Красный терминатор. Дорога как судьба - Логинов Михаил (бесплатная регистрация книга .TXT) 📗
Чуй-гу-чуй — ответ дроздов.
Песни лис, мой разно дум,
Рыб движенья, как штрихи.
Все смешалось в доме Обло.
Чингундон, мой чингундон.
Молодой человек умолк, отер пот со лба. Тут Федор услыхал хорошо знакомый ему теперь голос:
— Попугаи очень умные и сейчас случаются. В Москве, в трактире господина Чугаина проживал один иксемпляр-с. В обеденном зале в клеточке покачивался. Три языка знал, собака. Войдет, бывало, посетитель, а попугай клюв раззявит и орет ему: «Оливье, шнапс, повторить!» И еще этакое добавит, что при дамах конфузюсь привести.
— Это что! — заговорил мужик в картузе, что сидел рядом с худым оратором. — Когда я проживал в Пензе, был у меня соседом сапожник Николай. Мастер толковый, да человек запойный. Неделю работает, две — водку употребляет. Людей он в нетрезвом виде почему-то не выносил, а одному все ж таки грустно пить. Так вот он собрал у себя компанию: гуся-пропойцу, любившего водочку не меньше сапожника, собачонку шелудивую, наученную плясать под балалайку, да кошку драную, что могла слушать соседа часами, не перебивая. Так и жили.
— А жена где его была? — влилась в разговор баба на мешке.
— Жена сапожникова — кумушка моя…
Предвозвестника нового мира будто пружиной подбросило с сиденья. Губы его дрожали, в глазах намечались слезы.
— Души без крыльев, червячные души, — схватив со стола тощую котомку, молодой человек выскочил в проход и широкими шагами унесся прочь.
— Тухнущие караси, — долетело напоследок.
— Бедненький. Совсем ледащий. Надо, мама, было угостить его чем-то, — прозвенел девичий голосок.
— Всех не наугощаешься. А он, чую, из тех сумасшедших, каких, люди говорят, новая власть из лечебниц для юродивых повыпускала.
— Да нет, — махнул рукой мужик в картузе. — Поэт. Они все такие. Я их повидал.
— В Москве до событий тоже много поэтов водилось, — напомнил о себе Марсель Прохорович. — Разный народ стихи слагал. В чайной у Кибитина половой Иван пречувствительные вещи-с сочинял. Многие наизусть выучивали. К примеру, ежели:
Ванька в деле был проворен,
Всем, бывало, угодит.
Чай подать, графин с закуской
И всем прочим заслужит.
Федору надоело лежать пластом, и он покинул верхнюю полку.
— Доброго здравия честной компании! — произнес он, представ на всеобщее обозрение.
— Сам товарищ Назаров! — с оттенком гордости представил командира Марсель Прохорович, повернувшись к девице и слегка, и, конечно, невзначай, тронув ее при этом за руку.
— Федор Иванович, — уточнил Назаров и занял место сбежавшего поэта.
— Игнат Пантелеймонович, — назвался мужик в картузе.
— Мария Ивановна, — сказала баба на мешке. — Это дочь моя, Лидия Петровна.
— Далеко мы заехали? — бросив взгляд на проносившиеся за окном леса, спросил Федор Иванович.
— По Мордовщине катим, — ответил мужик в картузе. — К Рузаевке, что у Саранска, подъезжаем, скоро уж должна показаться.
— Это хорошо. Марсель Прохорович, возьмешь мой котелок, раздобудешь на станции кипяток. Тогда и отзавтракаем.
— Будет сделано. Я могу и для всего общества расстараться. Ежели, к примеру, мамзель Лидия Петровна дает мне согласие вместе котелки поднести, так и для всех чайку-с соорудим.
— Ну, вы тут решайте, а я пойду перекурю, — поднялся Федор Иванович.
В тамбуре никого не было. Задымив махрой, Назаров погрузился в размышления.
Круговерть, в которую он оказался вовлечен поперек воли, не оставлявшая времени на передышку, вмещала в себя столько событий, что и на год бы хватило. И вот катит он за каким-то лядом в Москву, которую в гробу видел. Да и помощничка ему подсудобили еще того. Чует сердце, нахлебается он с товарищем Раковым, чересчур увлекающимся по женской части. Товарищ поставит весь вагон на уши…
Странным образом невинное слово «вагон», мелькнувшее в беседе с самим собой, вызвало тревогу. В мозгу вспыхнул сигнал опасности, к которой Федор был обостренно чуток. Его мысли незамедлительно переключились на поиски причины беспокойства. Он вспомнил, что и перед сном что-то встревожило его. Что же это было? Вагон, вагон, спецвагон…
— Вы позволите? — распахнув дверь, в тамбур ступил незнакомый пассажир с усами и бородой под Николая Второго, в дорогой ткани пальто, знававшем, заметно, и лучшие времена.
