Штуцер и тесак (СИ) - Дроздов Анатолий Федорович (полная версия книги .TXT) 📗
– Понял, ваша светлость! – поклонился Маре.
– Идите! И помните: я жду добрых вестей.
«В конце концов все не так плохо, – подумал полковник, выйдя от маршала. – Убить – это гораздо проще…»
Глава 8
В Залесье мы задержались. Графиня пожелала ехать в Смоленск с егерями, и подготовка к отъезду затянулась. Следовало снарядить в дорогу специальную карету для путешествий – дормез [65]. Определить, кто из дворовых будет сопровождать барыню и ее дочь, подумать о питании и прочих удобствах. О постоялых дворах на предстоящем пути графиня отзывалась дурно. С ее слов, лишь после Смоленска они приобретают приличный вид. К тому же на постоялых дворах может не оказаться свободных мест, что вполне вероятно, учитывая, какие массы людей движутся сейчас в глубь России. Спешнев не решился возражать, я тоже промолчал. Спешить нет нужды. Наполеон подойдет к Смоленску к началу августа по местному календарю, а сейчас – середина июля. Даже пешком успеем – до Смоленска не более двухсот верст.
Похоронили погибших. Егерей, мужиков и зарезанного мальчика – на деревенском кладбище, поляков закопали в лесу. Деревенские не позволили класть «нехристей» на православном кладбище. Мужики вырыли на поляне яму, побросали в нее трупы шеволежеров и засыпали землей. Креста ставить не стали – обойдутся. Доставленный из ближайшего села батюшка отпел православных воинов, за поляков молиться отказался. Спешнев не настаивал. Его представления о чести на религиозные дела не распространялись.
По приказу графини накрыли поминальные столы. Для крестьян и егерей – на лугу, благородным – в доме. По такому случаю забили бычка, не пожалели водки, крупы и хлеба – солдаты и крестьяне остались довольны. Не каждый день перепадает так поесть! А что люди погибли, так война – и без нее мрут. Отношение к смерти здесь иное. Все верят в бога и, следовательно, в загробную жизнь. Солдаты считают, что судьба их предначертана. На пулях и ядрах, от которых суждено пасть, написаны их имена. Вот такой фатализм.
После застолья мы с командиром роты вышли во двор покурить – в доме было душновато. После боя графиня включила меня в ближний круг, и я получил право на табачное довольствие и трубку в подарок, которую с удовольствием раскурил от лучины, поднесенной лакеем. Разместившись во дворе на вынесенных слугами стульях, мы пускали дым к небу, когда подхромал Ефим.
– Дозвольте обратиться, ваше благородие! – сказал, вытянувшись.
– Валяй! – разрешил Спешнев.
– Возьмите меня с собой. Хочу супостата бить.
– Ты же калека, – удивился штабс-капитан. – Вон как ковыляешь! Да и лет тебе сколько? Поди все шестьдесят.
– Пятьдесят, – не согласился Ефим. – В таких годах еще служат. Меня по ранению из артиллерии списали, а его превосходительство к себе забрал. Я еще крепкий, ваше благородие. Что хромаю, не беда: лошадку графиня даст, верхами буду.
– С саблей? – засмеялся Спешнев.
– Зачем? – возразил старый фейерверкер. – С пушечками. Матушка разрешила их забрать. Упряжки дает [66]. Пригожусь.
Спешнев собирался что-то сказать, судя по его лицу, язвительное, но я опередил.
– Оставь нас на минуту, Ефим!
Артиллерист кивнул и отошел в сторону.
– Чего ты хочешь, Платон? – буркнул Спешнев.
– Соглашайся.
– На что нам этот колченогий? И пушки без зарядов?
Не понимает…
– Ты опасался неласковой встречи. Дескать, упрекнут, что отстал от полка и неизвестно, где болтался. А теперь представь: ты возвращаешься с трофеями, среди которых две пушки. Поправь меня, если ошибаюсь, но за такое, вроде, орден причитается?
– Черт! – он хлопнул ладонью себя по колену. – Никак не привыкну к тому, что ты думаешь иначе. Только пушки не трофейные, – добавил, вздохнув. – Не с боя взяты.
– Не важно, – возразил я. – Главное, сам факт. Вышел в полном порядке, с оружием и артиллерией. Наградить, возможно, не наградят, но ругать точно не станут.
– Согласен, – кивнул он и позвал: – Ефим!
