Корсар - Корчевский Юрий Григорьевич (полные книги txt) 📗
Я глубоко вздохнул. К чёрту сомнения, в это время всё равно никто лучше меня не знает и не сможет помочь – это уж точно. Ситуация просто такова: не сделать – смерть, сделать – какой-то шанс есть. Единственное, что я потеряю в случае неудачи – моя собственная жизнь. Не простит мне воевода неудачи, и ладно, если просто повесит, или голову снесёт, так ещё ж и помучить может. Понятно, не сам свершит – слуг у него полно, а время сейчас жестокое. Для палача кожу с живого содрать – как в носу поковырять. А посему – надо очень стараться.
Придя домой, я съел всё, что приготовила на обед хозяйка – вернулся аппетит. К вину не прикасался – надо иметь голову трезвую и руки ловкие.
Ближе к вечеру пошёл домой к купцу – сообщить, что завтра операция. После неё – неделю у воеводы буду жить, и сомнительно, что меня в это время выпустят в город. Я, собственно, и пришёл к Александру за тем, чтобы сказать: коли не вернусь через десять дней, или раньше купец услышит про меня неладное, пусть коня моего себе заберёт, а деньги – сыну отправит во Псков, коли по пути будет.
Александр заверил меня, что всё выполнит в точности.
Немного успокоенный, я вернулся домой. Уснул быстро. Проснувшись утром, понял, что волнуюсь. Странно, шведского короля оперировал – и то такого волнения не было. Старею, что ли?
Добравшись до дома воеводы, я поздоровался с боярыней и дочкой наместника. Ёе, кстати, звали Ксенией.
Осмотрев стол, я подтянул его к окну. К моему удовольствию, в переплёты были вставлены стёкла, а не слюда. Ярко светило солнце, отражаясь от снега, и в комнате было светло.
Я попросил боярыню уйти. Та поджала губы и с неудовольствием вышла.
Ксения разделась и улеглась на стол. Крепкие столы делали раньше – не скрипнул, не шелохнулся. Знамо – из дерева сделан, не из опилок.
Я напоил Ксению настоем опия. Пока он медленно начинал действовать, вымыл руки и разложил инструменты. Пора.
Я вытянул перед собой руки – не дрожат ли пальцы? Нет, нервы в порядке. Сделал первый разрез, а потом отключился от окружающего. Прошил сосуды кожи, клетчатки. Расширил разрез. Передо мной открылась опухоль – большая, округлая, красно-сизого оттенка. Чёрт, как неловко – нет удобного доступа к ножке опухоли.
Вообще-то опухоль внушала некоторые надежды. Во-первых, подвижна, что является хорошим признаком – не проросла в окружающие органы, во-вторых – ножка есть, через которую проходят сосуды, питающие опухоль – их прошить и пересечь легче. В-третьих, опухоль овоидная, как яйцо, что чаще бывает при доброкачественных образованиях. Раковые опухоли быстро прорастают границы органа, где появились. Форма их неопределённая – во все стороны растут, как кляксы, внешне – белесоватые.
У меня по ходу операции медленно повышалось настроение. Всё – выделил опухоль, вытащил из живота, положил рядом с телом девушки. Осмотрел живот – нигде не кровит. Стало быть – пусть пока полежит так.
Я переключился на опухоль. Осмотрел её снаружи, потом рассёк ампутационным ножом и чуть не вскрикнул от радости. Внутри опухоли было сало, волосы – даже какие-то плотные фрагменты, напоминающие костные. Так это же тератома или дермоидная опухоль. Образование доброкачественное, врождённое, но расти обычно начинает с наступлением периода полового созревания, поскольку исходит из яичников.
Фу! Я испытал облегчение. Если бы это был рак, пришлось бы делать более обширную операцию – удалять лимфоузлы, а может быть, и некоторые близлежащие органы.
Кстати, даже в современных больницах технология такая же. При операции удалённую часть или орган относят к патологоанатому или гистологу на срочное исследование, и пока оно выполняется, хирурги ждут заключения. От вердикта коллег зависит – зашивать ли операционную рану или продолжать операцию.
Понятно, что никакого патологоанатома или гистолога тут не было. Но я получил огромное облегчение – всё-таки опухоль не злокачественная. Я сделал ревизию брюшной полости – нет ли кровотечения, в каком состоянии другие органы? И со спокойной совестью ушил рану. Всё!
