В зоне тумана - Гравицкий Алексей Андреевич (читаем полную версию книг бесплатно .txt) 📗
Он, уже не таясь, подошел ближе. Я даже разглядел уродливую рожу, на которую не то плеснули кислотой, не то сперва стянули кожу, а потом брызнули какой-то химией. Снова стало темно, в темноте возникло зеркало. Я подошел ближе и вместо отражения увидел уродливое рыло контролера.
Контролера…
Из темноты снова выдвинулись очертания коридора. Видимо, я еще сопротивлялся, но…
Контролер вздрогнул, его жутковатая харя расцвела алой розой. Писк оборвался, перед глазами взрывом пронесся веер неописуемых картинок, словно за секунду передо мной, наложив одну на другую, прокрутили штук пять часовых пленок с разными фильмами. Среди этого хаоса было что-то сродни откровению, я даже порадовался ему, но ничего не запомнил.
Снова проявились стенки коридора. Контролер медленно падал лицом вниз, хотя липа у него теперь не было. Сзади него в трех шагах стоял Хлюпик с пистолетом в вытянутой руке.
Контролер упал. В голове загудело, к глотке подкатил комок тошноты. Вокруг снова стало темно, и я поплыл в этой темноте в бесконечном медленном падении в неизвестную сторону.
Какой прекрасный бред! — пришла счастливая мысль, прежде чем я отключился, навсегда отдавая свое сознание мерзкой твари.
Часть вторая
ДОЛЖОК
1
«Рабочая совесть — лучший контролер!»
Этот звонкий лозунг был написан могучими красными буквами на белом, мутном, похожем на плафон лампы пластике. Огромный пластиковый транспарант болтался под потолком над цехом, свешивался на металлических стержнях. По всей видимости, плафоном он и был, но лампочка внутри него перегорела, вероятно, еще в советские времена. Теперь лозунг не зажигался, светясь в недосягаемости, как светлое будущее советского народа, а болтался мутным пятном, вызывая ехидные усмешки практикантов.
Мы вообще тогда много издевались. И над производственной практикой, которая казалась совковым пережитком, и над захламленным цехом, который не чистили, кажется, с тех самых советских времен. И над людьми, которые здесь работали, вместо того чтобы крутить свой бизнес. Свой бизнес! Как тогда думалось, его нет только у неудачников и туповатых представителей простого народа. Себя мы ни к тем, ни к другим не причисляли. И у нас то будущее должно было быть не мутное и не светлое, а сверкающее с долларово-зеленым отливом.
Самое приятное место в цехе было в закутке под транспарантом про совесть. Здесь же стоял широкий, похожий на болванку президентского стола верстак и висела еще пара плакатов. Эти были бумажными, но помнили, кажется, еще живого Сталина. Во всяком случае, тот, что был совсем ветхим, с пожелтевшими до коричневы краями, явно пережил на этой стене не только полет Гагарина, но и Великую Отечественную. На плакате из сине-черной тьмы такого же, как наш, цеха выступал артериально-алый рабочий с молотом, поднятом в могучем замахе. «Назад оглянись, потом размахнись!» — гласила надпись. А темнеющая на заднем плане, позади рабочего, фигура, роняющая из ослабевших пальцев свой молот, объясняла приписку ниже: «Ставь предохранительный щиток!» На втором плакате, поновее, красовался вождь мирового пролетариата на фоне красного знамени, рядом трепетала цитата из Маяковского: «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить…»
Но привлекали нас в этом чудном закутке не старосоветские плакатики. В семь часов, когда цех превращался в огромное пустое пространство, в этом закутке можно было мирно пить пиво. Чем мы бесстыдно и пользовались. Это была самая приятная и самая понятная часть практики. Если вся остальная часть вызывала вопрос: «Зачем это нам?», то с пивом все было просто и понятно.
— Сергеич! — Юрка высунулся из закутка и поглядел на начальника цеха.
Сергеичу было лет под полета. Он имел руки рабочего человека со всеми атрибутами вплоть до вечной черноты под ногтями и отхваченного невесть чем и невесть когда мизинца. А еще он был счастливым обладателем усталой от жизни и довольно потертой алкоголем рожи. Но перед нами он валял ваньку и делал вид, что никогда не пил, да еще и зашился.