Фейерверкер подковылял ближе.
– Как твоя фамилия?
– Кухарев.
– Собирайся в дорогу, Кухарев! Берем тебя до Смоленска, далее видно будет. Обещаю, что похлопочу о зачислении тебя на службу.
– Благодарствую, ваше благородие! – вытянулся фейерверкер. – Не подведу.
– И учти – пушки на тебе! – сказал Спешнев, дав знак Ефиму удалиться.
Мы докурили, и отправились каждый по своим делам. Штабс-капитан – проследить за сборами, я – к местному кузнецу. Среди трофеев обнаружились пулелейки под захваченные штуцера, и у меня зачесались руки переделать их под длинные пули. Кузнец, выслушав, пообещал справиться. Его энтузиазму в немалой степени способствовали 25 копеек серебром, врученные в качестве платы. Хорошо, что удалось разменять у графини (вернее, ее камердинера) пятирублевую ассигнацию на медь и серебро. За синюю бумажку мне выдали горсть мелочи.
Труженик молота не подвел: не только переделал пулелейки, но и представил образцы продукции, отлитые из трофейного свинца. Я повертел в руках одну из пуль, очистил ее ножом от облоя и примерил к стволу штуцера. Вошла, как родная. Чуть болтается, но в этом времени – обычное дело. От двух до семи десятых миллиметра в минус от калибра ствола – норма для пуль местного огнестрела. Пороховые газы разопрут – и пойдет по нарезам. Руки зачесались испытать, и я отправился к лесу. Неподалеку от опушки слез с седла и пустил Мыша пастись, перекинув поводья через голову мерина. Так не убежит. Сам же выбрал сосну потолще, отсчитал от нее сотню шагов, зарядил штуцер, приложился… Бах!
Приклад ощутимо лягнул в плечо. Чем плох местный огнестрел, так это дымом. Клуб вырывается из ствола, второй – из затравочного отверстия. Попал или нет – не рассмотреть. Приходится ждать несколько секунд, пока дым рассеется. Я закинул штуцер на плечо и отправился к мишени. Попал! Причем, почти в центр. Пуля, сбив кору, глубоко вошла в ствол. Я отломил от ближнего куста веточку, очистил ее от листьев и сунул в пулевой канал. Вошла на длину пальца, а они у меня не короткие. Жаль точней не измерить – нечем.
Зарядив штуцер снова, я отсчитал уже двести шагов, приложился – бах! В этот раз успел рассмотреть, как брызнула в стороны кора. Попал, надо же! Из древнего самопала! Никогда не считал себя снайпером, хотя в армии из «калаша» нормативы выполнял на «отлично». Иначе хрен бы кто дал мне краповый берет. Сходил к сосне. Второе отверстие обнаружилось рядом с первым. Измерил прутиком глубину – почти такая же. Ай, да штуцер! Это я удачно выбрал.
В третий раз я отмерил триста шагов. Росту я небольшого – всего 175 сантиметров, но ноги у меня длинные. Получилось где-то метров 250. Приложился – бах! Проверить результат не удалось: за спиной раздался топот. Я оглянулся – ко мне скакал отряд всадников. Приглядевшись, я рассмотрел Спешнева во главе десятка егерей.
– Что за пальба, Платон Сергеевич? – спросил штабс-капитан, осадив жеребца рядом. – В кого стреляли?
– Пули новые испытываю, – пожал я плечами. – Помните, рассказывал? Вот!
Я протянул ему последнюю из оставшихся пуль. Спешнев взял ее и внимательно рассмотрел.
– Ну, и как выходит?
– Идемте! – предложил я.
У сосны Спешнев слез с седла (он уже неплохо ходил), рассмотрел следы от пуль, затем потыкал в отверстия палочкой.
– Надо с круглыми сравнить, – вынес вердикт.
– Из новых одна осталась, – предупредил я.
– А где брали?
– Кузнец отлил. Вот! – я достал из сумки пулелейку. – Сделал по заказу.
Капитан взял ее и рассмотрел.
– Чернов! – подозвал унтер-офицера. – Бери ее и скачи в усадьбу. Возьми пули, что взяты у поляков, и отлей из них два десятка новых. Заодно зайди к графине и успокой – никакого неприятеля нет, это мы трофейные ружья испытываем. Егерей с польскими штуцерами – сюда!
– Слушаюсь, ваше благородие! – вытянулся Чернов и ускакал.
