Багатур - Большаков Валерий Петрович (книги онлайн бесплатно txt) 📗
— А… куда ж мне тогда?..
— Топай-ка ты в Муром, до него не доберутся.
— В Муром? Что ты, мил-человек, не дойтить мне до Мурома!
— Дойтить, — буркнул Сухов и подвел рыжую «монголку» Сорган-Ширы. — Садись. Давай, подержу…
Доверие Дарьи было столь велико, что она передала сопящий свёрток этому странному «мунгалу» и влезла на невысокую лошадку-степнячку. И сразу протянула руки: дай!
— Держи, — Олег протянул ребёнка всаднице и похлопал «монголку» по шее. — Животинка хорошая, послушная. Поить её надо раз в день, а корм она сама добудет. Ты только привязывать Рыжуху не забывай.
— Не забуду! — выдохнула Дарья. Её глаза наполнились слезами, девушка склонилась с седла и нежными губками коснулась обветренной, щетинистой щеки Сухова. — Спасибо тебе…
— Не за что, — улыбнулся Олег. — Да, чуть не забыл…
Достав из загашника серебряную пайцзу с изображением парящего сокола, он протянул её Дарье.
— Береги это! Называется — пайцза. Если встретишь татар, покажешь им эту пайцзу, и они тебя не тронут, помогут даже — покормят или на ночь устроят. Поняла?
— Ага! — кивнула Дарья и сказала прочувствованно: — Всю жизнь за тебя молиться стану!
Сухов платонически похлопал её по попке и сказал:
— Езжай, Даша.
И Рыжуха пошагала в лес, увозя Дарью и её дочь. Девушка часто оборачивалась и махала Олегу, а потом скрылась за поворотом. Навсегда.
Глава 13,
в которой Олег идёт на приступ
…Не прислал великий князь владимирский войска на подмогу рязанцам, предал вассала своего, купился на монгольские посулы. Летописный рассказ — в вольном переводе — звучит так: «Благоверный и великий князь Юрий Всеволодович Владимирский ни сам не повёл полки, ни послал подмогу, слыша мольбы рязанцев, но сам желая выйти на бой. Но уж лучше не противиться Божьему гневу, как говорилось в древности Иисусу Навину Господом; когда вёл его Господь на землю обетованную, то изрёк: „Я пошлю прежде вас недоумение, и грозу, и страх, и трепет!“ Вот так же и отобрал у нас Господь силу и храбрость, а недоумение, и грозу, и страх, и трепет вложил в нас за грехи наши…»
Заметим, что и вассал, и сюзерен стоили друг друга — Батый, приняв дары от рязанского князя, обещал тому не воевать его земель, а идти войной на соседние княжества. Само собой, в этом случае и дружина Юрия Ингваревича отправилась бы вместе с туменами. Посчитал ли князь рязанский бесчестьем для себя подобную воинскую повинность, или что другое повлияло на его решение, того не ведаем. Выйти же на бой во главе полка, чтобы схватиться с семью туменами, — это было безумием. Или безумством храбрых. А вот Юрий Всеволодович выглядит однозначно — трусом, подловатым и неумным. Отдав Рязань на растерзание монголам, он наивно полагал, что сумеет отсидеться за Окским лесом, который Батый проходить не решится.
А ведь всего за год до нашествия множество булгарских беженцев пришли искать спасения у князя владимирского. Тот «повелел развести их по городам около Волги и в другие», но советов настойчивых не выслушал. А советовали Юрию Всеволодовичу города укреплять и со всеми князьями совместно готовиться к сопротивлению, «ежели оные нечестивые татары придут на земли его, но он, надеяся на силу свою, яко и прежде, оное презрил…»
16 декабря 1237 года монгольские тумены вышли к Рязани. Точную дату Олег выпытал у священника в Ярустове — сельце, что стояло к северо-востоку от столицы княжества, по дороге на Муром. И Ярустово, и Переволоки, и Ухорскую, и Новый Ольгов сожгли, девки деревенские разбежались от греха подальше, а за ними и бабы подались, тощих коровёнок подстёгивая.
За женщинами монголы не гонялись (всему свой черёд) — они отлавливали мужиков и крепких парней. Отлавливали в буквальном смысле этого слова — заарканивали, не покидая сёдел, и волочили за собой по снегу. После такого вразумления рязанцы делались послушнее и покорно шли, сбиваясь в колонну.
Сухову и самому довелось конвоировать целую толпу угрюмых селян из Ярустова. Бородатые мужики и безусые парни в полушубках и армяках, в домотканых зипунах шагали, переходя на бег.