— Чего, Юр? — поинтересовался начальник цеха.
— Пиво будешь? — подмигнул Юрик Сергеичу, зная, что практикантам тот позволял с собой общаться в таком легком хамовато-простецком тоне. Видимо, считал, что таким образом сближается с молодежью.
— Я не пью, — покачал головой Сергеич:
«Со студентами», — произнес я одними губами за спиной у начальника цеха.
— Со студентами, — добавил Сергеич.
Юрка поперхнулся смешком, но поспешил придать физиономии серьезное выражение.
Сергеич грустно посмотрел на Юрку, на пиво. Потом повернулся со вздохом ко мне, сунул ключ, попросив закрыть и последить, чтоб все было «в ажуре». После чего, получив в ответ заверения, что «мы по-тихому и по-быстрому», удалился.
По-быстрому, конечно, не получалось. Пива было много, нам было весело. А палатка через дорогу от проходной торговала до двадцати трех ноль-ноль, и там запас жидкого хлеба был неисчерпаем. Дальше все шло по стандарту, достойному советских ГОСТов. Первым, как правило, скисал Малик. Мы продолжали пить, пока Вовка Чепыхряев не смотрел на часы. Поглядев на свои «командирские», он обычно начинал материться, подхватывал на плечо Малика, которого нереально было привести в себя, и уезжал. А мы с Юркой допивали оставшееся. Потом я шел в туалет, а вернувшись, традиционно заставал Юрку за пьяной попыткой стянуть со стены ветхий плакат с красным рабочим, по неосторожности прибившим молотом своего коллегу. Эх, надо было ставить предохранительный щиток!
А потом я запирал все, и мы шли домой. Пешком, благо было недалеко. По дороге мы пили пиво, травили байки и весело ржали.
Тогда все время было весело. И смысл жизни находился, и цели были видны. А если и не были, то это никого не тревожило. Потому что было куда жить. Впереди было непаханое поле радости и недосягаемый горизонт возможностей. Был лучший друг Юрка. И кто ж знал, что ничего этого скоро не будет?
Радость плескала через край, и казалось, что так будет всегда. Состояние эйфории будет длиться вечно, ну, может, только чуть потускнеет. Потом, через много лет. Как пластиковый лозунг:
«Рабочая совесть — лучший контролер!»
2
…контролер!
Перед глазами возникла страшная харя, словно облитая кислотой. Я вздрогнул и открыл глаза.
В первое мгновение ничего не понял. Не было туннеля, не было сырых темных стен и потолка с запертым люком, в который упиралась ржавая лестница. Не было серого неба, плюющегося вечной моросью. Не было…
Нет, зона была. Был знакомый, облупившийся потолок. Я закрыл глаза.
— Угрюмый? — позвал голос откуда-то издалека, куда я не хотел возвращаться.
Я решил не отвечать. Мне хотелось туда, где мы весело смеялись с Юркой, ужравшись пивом после никому не нужной практики. Туда, где рабочая совесть — лучший контролер. Стоп! Контролер. Меня взял в оборот контролер. Я точно это помню. В подвале, где не было никого, кроме меня и Хлюпика.
Выходит меня по-прежнему глючит. Мерзкая тварь продолжает со мной забавляться. И ничего этого нет. Ни Хлюпика с его надоевшим голоском, ни комнаты, в которую я не мог вернуться. Только воспоминания и галлюцинации. Вот, значит, как это бывает.
Решив, что глюки меня не пугают, я снова открыл глаза. Хлюпик стоял рядом, нависнув надо мной, как медсестра из немецкого кино.
— Угрюмый, ты как?
Признаться, я предпочел бы немецкую медсестричку с большим бюстом. И пусть бы у меня были сломаны ноги, а она меня при этом нещадно отымела. Все лучше, чем зона и чертов бред.
— Ты не молчи только, — продолжал приставать Хлюпик. — Скажи что-нибудь.
Я разомкнул губы и прохрипел первое, что пришло на ум:
— Пить…
Голос прозвучал настолько неестественно, что я сам себя не узнал.
— Сейчас, — засуетился Хлюпик. — Одну минуту. Он навернул пару кругов по комнате. Суетливых и абсолютно ненужных. Потом, словно что-то вспомнил, дернулся к двери и вышел вон.
