назад, а Гейлу пришло в голову натянуть вокруг сетку, чтобы звери не вытоптали.
По пути домой мы заворачиваем в Котел, нелегальный рынок на заброшенном угольном складе. Когда придумали более удобный способ доставлять уголь из шахт прямо к поездам, здесь постепенно расцвела торговля. Хотя сегодня День Жатвы и большинство предприятий к этому времени уже закрыто, на рынке дела идут еще полным ходом. Мы легко обмениваем шесть рыбин на хороший хлеб, и еще две – на соль. Сальная Сэй, костлявая женщина, продающая горячий суп из большущего котла, забирает у нас половину зелени в обмен на пару брусков парафина. Кому-то другому можно было бы и повыгоднее толкнуть, только с Сальной Сэй надо поддерживать хорошие отношения. Кому еще всегда сбудешь дохлую дикую собаку? Специально мы на них не охотимся, но если они сами нападут, и прибьешь случайно пару-тройку, так не выбрасывать же – мясо есть мясо. «Попадут в суп, станут говядиной», – подмигивает Сэй. Оно, конечно, от хорошей собачьей ножки никто в Шлаке носа воротить не будет. Миротворцы – те поразборчивей, а они в Котел тоже частенько заглядывают.
С рынка мы идем к дому мэра продать половину земляники – он очень ее любит и не торгуется. Дверь открывает Мадж – его дочь. Она учится со мной в одном классе. И совсем не зазнается из-за отца. Просто держится особняком, как и я. Ни у меня, ни у нее нет по-настоящему своей компании, поэтому мы часто оказываемся рядом. В столовой, на собраниях, в спортивных играх, когда нужен партнер. Разговариваем редко, и нас это устраивает.
Сегодня по случаю Жатвы на ней дорогущее белое платье вместо серого школьного, а светлые волосы стянуты розовой ленточкой.
– Классное платье, – говорит Гейл.
Мадж бросает на него взгляд, стараясь понять, на самом деле ему нравится или он только подсмеивается. Платье и вправду классное, но в обычный день Мадж никогда бы его не надела. Она сжимает губы, потом улыбается.
– Что ж, если придется ехать в Капитолий, то лучше быть красивой, так ведь?
Теперь очередь Гейла задуматься: в самом деле она так думает или просто играет? Я думаю, второе.
– Ты в Капитолий не поедешь, – холодно отвечает Гейл. Его взгляд останавливается на маленькой круглой броши, украшающей наряд Мадж. Настоящее золото, искусная работа. Целая семья могла бы несколько месяцев покупать на нее хлеб. – Сколько раз тебя впишут? Пять? Меня вписывали шесть раз, когда мне было двенадцать.
