Багатур - Большаков Валерий Петрович (книги онлайн бесплатно txt) 📗
Олег не мешал коню подкрепляться. Надо будет — саврасый весь день проскачет, а сейчас — пускай себе хрумкает, если ему нравится.
Сухов с утра кружил вокруг становища, исполняя долг тургауда, дневного стражника. Служба непыльная. Вот, если бы задул буран, если б замела метель… Тогда — да, тогда дневной дозор живо сравнялся бы с подвигом. А сегодня ветер едва колеблет хвосты тугов. Лёгкий морозец щиплет щёки, но добрая порция мяса греет изнутри, шуба — снаружи, а лохматому савраске всё и так нипочём. Этой животине хозяин нужен не для кормёжки и ухода, а для общения. Конь и всадник не есть два отдельных существа. Тот, кто в седле, сживается, сродняется с тем, кто под седлом, и являет собой двойственную неразрывность. Кентавра.
Олег похлопал по шее жевавшего савраску, и тот мотнул головой: чего тебе?
— Кушай, кушай… — проговорил всадник.
Конь тряхнул гривой и сгрыз целый пук травы. Захрустел, зазвякал уздой.
В этот момент на белоснежном поле зачернело пятнышко, будто кто точку поставил на чистом листе. Сухов пригляделся. Путник? Нет, всадник. Но уж больно низко сидит… Да лежит он!
Олег направил коня навстречу неизвестному. Он увидел усталую лошадь-«монголку» и нукера, бессильно обвисшего в седле. Из куяка торчали две стрелы, качавшие оперением.
— Ха! — выкрикнул Сухов.
Нукер поднял искажённое от боли лицо, нетвёрдой рукой вытащил серебряную пайцзу с изображением парящего сокола.
— Кто?.. — прохрипел он.
— Нукер из десяток Изай, — старательно выговорил Олег, — сотник Эльхутур.
— Хану скажи, если помру… Бату-хану… Коназ рязанский не принял мира… Рать собрал, на нас войной идёт…
— Большой рать?
— Половина тумена…
— Сам ехать для поговорить. Имя как?
— Сорган-Шира…
— Ехать, Сорган-Шира. Ехать до Бату-хан.
Нукер не ответил — он медленно валился на бок. Сухов подхватил никнувшее тело и понял, что поддерживает мёртвого.
Отобрав у Сорган-Шира его пайцзу (пригодится), Олег привязал руки нукера к седлу и повёл лошадь за собой в поводу.
— Поехали, коняка, — сказал Олег.
Савраска не стал спорить — бодро потрусил в сторону юрт.
Чем ближе к становищу, тем сильнее давил шум и плотнее обступали запахи. Жизнь вокруг бурлила во всех своих проявлениях.
Чумазые пастухи-харачу доили кобылиц, а сморщенные старухи-куманки готовили сыр из кобыльего молока. Воины сидели у костров, грелись или занимались делом — подтачивали наконечники стрел, пришивали новые завязки к куякам, плели из пареной лозы щиты и обтягивали их грубым шёлком, напрягали глотки в горловом пении — их грубые, заунывные голоса будили в Олеге щекочущие полувоспоминания-полусны о древности, восходящей к пещерам. Чудились ему травяные запахи зелёной степи и гул скачущих табунов. Сама Азия, непричёсанная, косоглазая и плосколицая, витала над становищем, нагоняя жуть от минувших неистовств.
Правда, Сухов не глазел вокруг зря. Он ни днём ни ночью не забывал, что служба его отлична от увеселительной прогулки. Вот и сейчас Хельгу, сын Урмана, ехал, посматривая по сторонам, не забывал и за спину глянуть. Конечно, подручные Бэрхэ-сэчена поостерегутся убить его посреди становища, но уж лучше перебдить, чем недобдить!
Савраска вынес Олега на бугор, с которого открылась орьга — ставка Батыя. В окружении десятков юрт приближённых возвышался белоснежный шатёр хана, вокруг которого были расставлены девять тугов — по два с каждой стороны, а в середине торчал главный бунчук — тонкое древко, увитое цветными лентами, с круглым бронзовым щитом. С его краёв бахромой свисали белые волосы конской гривы, а навершие было выполнено из бронзы — меч и два лепестка пламени составляли трезубец.