Перевязав Ксению, я перенёс её на кровать. Сел на стул, холстиной обтёрся. В доме было тепло, но не жарко, а я – весь мокрый от пота. Ксения стала отходить от опия, застонала.
– Потерпи, девочка, будет больно, но всё плохое уже позади. Вскорости ходить станешь, с подругами на посиделках песни петь, замуж выйдешь, деточек нарожаешь, и всё у тебя будет хорошо. А сейчас крепись, больно – я понимаю, но это пройдёт.
Я вышел в коридор, желая поговорить с боярыней, да её и искать не пришлось. Слуги поставили ей стул, и она маялась в коридоре рядом со спальней дочери, превратившейся в одночасье в операционную.
– Всё, матушка, самое тяжелое и худшее позади. Удалил я болячку. Пройдёт неделя, заживёт живот, и будет дочка твоя веселее и краше, чем до болезни.
Реакция боярыни меня удивила. Она бухнулась передо мной на колени и стала целовать руки.
– Ты что, боярыня, окстись! Не ровен час – прислуга увидит.
– Да плевать мне на холопов – дочка намаялась, и я с ней. Каждый день таяла. Я уж в отчаяние впала, в церковь каждый день ходила у Бога исцеления просить. Да видно – грехов много, не внимал Господь.
– Неправа ты, матушка. Встань, будь ласкова. Услышал Господь твои молитвы, раз меня к дочери твоей привёл. Моими руками её исцелил.
– А и правда! Услышал Господь!
Боярыня снова упала на колени, стала истово креститься.
– Можно мне её увидеть?
– Дозволяю, но не долго. Тяжко сейчас ей, больно. Но слово даю – через неделю вместе с вами за одним столом трапезничать будет.
– Слава Богу! Сподобил Господь!
Мы прошли в спальню Ксении. Она была бледна, но, завидев матушку, слабо улыбнулась.
– Жива я, матушка! Лекарь обещает – здорова буду, замуж выйду, деток рожу.
– Счастье-то какое!
Боярыня заплакала.
– Всё, всё. Ксении сейчас поспать надо, отдохнуть. Чего мокреть разводить. Радоваться сейчас надо. А к вечеру куриным бульоном дочь попотчевать.
– Сейчас распоряжусь.
Боярыня взяла себя в руки, вышла из спальни.
Вышел и я. Однако где же комнатка, что мне отвели? Я прошёлся по дому и, к своему удивлению, не обнаружил ни одного слуги.
Выглянул в окно. Да они все во дворе стоят, озябли уже на морозе. Воевода слишком прямолинейно понял мою просьбу, чтобы никто не мешал, и попросту распорядился всем выйти из дома. Я засмеялся. Он что, настолько солдафон или так сильно любит дочь? А ведь при неблагоприятном для Ксении исходе угрозы воеводы были абсолютно реальны. Умри его дочь на столе, я бы не дожил и до вечера. По спине пробежал холодок.
Я вышел на крыльцо.
– Всё прошло успешно, можно вернуться в дом, и молитесь все во здравие Ксении.
Толпа слуг дружно упала на колени и стала истово креститься. Потом потянулись в дом, в тепло.
Ближе к сумеркам домой заявился воевода. В доме сразу засуетились, забегали. Через некоторое время слуга известил, что наместник меня ждёт.
Я спустился в уже знакомую трапезную. Воевода вкушал после трудового дня. На сей раз он предложил сесть.
– Что скажешь, лекарь?
– Сейчас покажу.
Я поднялся наверх, взял замотанную в холстину удалённую опухоль, спустился вниз, положил на стол и развернул тряпку. Воевода перестал есть, подошёл поближе.
– А это что?
– То, что было в животе у твоей дочери и то, что я вырезал. Как заживёт рана, она будет здорова.
Наместник изменился в лице, побледнел, похоже – ему стало дурно. Он бухнулся на стул, приказал:
– Дай вина!
Я налил в кубок вина, подал. Наместник жадно осушил кубок.
– Бедная девочка, носить в себе эту дрянь! Как она себя чувствует?
И только я открыл рот, как он поднялся:
– Не отвечай, я сам посмотрю.
Быстрыми шагами наместник направился по лестнице к комнате дочери.
Ксения не спала, на лбу её была видна испарина. Плохо ей сейчас, но ведь после операции прошло всего несколько часов. И более крепкие люди, дюжие, здоровенные мужики, расползались, как кисель, после операции. Но девочка держалась, даже улыбнулась отцу.