"Фантастика 2023-198". Компиляция. Книги 1-21 (СИ) - Найтов Комбат (книги без регистрации TXT, FB2) 📗
Но не мог же я отступить после того, как сам их сюда притащил. К тому же гуманизм — высшее достижение человечества… мышеству, к сожалению, пока не знакомое.
И во имя гуманизма мы с Мышом и Поэтом бродили по сырым норам, воняющим, как старый сортир, и вопили: «Эй, есть кто живой?!» Мои вопли и их писк одинаково глухо проваливались в этот мерзкий песок, как в тухлую вату, и от них сыпалось с потолка. Несколько раз мы натыкались на раскопанный грунт и кости, обглоданные добела, но явно свежие, едва успевшие обветриться. Нашли еще и пару мышиных черепов, которые кто-то расколол на части, чтобы слизать мозг. Я ругался скверными словами, мои товарищи считали, что я сужу слишком строго. Они понюхали и решили, что кости принадлежали мышкам, погибшим в завалах — а их свежие трупы просто нашли какие-то голодные подонки. Так что это не убийство, а более простительное дело по здешним меркам.
Не по моим.
Никто не отзывался.
— Боятся, — пищал Поэт. — Думают — выманим и убьем. Не верят.
Я в растрепанных чувствах уже хотел повернуть назад, но тут Мыш свистнул:
— Большой, слушай. Следят.
Сел, вынул нож и выщелкнул лезвие. И я стащил бластер с плеча на всякий случай и осветил фонарем узкий лаз в стене, где песок шуршал.
Мы все ждали страшного врага. Каннибала или охотника. А выполз из лаза худющий грязный мышонок-подросток. В том возрасте, когда мышата еще только учатся добывать пищу, а до создания семьи им расти и расти — года четыре-пять независимых. Без одежды и почти без шерстки на костлявом тельце. Весь в шрамах. И левую руку поджимал под себя — она была не повреждена, а, похоже, травмирована от рождения или недоразвита.
Мыш спрятал оружие. А Поэт это бедное дитя обнюхал — небрежно и снисходительно, но дал понять, что хоть малыш по его меркам и ничтожное создание, но обижать его никто не намерен.
Мышонок между тем присел, поджимая больную руку, и уставился на меня — умненькие такие живые бусинки смородинового цвета. Я присел рядом и стал его гладить. А он пискнул:
— Ты — Большой, да? Я — Урод, сын Алкаша. Мы одни остались. Хочется есть. Печку засыпало. Не мог раскопать. Ели лишайник так.
И я понял, что мы не зря тут блуждаем. Те взрослые, которые были в силах уйти отсюда — ушли, а дети остались без присмотра и по этому поводу обречены. Вот я в чем виноват.
— Урод, — говорю, — я дам еду. Сколько вас?
Он задумался, облизнул здоровые пальцы и почесал в ухе.
— Пять, — пищит. — Четыре маленьких и я. Они уже видят, но шерсти еще мало. Младшие без имен.
Мыш говорит:
— Он из первого выводка. А маленькие — второй. Вероятно, больные. Наследственность.
Поэт печально потеребил кончик хвоста.
— Да, — свистнул. — Вероятно. Никто не возьмет. Пропадут.
Тогда я говорю:
— Почему — никто? Я возьму. Покажи мне, где твои братишки, Урод. Я дам еду.
А чтобы он поверил совсем, я вытащил из-под бронежилета рубаху и укутал его. И страшно жалел, что у меня для него даже конфеты не осталось.
Но кто ж знал?
Это был первый выводок, который мы подобрали в Пещере Лишайников. Урод, самоотверженное существо, своих родичей спрятал очень здорово — в дыре, куда маленький мышонок еле-еле протискивается, а взрослая мышка уже не пройдет. Он их всех выволок оттуда за шиворот, хотя малыши уже умели не только ползать, но и бегать небыстро.
Ну подумайте сами, нельзя же было оставлять детей на произвол судьбы!
Когда к нам присоединилась семья Урода, мы стали выглядеть безопаснее. И из какой-то расщелины, откуда несло неописуемой мерзостью, выбрались Близнецы, которые тоже здорово прятались. Они дико воняли падалью, зато их не нашли каннибалы. Старший Мыш на них посмотрел и свистнул одобрительно.
Близнецы были славные мышки-самочки чуть помладше Урода, на удивление здоровенькие, только истощенные. Они не знали, погибли их родители или бросили своих детей — но поскольку родителей звали Торчок и Заноза, можно предположить все, что угодно. Я отодрал для бедных девочек пряжки от башмаков и пообещал еды и отмыть их от запаха.