Дальше Олегу проехать не дали — могучие кешиктены, гвардейцы хана, окружили Сухова. Хельгу моментально выудил серебряную пайцзу и крикнул:
— Внимание и повиновение! Моя ехать для поговорить до Бату-хан! Шибко важно!
Кешиктен на белом коне молча показал плетью — поезжай впереди.
Так, в окружении гвардии, Сухов приблизился к ханскому шатру на десять шагов — дальше его не пустили тургауды, скрестив копья.
Олег послушно спешился. Тут же перед ним возникли три шамана в просторных куртках с вышитыми красными и жёлтыми узорами, изображавшими тайные знаки. Юбки из синей шерсти с тяжёлыми складками прятали войлочные сапоги, а головы шаманов гнулись под тяжестью шапок с приделанными кусками бирюзы. На макушках у них, походя на короны, торчали рожки джейранов, собранные в окружности, на виски опускались треугольные подвески, а за спинами болтались цепи с бронзовыми побрякушками. Их трезвон перебивался рокотом бубна.
— Пройди между огнями, воин, — прошамкал самый старый из жрецов. — Мы обкурим тебя священным дымом. Он очистит сердце от недобрых помыслов, прогонит прочь злых духов-мангусов.
Олег кивнул только. Кешиктены выстроились в два ряда, по обе стороны дорожки, ведущей к шатру, и грозно нахмурили брови.
Сухов направил стопы к дверям, делая остановки около восьми жертвенников, сложенных из камней. На них дымились костерки. Два шамана помоложе вовсю махали опахалами, раздувая огонь, а старый пел дребезжащим голосом:
Напряжённый взгляд Олега отмечал всякую мелочь — волосяные арканы притягивали шатёр к кольям с медными головками; шатровая дверь состояла из двух позолоченных створок с резьбою, изображавшей драконов в окружении листьев; перед дверью покоился расписанный лаком барабан на деревянной подставке, а у входа стояли в карауле двое кешиктенов полузвериного обличья. Копьями они подняли дверной занавес и пристально следили за тем, чтобы Олег не коснулся ногой порога. Сухов поднял ногу повыше и переступил порожек.
Внутри ханского шатра горели светильники, заправленные благовонными маслами, на разостланных коврах лежали подушки в шёлковых наволочках. Хоймор — почётная часть юрты был задёрнут малиновой шторой, расшитой золотыми тиграми с растопыренными когтистыми лапами и серебряными соколами, падавшими на добычу.
У входа Сухова встретил сам Субэдэй в синем халате-чапане с рубиновыми пуговицами. Он молча указал на саблю. Олег, тоже не говоря ни слова, снял клинок и положил его у двери. Субэдэй кивнул и провёл нукера в хоймор. Там, на стопе из двадцати семи верблюжьих шкур, сидел Бату-хан в начищенном до блеска куяке. На груди у него висела на цепи овальная золотая пайцза с изображением тигриной башки — усы встопорщены, клыки в оскале. Голову хана покрывала белая войлочная шапочка, отороченная голубым шнуром, плечи покрывали четыре хвоста чёрнобурок. Рядом с походным троном из кож находился колчан, выложенный золотом. В нём лежало всего три стрелы. [111]
На ковре перед ханом стояла на коленях шаманка с обрюзгшим лицом, почти скрытым под тонкими косичками и низко надвинутой шапкой, украшенной головами птиц с длинными клювами и хвостами лисиц. Засаленный халат покрывала тяжёлая медвежья шкура, подпоясанная ремнём, на нём висели войлочные божки. В одной руке шаманка держала бубен, в другой — колотушку и раскачивалась из стороны в сторону, то ли входя в транс, то ли не имея сил выйти из него. Она смотрела, тупо уставясь перёд собой, и ничего не видела. Тянула только, глухо и заунывно: «Аюн-ее! Аюн-ее!»
Олег сразу узнал жрицу — это её отправляли послом к великому князю рязанскому. Бату и Субэдэй терпеливо ждали, когда же шаманка переговорит с духами-онгонами и поведёт людские речи.
Неожиданно женщина замерла и ясным голосом сказала:
— Великий коназ Гюрги из города Ульдемир [112] отказал в помощи коназу Резана. Он не пошлёт ему воинов и не заступится сам.
