Время грозы (СИ) - Райн Юрий (книги регистрация онлайн txt, fb2) 📗

— Давай, Максыч, присаживайся, — сказал Гурвич.

Максим сел, подступила слабость, в глазах поплыло, затем прояснилось, накатила тоска. Чтобы отвлечься, он посмотрел на продолжавших бесноваться. Вот кого-то ударили кулаком по лицу. Жалкий вопль, нелепая фигура, втянутая в плечи голова… Сел-таки во втором ряду, в самой середке… Точно не жилец…

Некоторые пытались огрызаться. У этих есть шанс. Хотя и малый, очень малый.

Сам Максим был новичком, совсем еще зеленым, над такими измывались без тени сострадания. К тому же — шпион. В довершение всего — американский, хуже просто не придумаешь.

Странное общество, если его можно назвать обществом, привычно подумал Максим: безоговорочный патриотизм в сочетании с насквозь блатной психологией. Сюр какой-то, добавил он про себя.

Впрочем, что такое «сюр» — уже тускнело в памяти. Да и удивление, даже изумление от всего встреченного здесь тоже стало уже скорее дежурным. Безразличным и вялым.

Максим сознавал, что выжил — пока выжил — чудом. Никакое «не верь, не бойся, не проси» не помогло бы. Он отчаянно твердил про себя заветную формулу — с того самого момента, как его взяли около сельсовета, завернули руки за спину, втащили внутрь, швырнули на грязный дощатый пол и начали выкрикивать дикие, немыслимые вопросы. Но нет, не помогло бы. Видали тут таких, и где они?

Спасибо Мише Гурвичу, взял под крыло.

С Мишей-Бородой предпочитали не связываться. Даже вертухаи не трогали, а уж заключенные и подавно.

Тоже фигура класса «сюр». Чуть ли не два метра ростом, ни грамма жира, конечно, но и никаких следов голодного истощения. Костлявый, жилистый, сильный. Метаболизм такой, коротко объяснял Гурвич, все, буквально все усваивается. Максим верил — он видел, как Миша жрал в поле турнепс.

Густая борода масти «соль с перцем». Когда-то, давным-давно, Гурвич, ни с того, как он говорил, ни с сего, решил, что его вот-вот заберут. Прямо с минуты на минуту. Ну, и пустился в бега, бросив и работу, и семью. Все равно забрали, само собой, но — только через две недели. За это время у Миши отросла длинная щетина, сбрить ее перед тем, как сфотографировать арестованного, почему-то не удосужились, карточки пошли в личное дело, так оно все и осталось.

Впрочем, главное — не борода, не рост, не стать и даже не метаболизм. Главное — репутация. Ни к каким группировкам Гурвич не примыкал, но слыл психом, способным убить за косой взгляд. Возможно, не без оснований — вроде, действительно кого-то придушил на заре своей лагерной карьеры, хотя сам об этом Максиму никогда не рассказывал.

Да и стаж Бороды внушал уважение — как-никак, уже четырнадцатый год...

При всем при том — Максим успел оценить — Гурвич был мягким, покладистым интеллигентом из инженеров, страшно не любил кого бы то ни было обижать и ужасно тосковал по достойному собеседнику. Максим таким собеседником и стал. И оценил это в полной мере. Что уж там, успел бы уже сдохнуть или, по крайней мере, опустили бы. Но Мишино покровительство дорогого стоило. Репутация есть репутация.

В помещение ворвалась вохра. Зэки кинулись занимать свободные места, уже не разбирая ни передних рядов, ни более выгодных средних. Беспорядок улегся. Авторитеты и приближенные притушили самокрутки. Охранники — по три свирепых таджика на каждый из двух проходов, каждый с АК-51 наизготовку, — замерли, непроницаемо глядя на сцену. Еще трое таджиков легко взбежали на нее и застыли позади стола президиума.

Приоткрылась дверь за их спинами, на подиуме появился президиум — начальник лагеря, замполит и особист. Сели за стол. Начлаг, пожилой майор, налил в стакан воды из графина, пить не стал, привстал и глухо выкрикнул:

— Торжественный митинг, посвященный семьдесят четвертой годовщине Великой Октябрьской социалистической революции, объявляется открытым!

Опустился на стул и все-таки выпил из стакана.

Замполит метнулся в угол сцены, включил стоявший на шатком столике проигрыватель с заранее подготовленной пластинкой, поставил иглу на ее край. Затрещало, раздался вступительный аккорд, и грянул хор: «Вставай, проклятьем заклейменный…»

Заключенные нестройно поднялись. Кто-то запел, большинство разевало рты в такт словам гимна.

