Аномальные каникулы - Гравицкий Алексей Андреевич (прочитать книгу .txt) 📗

Он прекращает бредить, залпом опрокидывает стопку. Но она под край, рука трясется, и водка течет по губам, капает с подбородка. Жалкое зрелище.

Тимур смеется одними глазами. Сергуня прячет улыбку за пивной банкой.

Павел ставит стопку, тычет вилкой в банку с огурцами. Раз, другой — мимо. Наконец он вынимает соленость, откусывает и начинает судорожно жевать.

Хруст огурца перемыкает что-то в голове у Павла. Он зажимается, съеживается, чуть ли не уменьшаясь в размерах. Что хрустит сейчас в его памяти?

Взгляд брата становится пустым, словно Павел разглядывает что-то внутри себя. И это что-то пугает его, постепенно доводя до панического ужаса. И вот уже сквозь пустоту из глубины глаз проступает животный страх.

Павел замыкается. Чайник шумит. Ворожцов напрягается, он знает, что сейчас будет.

— Паш, — с наигранной серьезностью подливает масла в огонь Сергуня, — а чем дело-то кончилось?

Павел вздрагивает. Глаза его становятся безумными, лицо кривится. Выстреливает кнопкой вскипевший наконец чайник.

Старший Ворожцов подскакивает с места и орет, не помня себя, как настоящий сумасшедший:

— Она разряди-и-илась! Эта хреновина разрядилась в обратную сторону.

Сергуня поспешно прикладывается к банке с пивом. Тимур отворачивается. Павла трясет. Он уже не на кухне, он где-то там, в своих воспоминаниях. Что за жуть там случилась? Что за смерть он держал там за руку? Ворожцов знает историю в общих чертах, но всего брат не рассказывает.

Ворожцов с чаем и пакетом пряников выпроваживает одноклассников из кухни. Те не сопротивляются. Концерт окончен, больше смотреть не на что. Павел тоже не останавливает брата. Он и сам словно разрядился. Сидит над пустой стопкой и смотрит стеклянным взглядом в одну точку. Он уже не в дебрях памяти, но еще не на кухне. Где он? Его в этот момент будто вовсе не существует.

Все кончено.

— Доигрались? — шипит сердито Ворожцов.

— Мы-то чего, — делает невинную рожу Сергуня. — Это все твой брательник. Ворожа, а ты тоже такой дурной, когда бухой?

— Подождите в комнате, я сейчас приду, — отрубает Ворожцов.

Он выпихивает Тимура с Сергуней и закрывает дверь. Подходит к Павлу. Лечить истерики он не любит и не умеет. Никогда не умел.

— Паш, успокойся, — просит он, чувствуя, что говорит не то и не так. В этих дежурных словах возникает какая-то фальшь. От ощущения ее Ворожцов злится. На себя, на однокашников, на брата.

Павел сидит так, будто его выключили. Ворожцов осторожно берет пустую стопку из-под носа брата. Тот мгновенно оживает. Вернее, оживает рука Павла. Пальцы вцепляются в запястье Ворожцова.

— Поставь.

— Тебе хватит.

— Поставь и иди.

— Поешь хотя бы, — просит Ворожцов.

Где мама? Ее брат хоть как-то слушается.

— Не хочу. Ничего не хочу, — мотает головой Павел и наливает себе еще стопку.

— Зачем ты с ними споришь? — пытается перевести тему Ворожцов, только бы брат поставил водку и забыл о ней хоть на время.

— Я не спорю. Было бы с кем. Спорить не с кем и незачем. Я объясниться пытаюсь.

Павел опрокидывает в себя прозрачное сорокаградусное, давится, морщится, зажевывает луком. Он жалок и мерзок. В душе у Ворожцова возникает брезгливый осадок.

— С ними? Они же на тебя как на…

— Не с ними, — перебивает Павел. — С самим собой.

