Жесткий контакт - Зайцев Михаил Георгиевич (полная версия книги txt) 📗
– Один-один! Команды, построиться. Три минуты на построение.
Алекс сполз с кнопки. Он лежал на ней животом и часто-часто дышал. И все никак не мог надышаться. Сердце колотилось в грудной клетке, будто решилось прорваться сквозь прутья-ребра. В ушах звенело, пот заливал радужные круги перед глазами. Но Алекс был счастлив. За всю свою короткую жизнь Алекс впервые был столь безгранично, глупо, всепоглощающе счастлив. Впервые и, наверное, в последний раз, ибо детство кончалось, а по-настоящему оглушительно счастливым можно быть только в детстве. Нет, конечно, и в более зрелом возрасте случаются приступы счастья по всяким разным поводам, но уже не столь оголтелые, не такие, увы, как в детстве...
Алекс перевернулся на спину. Сел. Кулаками протер глаза. Наваждение кончилось. Шестеренки машины времени крутились с прежней, привычной монотонностью, в топке бытия, как ранее, последовательно гасли угольки-секунды, сгорали щепки-минуты, тлели поленья-часы.
Растянув рот в блаженной, идиотской улыбке, Алекс поднялся, пошатываясь пошел на свою половину поля, где уже стояли, поддерживая друг друга, помятый Онисимом Авдей и нокаутированный Евграф. Крепко досталось товарищам Алекса, однако и «золотая команда» выглядела отнюдь не блестяще.
Лучше остальных «золотых» смотрелся Онисим. Он тряс головой, смешно моргал, с разбитой губы Онисима капала на голую грудь кровь, пачкая татуировку, но на ногах «золотой» игрок держался твердо и боевой потенциал сохранил.
А Трофим едва волочил ноги. Боль в печени не позволяла ему как следует выпрямиться. Массируя дрожащими пальцами правый бок, Трофим, спотыкаясь, с заминками и остановками ковылял к линии построения.
Тяжело дыша, глядя под ноги, ежесекундно отплевываясь и фыркая, как собака под дождем, возвращался на «золотую» половину поля Чеслав. И так вышло, что хмурый Чеслав и улыбающийся Алекс столкнулись, пересеклись точно на белой разделительной, можно сказать – пограничной полосе в центре игрового поля.
Алекс уступил Чеславу дорогу, отошел в сторону. Проходя мимо Александра, Чеслав намеренно задел плечом счастливого мальчишку и пробурчал сварливо:
– Ты допросишься, чистый. Я тебя сделаю, уродец неполноценный...
Счастья как не бывало! Прогнать счастье проще простого. Одно слово, и пыльца глупого детского счастья превращается в пепел безумной мужской злобы.
Алекс резко, на пятках, развернулся к Чеславу.
– Как ты меня назвал?!!
Алекс схватил Чеслава за широкие плечи, дернул на себя.
– А ну, повтори! Как ты меня назвал?
– ЧИСТЫЙ, – громко и вкрадчиво повторил Чеслав. Вскинул руки, сбросил с плеч горячие ладони Алекса, толкнул «чистую» грудь уродца, лишенного ЗНАКА, своей мускулистой татуированной грудью.
Все, что угодно, ожидал Чеслав от оскорбленного мальчишки, но никак не укуса в шею.
Волчонок Алекс набросился на матерого пса Чеслава с холодной жестокостью дикого зверя. Вцепившись скрюченными пальцами-когтями в шлем обидчика, наклонив голову, Алекс поймал зубами горбинку кадыка «полноценного», помеченного ЗНАКОМ, защитника «золотой команды», стиснул челюсти и, безусловно, разорвал бы чужое горло, если бы замешкался невидимый судья полуфинальной «товарищеской» встречи.
Видеокамеры под потолком, глаза судьи, передали на монитор жутковатую картинку. Опытный наставник молодых волчат и матерых волкодавов, надзиравший сегодня за игрой, с похвальной сноровкой потянулся к особому ряду тумблеров на пульте контроля. Щелчок тумблера, и в полуподвальчике спортзала Чеслав почувствовал, как противно пахнуло паленой кожей, как разжались крепкие зубы взбесившегося мальчишки, как затрясся в конвульсиях ЧИСТЫЙ...
...Однажды притормозившие специально для Алекса шестеренки машины времени, стараясь возместить прореху в мировой гармонии скоростей, закрутились быстрее обычного. И в этом уже не было ничего особенного, ничего экстраординарного. Каждый человек, хотя бы однажды, попадал в стремительный вихрь секунд. Даже песенка есть такая, жалостливая, про мгновения, свистящие у виска.
