Помор - Большаков Валерий Петрович (хорошие книги бесплатные полностью TXT) 📗
Пётр Степанович поморщился в досаде. Фёдор, перехватив тревожный взгляд Натальи, прямо спросил, хоть и наудачу:
— Что, Гонт шалит?
Костромитинов угрюмо кивнул.
— Это из-за меня всё, — вздохнула Коломина. — Гонт долго на Востоке задерживался, я уж думала, насовсем там остался, ан нет — недели две назад объявился. Сказал, что готов меня простить… Он — меня! Тут уж я не выдержала и погнала его вон.
— И правильно, — удоволенно сказал Чуга.
— Так-то оно так… — покачал головою Пётр Степанович. — Да только сеньор Мартинес не зря отъехал.
— Гонт согнал?
— Он самый. А теперь к дону Гомесу пристаёт — на тебе, дескать, тысячу долларов и убирайся подобру-поздорову! А у Хоакина ранча на пятьдесят тыщ тянет! Только вот у дона человек восемь работников всего наберётся, включая кухарку Эстерситу, а у Гонта сорок «стреляющих ковбоев».
— Уже больше, дядя, — тихо сказала Наталья. — Гонт платит людям Антонио Суноля…
Костромитинов лишь крякнул, а Фёдор порадовался про себя: барышня ни разу не назвала бывшего своего жениха как раньше — Мэтом. Всё «он» да «он» или по фамилии.
— Так что, с приездом тебя, — фыркнул вице-консул. — На самую войну угодил!
— Ничего, — усмехнулся Чуга, — нам это не впервой. И не таким бычкам рога обламывали!
Горы за Славянкой были не шибко высоки и больше походили на сопки края Уссурийского. И народу было, как в том дальнем тигрином краю, — мало. А если и встречался кто на пути, так вооружённый, готовый дать отпор. В самом воздухе витало напряжение, оно пульсировало, отзываясь страхами в робких душах, угнетало, давило, сгущало атмосферу.
Фёдор проехал мимо «села Костромитиновского», где в гостях у дяди проживала Наталья Коломина с матерью, Лизаветой Михайловной, мимо «ранчи Черных» и «Хлебниковских равнин», мимо хозяйства Джубала Купера, мимо ранчо дона Хоакина Гомеса, Мимо полей, распаханных многодетными семействами Круковых да Шелиховых, прямо к каньону Ла-Рока, где думал обосноваться сеньор Мартинес. Долина до самого устья каньона была покрыта густой высокой травой, высохшей на корню.
— Отличное пастбище! — сказал Захар Гирин со знанием дела.
— Натурально! — поддержал его братец Иванушка.
— А можно отгонять стадо в каньон — на луга, что повыше. Есть же там луга?
— Должны быть…
Устье Ла-Роки открылось за цепочкой низеньких холмов. Опадая по высоте, стены ущелья превращались в гряды скал, погружённых в осыпи каменного крошева. Прозрачный ручей весело журчал, орошая пологие берега, густо поросшие дикими злаками и курчавой мескитовой травой. Отдельными свечками торчали кедры, на склонах зеленел можжевельник.
Грохоча по камням, фургоны втянулись в каньон. Дорога пошла на подъём, правда пологий, и вскоре колёса уже не тарахтели, а мягко поскрипывали, приминая рыхлую землю и шелестя травой. Долина становилась всё шире, расстилаясь лугами и перелесками. Заблестело крошечное озерцо, поднялись сосны и ели, пышно разрослась манзанита, а уж разнотравья было — хоть сам жуй эту сочную зелень. Особенно Фёдору приглянулся пригорок, что поднимался уступом и примыкал к огромной скале, красной и плосковерхой, вероятно и давшей название всему каньону. Уступ не только занимал командную высоту, откуда можно было контролировать устье Ла-Роки, но и вид оттуда открывался чудеснейший — на каньон, на долину, на вереницу гор вдалеке. Если не здесь ставить дом, то где? Лучшего места не найти!
Надо полагать, сеньор Мартинес рассуждал схожим образом, ибо останки его хижины дымились как раз на выбранном Чугой уступе. Дом сгорел дотла, обугленные стропила, изгрызенные огнём, провалились меж бревенчатых стен в общую топку, а трава на несколько шагов вокруг иссохла и пожелтела.
Фима ощупал головешки и выдал:
— Мине сдаётся, шо запалили халабуду вчера.
— Натурально, — кивнул Иван.
— Стало быть, — сделал вывод помор, — это не Суноль тут со спичками баловался, а стрелки с ранчо Гонта.