Язык у брата заплетается. Он подпирает рукой тяжелеющую голову. Взгляд снова пытается нырнуть в глубины памяти, но застревает где-то посередине между прошлым и настоящим. Павел тупо таращится перед собой. Сейчас он напоминает не буйного психа, а тихого умалишенного после лоботомии.

Ворожцов забирает стопку, вместе с ней и бутылку. Выходит и прикрывает за собой дверь. Ему жутко. Жутко и любопытно одновременно. Давно. С тех пор, как вернулся Павел. С тех самых пор, как он впервые рассказал, что произошло там, в Зоне…

…Ворожцов перекинул через завал пару чурок, перевалился следом и, подобрав более-менее подходящие для костра деревяшки, поплелся обратно.

Сколько он ходил за дровами? Счет времени потерялся. Да и не важно это. Ничего сейчас не важно. Надо было, как говорил брат, объясниться с самим собой.

Павел до последнего был уверен, что жертвы ради науки — это нормально. И пара оставшихся в Зоне стариков — это не трагедия. И если бы эксперимент дал положительный результат, то на пару трупов вообще никто не обратил бы внимания. Но… «Эта хреновина разрядилась в обратную сторону». Кажется, отрицательный результат убивал брата больше, чем смерть научного руководителя и буча, которую подняли на кафедре. И пил Павел лишь потому, что цель не была достигнута. Средства достижения его не волновали.

У Ворожцова все было иначе. Цель была близка. И в том, что для него все будет так, как надо, сомнений не было. Сомнения были в другом. Стоило ли идти к этой цели ценой жизни Сергуни и Наташки?

Впереди за деревьями мелькнула спина. Он замер испуганно. Первые мысли были страшными и хаотичными. Только потом сообразил, что ничего страшного нет. Спина знакомая. Мазилы спина. Только вот чего это он под дождем мокнет?

Ворожцов выдохнул с облегчением и вышел из-за деревьев.

Они стояли под дождем все трое. Чуть поодаль от какого-никакого укрытия. Пусть под щит и захлестывало, но от прямого попадания дождя он все же защищал. Так чего ж они вылезли?

Ливень прошел. Теперь противно моросило. И все же под этой моросью стоять было значительно противнее, чем под жестяным навесом.

Леся закашлялась. Тимур повернулся к ней и увидал Ворожцова. Нахмурился:

— Ты где до сих пор шатался?

— Вы чего тут? — вопросом ответил он.

— Сам посмотри, — кивнул на навес Тимур.

Ворожцов послушно сделал пару шагов к навесу.

Тимур двинулся следом, на ходу бросил Лесе с Мазилой:

— А вы ждите.

Ворожцов ждать не стал, пошел вперед. Он был уже у самого навеса, когда Тимур догнал и каким-то образом даже умудрился обогнать Ворожцова.

— Ушел, — буркнул он. — Один. И шарманку уволок.

Тимур присел на корточки, не залезая под щит, кивнул. Ворожцов опустился рядом, проследил за направлением взгляда. На нижнюю сторону щита никто сразу, разумеется, не посмотрел.

Поверхность его, выкрашенная когда-то охрой, облупилась. Где-то краска вздулась пузырями, где-то вообще отваливалась. Из-под облупившейся корки проступала изъеденная ржавчиной железка.

Надписи на щите тоже отшелушились вместе с краской во многих местах. Прочесть все, что здесь было написано, не представлялось возможным, но фрагменты текста оказались вполне читаемы, и эти читаемые слова, пусть и не на русском, впивались в мозг, а следом отдавали страхом в груди:

УВАГА!

РАДIАЦIЙНА

НЕБЕЗПЕКА!

Ворожцов судорожно сглотнул.

— Узрел? — спросил Тимур.

— Не все понятно, — пробормотал Ворожцов, пытаясь прочитать следующую часть предупреждающего текста.

Но именно по этой следующей части проходили вздувшиеся пузыри краски и ржавые проплешины.

— Чего тебе непонятно?

— «Пт… …ачи», — прочитал Ворожцов. — Или вот еще: «м. Чорно…». Что это?