— Пой, собака, — прошипел ближний к Максиму таджик, поводя автоматом.

«…и в смертный бой идти готов», — добросовестно изображал пение Максим.

Говорят, были случаи, что стреляли…

Допели. Избрали почетный президиум в лице Политбюро ЦК ВКП (б) во главе с товарищем Сталиным. Начлаг предоставил слово для доклада замполиту.

Долговязый старлей прихватил внушительную стопку бумажек, занял место за трибункой и принялся невнятно болботать.

Особист, черноволосый капитан, обводил зал острым взглядом. Начлаг же вскоре откровенно закемарил.

— Максыч, это надолго, — шепнул Гурвич. — До вечера. Ты расслабься, давай потрещим.

О господи, содрогнулся Максим, до вечера. Такой митинг был для него первым. К линейкам три раза в неделю — по вторникам, четвергам и субботам, после четырнадцатичасового рабочего дня, — он попривык. Мучительное дело, стоять надо ровно и тихо, слушать фантастическую бессмыслицу, а голод мучит, и ребра болят, и кашель рвет легкие, но — всего-то час, после которого какая-никакая, а еда, какой-никакой, а сон.

А тут — до вечера. Это часов пять. И лучше не шевелиться — охранники так и зыркают.

Четыре таких митинга в год: на Октябрьские, День Конституции, Майские и Июльские.

— Не ссы, Максыч, — Гурвич все не унимался. — Если тихо, то и ладно. Главное, голову не поворачивай и губ не разжимай, зверьки и не прочухают. У, Ленина на них нет…

Миша истово веровал в святость Ленина, считал, что его учение извращено и опохаблено бессмертным Сталиным, и даже сомневался в том, что великий вождь все еще жив. За каковые сомнения, высказанные по пьяни, собственно говоря, и сел.

Максим же сомнений не испытывал. Больше века от роду — это даже для кремлевских небожителей слишком. Да и видел он Сталина, в Мавзолее, лет этак тридцать назад. Помнится, понравился ему тогда усатый — рядом с ним Ленин казался совсем уж восковым…

Здесь, однако, Сталин никогда не умирал. Почти сорок лет он не показывался народу, но считался живым, а за сомнения — в лучшем случае сажали. Бессрочно.

Самого Максима, правда, посадили за другое. Появился непонятно откуда. Джинсы, куртка, кроссовки, сигариллы, портсигар, на внутренней стороне крышки гравировка: «Тебе от меня», массивная зажигалка, документов никаких. Явный шпион. Да еще шарик с кнопкой. Понятно — бомба. Выходит, к тому же и диверсант.

Как уловил Максим, появление диверсанта испугало сельских начальников как таковое. Видимо, кто-то вышестоящий мог обвинить их в потере бдительности, а то и в потакательстве. Или даже в заговоре.

Поэтому подготовку к диверсии предъявлять арестованному не стали, а «бомбу» утопили в выгребной яме дощатого сортира, что на заднем дворе сельсовета.

Кретины, господи, какие кретины, дивился Максим. Будь это бомба… скажем, с таймером… вас же всех тут как минимум нечистотами залило бы…

Впрочем, дивился он молча, да и не очень сильно — слишком много сил уходило на то, чтобы выдержать боль. Били-то от всей души…

Как бы то ни было, оставили только шпионаж.

Местная тройка быстренько приговорила Максима к расстрелу, но оказалось, что штатный исполнитель уехал — на том самом старинного вида грузовичке — в Раменское. Жену, что ли, в больницу повез. Ждать его приходилось не раньше, чем назавтра, явное нарушение дисциплины, и тройка-то не уследила, нехорошо… Опять же — держать осýжденного под замком, охрану ставить, это возни сколько... Пораскинули мозгами, да и переписали приговор. «Исправительные работы до перевоспитания». Прямо по месту ареста и разоблачения.

— Так что, говоришь, — прошептал Гурвич, — упырь-то сдох?

Максим кивнул.

Странно, но за два с лишним месяца Миша ничем, кроме смерти тирана, так и не заинтересовался. Ни откуда этот Горетовский взялся, ни что он повидал… Интеллигенция же вроде бы, жажда должна быть до информации, да еще такой… неординарной, мягко выражаясь... Нет, Гурвич принадлежал к другому типу — самому бы выговориться. Даже то, что новичок отчетливо светится в темноте, не произвело впечатления. Подумаешь, светится, мало ли, облучился где… Кстати, и все остальные реагировали так же, что заключенные, что администрация, что вохра. Между прочим, и это, может быть, помогло: кто пограмотнее, те держались в сторонке — излучает ведь, ну его…