Опаленная электродами кожа на висках у Алекса сильно покраснела и вздулась волдырями. Происходящее вокруг Алекс воспринимал урывками. Общий ход, суть и смысл событий улавливал, но долго не мог (да и не хотел) сконцентрироваться на деталях. Будто наполовину спал, наполовину бодрствовал. Как и откуда в зале появились дневальный и внутренний патруль, Алекс не понял и не помнил вообще. Сообразил, что его взяли под руки, и, помогая себя транспортировать, вяло перебирал отяжелевшими ногами. Перед глазами замельтешили ступеньки, Алекса затошнило. Рвота случилась уже в помещении медпункта, здесь же Алексу смазали чем-то холодным виски, перебинтовали голову и сделали укол. Здесь же, в медпункте, Алекс с посторонней помощью оделся, а до того самостоятельно вымыл руки, ополоснул грудь и обтер ноги влажным, теплым полотенцем. И снова мельтешат ступеньки. По бокам дежурные из патруля, впереди спина дневального, а во рту солоновато-мятный привкус – в медпункте на прощание сунули Алексу таблетку под язык и строго велели «не глотать, а рассасывать».
Привкус мяты во рту, словно бодрящий зимний воздух, заморозил секунды-снежинки, пурга свистящих мгновений улеглась. Исчезла необходимость часто и сбивчиво перебирать ногами, закончились ступеньки, Алекс и сопровождающие поднялись на последний этаж, ступили на ковровую дорожку, что вела к дверям кабинета начальника училища, генерала Кондыбы, прозванного курсантами Грызли.
Возле дверей начальственного кабинета дневальный жестом остановил Алекса и патрульных.
– Как со здоровьем, Таможин? – спросил дневальный. – Сможешь разговаривать с Грызли?
– Ага, держи карман шире. Не будет он со мной разговаривать, отчислит к чертям собачьим, и ауфвидерзейн. Капут Алексу-третьекурснику. Далеко не уходите, мужики, скоро вас Грызли вызовет конвоировать меня в карцер.
– Не дрейфь, – подбодрил Алекса дневальный. – Авось обойдется. Чеслав в медпункт не обращался, я специально уточнял, пока тебе котелок бинтовали.
– Зер шлехт, я-то надеялся, что успел собаку-Чеслава порвать, ан нет... Аллес капут, мужики. Графу, дружку закадычному, привет передайте, я-то его вряд ли уже увижу. – Алекс вздохнул, взялся за медную дверную ручку. – Ауфвидерзейн, мужики, пошел я...
Алекс резко распахнул дверь, перешагнул через порог, дождался, пока дверная панель за его спиной захлопнется, и доложил:
– Господин генерал, курсант Таможин по вашему приказанию прибыл... То есть – доставлен под конвоем!
– Вольно, Таможин, – не глядя на Александра, распорядился генерал.
Кондыба сидел за старинным письменным двухтумбовым столом. Стол стоял прямо напротив дверей в кабинет. Справа от стола, у стены, кожаный диван. Слева, у окна, обтянутое кожей кресло. Все в кабинете у генерала устроено в классическом канцелярском стиле эпохи развитого социализма. И портрет Главнокомандующего, писанный маслом, висит за спиной у генерала, и грамоты развешены по стенам, и знамя училища пылится в углу, цепляясь плюшем за шелк занавесок.
Облокотившись на затянутую зеленым биллиардным сукном столешницу, генерал Кондыба что-то не спеша писал, царапая по листку бумаги формата А4 антикварной поршневой ручкой. Все училище мучилось вопросом, где достает генерал чернила для ручки-самописки и почему категорически не признает компьютерное письмо. Лопушки-первокурсники, помнится, спросили у генерала про ручку и компьютер. И вместо ответа получили энное количество внеочередных нарядов.
– Сидай на диванчик, Таможин. Сейчас я закончу и поговорим.
– Слушаюсь.
Таможин, как положено, всем корпусом повернулся к дивану и глазам своим не поверил – на коричневом, потертом диванчике, неестественно выпрямив спину, на самом краешке сидел Граф.
Алекс присел рядом с приятелем. Вплотную. Нога к ноге, плечо к плечу. Переглянулись. Одними глазами, не поворачивая голов. Граф чуть заметно пожал плечами, Алекс чуть слышно вздохнул.
– Пока я дописываю приказ, Александр Алексаныч, будьте любезны, напомните старику, на когда я вас с Евграфом Игоревичем вызывал, – по-прежнему сосредоточенно выводя чернильные буквы на бумаге, то ли попросил, то ли приказал Кондыба.