Следующий был Куцый. Собственно говоря, у него остался кусочек хвоста, длиной с две ладони, но для мышки это все равно увечье, потому что чувство равновесия страдает. Хвост ему откусила собственная мамаша сразу после рождения. Имени отца бедолага не знал, а такое у мышек бывает чрезвычайно редко. Просто родительница редко пребывала в виде трезвом и неунюханном. Куцему, можно сказать, повезло выжить, ведь кормить его то и дело забывали, а съесть могли в любой момент. В общем, я так понял, что этот мышонок — везунчик и любимец богов.
Мы бродили по остаткам Пещеры Лишайников, пока Старший Мыш не сказал, что Мир над Крышей уже темнеет, но после Куцего нашлась только одна безымянная мышка-малышка, почти не умеющая говорить и умирающая от голода. Мне пришлось наколоть ее витаминами из аптечки — а потом вся наша очень большая компания направилась к звездолету.
И реакцию Эдит на моих сироток я даже представить себе боялся.
Добирались мы очень непросто. Маленькие мышата не могли идти быстро, а надо было очень быстро, потому что нас тут окружали сплошные опасности и неприятности. Ну, троих маленьких братцев Урода тащили в зубах сам Урод и Близнецы. Его четвертого братца согласился тащить Поэт, хотя вид сделал скептический и долго чистил между пальцами, наглядно изображая, что насчет дальнейшей судьбы этого ничтожного младенца умывает руки. Куцый кое-как брел своим ходом. Безымянную малышку я взял за пазуху, а фонарь пришлось закрепить на голове, благо есть приспособление.
Сначала мышка мне казалась жесткой, холодной и не по росту тяжелой, потому что все время вертелась и устраивалась поудобнее. Потом согрелась, приноровилась ко мне, обхватила руками за шею и дала возможность кое-как дотягиваться до бластера — правда, я очень надеялся, что стрелять не понадобится. А еще позже выяснилось, что малютка сообразительнее, чем раньше казалось, потому что она все время совершенно членораздельно попискивала мне на ухо: «Старший, хорошо», — и мелко, часто лизалась в щеку. Было щекотно, она мне мешала, отвлекала от окружающих событий, но невозможно же бросить ребенка на произвол судьбы.
Я надеялся на Старшего Мыша. У него и руки, и зубы были свободны, а в качестве бойца в местных условиях он стоил нас всех, вместе взятых. И Мыш попрыгивал вокруг, прислушивался и шевелил вибриссами, бдительно, как только мог. Ясное дело — у Поэта семьи нет, богема, что возьмешь, а Мыш — существо семейное и обстоятельное, к детям относящееся серьезно, со всей надлежащей ответственностью.
По-моему, он решил, что я собираюсь всю эту компанию усыновить. Вроде того, что самка у меня бестолковая, детей у нее нет, а гнездо без детей ничего не стоит. В ком будет жить твоя душа, если не в выживших потомках?
Все это он, между прочим, говорил по дороге. Поэт порывался возразить, наверное, что душа может жить и в живых созвучьях, сохраняющихся в веках, но рот у него был занят мышонком, и получалось только возмущенное фырканье.
Я вслух согласился с Мышом, отчасти — из принципа, отчасти — потому что старшие мышата уже кое-что понимали и приободрились. Я решил, что человек своего назначения во Вселенной не стоит, если не может позаботиться о девяти разумных неприкаянных созданиях. Я догадывался, что буде выберусь отсюда на Мейну, мне будет обеспечено погоняло вроде «Мышкин папа» или даже как-нибудь похлеще, но это меня, натурально, остановить не могло.
Мы выбрались из Пещеры Лишайников грязные, как смертный грех, вонючие, как унитаз в армейском сортире, и уставшие до полусмерти. В начале тоннеля пришлось сделать передышку.
Урод и Близнецы, похоже, приняли к сведению, что теперь им надлежит общаться друг с другом по-родственному, и вели себя самым нежным образом. Они за наш короткий привал наскоро почистились сами, насколько это было возможно, а потом почистили младших мышат и Куцего, довольно условно — вылизали их мордочки, глаза, уши и вибриссы. Поэт, у которого появилась возможность высказаться, заявил, что с детьми слишком много хлопот, поэтому лично он в жизни не женится, посвятив себя чистому искусству и не вешая на шею непосильную обузу. Мыш выслушал, насмешливо почесывая бока, и резюмировал, что Поэт молод еще.