— Пожалуйста, — машинально ответил Назаров, занятый своими думами.
— Не желаете угоститься? — Федор увидел перед собой открытую папиросную коробку.
— Нет, спасибо, я уже.
— Вы знаете, наш поезд не долее чем через восемь минут въедет в Рузовку. Я слышал, мы там простоим что-то около часу. Говорят, после данной станции проходу не будет от заградотрядов. И в поле, говорят, поезд останавливать станут. Что делается, правда?
— Правда, — несколько раздраженно ответил Назаров.
Разговорчивый курильщик не давал ему сосредоточиться.
— Вы знаете, в поселке Рузовка проживают исключительно одни железнодорожники, представляете? Как вы думате, Брестский мир для нас благо или зло? О, мы уже тормозим…
— Прошу прощения, вынужден вас покинуть, — Федор попытался выйти, но был ухвачен за рукав.
— Извините великодушно, но позвольте удовлетворить любопытство. Вы ведь солдат, не так ли? Довелось вам участвовать в боевых действиях отгремевшей войны?
Только резкий толчок внезапно остановившегося поезда позволил солдату Назарову освободиться от цепких пальцев любопытного господина, чем Федор тут же воспользовался и наконец выбрался из прокуренного вагонного «предбанника».
«Что-то связанное со спецвагоном, — вернулись к нему былые раздумья. — Что? Не на пустом же месте беспокоит меня этот проклятый спецвагон…» Назаров дошел до своего места. Ни Ракова, ни молоденькой барышни он там не обнаружил.
— Ваш солдатик за кипяточком успешил, — охотно сообщил мужик в картузе.
— Пойду подышу воздухом, — сказал попутчикам Назаров. Подумал: «Гляну на этот чертов спецвагон». Еще он приметил, что товарищ Раков прихватил с собой не только мамзель и его, назаровский, котелок, но и собственный мешок. Что не вселяло радостных надежд.
— Идите, голубчик, места за вами сохраним, за вещичками усмотрим, — заверил Назарова мужик в картузе.
Федор сошел на железнодорожную землю Рузовки. Из вагонов выпрыгивали пассажиры. Назаров увидел людей, которые спешно, стараясь обогнать друг друга, перебирались через пути в направлении их поезда. С мешками, узлами, чемоданами. Ясно, будущие попутчики. А вот товарища Ракова и его, хм, помощницы что-то не видно. Быстро они затерялись за людскими спинами.
К прибывшему поезду подбирались также и торговцы. Вернее, меняльщики. Большей частью крестьяне из ближайших деревень с нехитрой снедью, которую они постараются повыгоднее обменять на вещи, из тех, что им станут предлагать проголодавшиеся пассажиры. А чего только не везут те с собой!
Федор двигался к хвосту поезда. Прошел мимо пассажирских вагонов, начались теплушки, оборудованные для перевозки людей. Через открытые нараспашку проемы можно было разглядеть ряды деревянных нар, застланные соломой, с разбросанным по ней имуществом. Около одной из таких теплушек вовсю уже кипела меновая торговля. Самозабвенно торговались бойкая деревенская старуха, державшая в жилистых руках завернутую в бумагу курицу, и ухарского вида парень, заметно под хмельком.. Вокруг них собралась хохочущая толпа.
— Бабуха! — Парень ударил себя в грудь рукой, сжимавшей какую-то тряпку. — Да за такие фасонистые порты душу отдать можно, не то что курицу. Брюки — первый сорт, люди не хают, собаки не лают, о них мадамы вздыхают.
— Людей постыдись, рябая рожа, — сердилась бабка. — Чего мелешь? Я тебе на старости лет в штанах ходить буду? Деревню смешить?
— Деду поднесешь — он тя вусмерть залюбит. За одну паршивую куру — медовый месяц.
— Ах ты, каторжная душа! Чтоб тебе с поезда выпасть! Чтоб язычина твой змеиный отсох!