Татары ехали с обеих сторон, словно перегоняли стадо — покрикивали, подкалывали копьями отстающих. Но это было человеческое стадо, тут шаг влево, шаг вправо считался побегом — шибко прыткого не ловили, загоняя обратно в строй, а слали вдогон длинную стрелу. Вид умиравшего в снегу стреноживал остальных.
Порой Олег оборачивался в седле, посматривая, не собрался ли кто смыться, и видел обращенные на него лица — угрюмые, ненавидящие, злобные, растерянные, понурые, ожесточённые, перепуганные. Открытый вызов он замечал редко, чаще в глаза бросались боязливые, просительные улыбочки людей униженных и оскорбленных, привычных к убожеству и терпеливых до ужаса.
Пленные торопливо шагали, загнанно дыша. Над толпою клубился пар, бороды покрывались инеем.
И вот они вышли на отлогий берег широкой Оки. Южнее, в устье Прони, догорал Новый Ольгов, а на противоположном берегу, высоком, обрывистом, взгляду открылась Рязань — длинный ряд стен на валу, башни с остроконечными кровлями. Ближе к югу над укреплениями поднимались главы Борисоглебского и Успенского соборов, а к северу, там, где в Оку впадала речушка Серебрянка, возвышенность, на которой стоял город, распадалась глубоким оврагом. По склонам его крепостные стены шли уступами, ниспадая на дно выемки, где цеплялись за бока кургузой воротной башни.
С берега сложно было заметить, крепит ли оборону Рязань. Только и видны были дымки костров на заборолах — видать, грели воду и смолу в котлах. И часто-часто били колокола, тревожа сердца набатным гулом.
— Ходи! Ходи! — закричали нукеры, поддавая пленным древками копий. — Шибче!
Селяне всей толпой сбежали на лёд и поспешили на тот берег, где между валами да рвами крепостными и Окой располагалась слобода, неукреплённое предградье — кузницы, склады, избы, баньки стояли кучно, но ни одного дымка не вилось над трубами — все слобожане давно уж схоронились за стенами Рязани.
Ордынские тумены окружили город, кучкуясь у Исадских ворот, у Спасских, у Пронских, у Серебряных и Южных. Монголы уже самим своим числом, неисчислимой массой конных и пеших, подавляли осаждённых, взывая к их малодушию — сопротивление бессмысленно!
— Ходи! Ходи! — кричали конные пришельцы на пеших хозяев. — Лопата бери, топор бери! Дома разбирай, кучку складывай!
Мужики, согнанные из окрестных сёл, разошлись по всей слободе. Сперва неуверенно, потом всё смелее и смелее, понукаемые злыми голосами, принялись разваливать крыши, раскатывать срубы по брёвнышку, рушить ворота и ограды.
С громким треском поддавалась часовенка, захлёстнутая арканом. Она клонилась, визгливо жалуясь и пыля трухой, и вот обвалилась, рассыпалась. Десяток рязанцев, тягавших пеньковый канат, мигом сдёрнули шапки и дружно перекрестились.
Иные надсаживались, разбирая мощный дом-двор, сложенный в два этажа из отборных брёвен в обхват, а хитрые мужички из Переволок нашли себе работёнку сами — они расколачивали тыны, сплоченные из крепких лесин. Трудились хитрованы без надрыва, зато кряхтели и орали больше всех:
— Наподдай, Ефимка! Ага, пошло!
— Эхма! Наумыч, подь сюды…
— Подсоби-ка… Ух!
— Навались!
— Куды ты её пихаешь!
— А чаво?
— Чаво-чаво… Сюды пихай!
— Олекса! Рубани здеся! Ишшо разок! Во-о!
— Тянем-потянем… Дружно!
— Шибче, шибче давай!
— А на кой ляд им эти брёвна? Топить, што ли, нечем?
Но мужиков припахали вовсе не дрова заготавливать — просто Субэдэй-багатур следовал ещё одному старому обычаю. Разворотивших все слободские постройки поселян заставили плотничать — сколачивать, связывать, сплачивать прочный забор-острог, обнося его вкруг всего города. Осаждённым это действовало на нервы — теперь никто не мог покинуть Рязань незаметно. Монголы никому не дадут сбежать.
А когда распаренное мужичьё выставило изгородь, их перебросили на изготовление длинных штурмовых лестниц и примётов. Впрочем, без дела не сидел никто. Ордынцы по большей части занимались обустройством становищ, а китайские инженеры как мураши облепили рамы пороков — стенобитных и метательных орудий, — подвешивая тяжёлые тараны, устанавливая шатуны катапульт, сплетая из жил мощные тетивы для баллист.