— Шоб я так знал, как я не знаю, — выразился Беньковский.
— Поговори мне ещё, — проворчал Чуга, осмотрелся с видом завоевателя и сказал: — Значит, так. Фургоны поставим здесь. А вы давайте пересаживайтесь на коней. Ты, Фима, съездишь во-он туда. Видишь? Там вроде малый каньончик ответвляется. Глянь, что там и как.
— Понял, босс! — бодро ответил Ефим.
— Сёма, а ты смотайся к реке…
Разослав людей, Чуга перекинул седло на рыже-чалого и двинулся вверх по каньону. Долина постепенно сужалась, отвесные скалистые стены сходились, грозя перекрыть дорогу, но нет, просвет оставался.
— Бутылочное Горлышко, — пробурчал Фёдор. Подумал и решил, что название вполне подходящее.
За Бутылочным Горлышком склоны стали положе, а потом разошлись амфитеатром, открывая полукруглую долину. И воды, и травы здесь было вдоволь. Простора особого не ощущалось, зато местечко укромное, скотокраду здесь делать нечего.
Долина поднялась ещё выше, пропуская Чугу на луга, обрамлённые соснами и клёнами, покрытыми мхом. Листву клёны сбросили, за их голыми ветками темнела хвоя елей и высоченных мамонтовых деревьев.
«Лепота!»
Рычание и треск ветвей отвлекли внимание Фёдора, рука его будто сама по себе скользнула к кобуре, но нет, это не по его душу — из зарослей выпрыгнул олень, следом выскочила пума. Подраненное травоядное споткнулось, припадая на одну ногу, и хищник набросился на него, опрокидывая, подминая, перегрызая горло. Резко обернувшись, пума заметила Чугу и прижала уши, зашипела, зарычала грозно, щеря окровавленную пасть: «Не отдам! Это моя добыча!»
— Приятного аппетита, — усмехнулся Фёдор, заворачивая Рыжика. Конь немного нервничал.
Заехав по узкой звериной тропе в самую чащу, Чуга обнаружил «медвежье дерево» — это была сосна, чью кору исполосовали когти здоровущего медведя. Тут звери словно состязались, кто из них крупнее. Этот, что драл кору, дотянулся до восьмифутовой высоты. Наверняка гризли — у этих медведей когти длиннее, чем у бурого мишки. Вон, на дереве видны следы всех пяти пальцев.
Фёдор с благоговением продвигался по тропе, петлявшей средь громадных мамонтовых деревьев. Их красно-коричневые стволы уходили в небо, а верхушки терялись в низкой облачности. Гигантские папоротники легко могли скрыть коня.
Там, где долина кончалась, едва не достигая вершин гор Мендосино, на травянистой возвышенности стояли две башни. Квадратные в плане, они поднимали чуть наклонные стены этажа на три. Вряд ли их возвели испанцы, подумал Чуга, подъезжая поближе. Не та архитектура.
Спешившись, он заглянул в низкий лаз, ведущий внутрь левой башни, пониже и потолще правой. Потолки тут, если и были, то давно обвалились — квадрат неба синел вверху. Сохранилось одно лишь бревно с глубокими зарубками — трухлявое, оно держалось буквально на честном слове. Такими «лестницами» пользовались индейцы. Стало быть, сделал вывод Фёдор, и башни сложены «краснокожими братьями».
Повернувшись уходить, он заметил остатки костра. Огонь разводили совсем недавно — углям было дня три-четыре, не больше. Чуга усмехнулся: не такой уж этот каньон затерянный, каким хочет казаться. Интересно, кто сюда наведывался? Люди сеньора Мартинеса? Это вряд ли…
Фёдор пригляделся повнимательней. Отпечатков было в достатке, их оставили двое или трое человек.
Обойдя вокруг строения, Чуга обнаружил место, где привязывали лошадей. Да, тут точно побывали трое — на одном были новенькие ковбойские сапожки, у другого старые — каблук сильно стёрся, а третий был обут в тяжёлые башмаки — такие любят носить лесорубы.
Хмыкнув, Чуга залез в седло и пустил Рыжика шагом. Теперь, когда Фёдор настроился на поиски чужаков, его глаза примечали больше деталей — мягкая земля отлично хранила отпечатки.
Уже подъезжая к Бутылочному Горлышку, он резко натянул поводья — на глинистой проплешине у самого ручья «наследила» косолапая грулла. Та самая, что унесла неизвестного стрелка в Техасе, на тропе Чизхолма.
