Сезон охоты на единорогов (СИ) - Ольга Ворон (книги бесплатно без регистрации .TXT) 📗
Женька глубоко вздохнул, отпуская эмоции, и, наконец, распрямился. На меня, впрочем, глаз так и не поднял. Страшно ему? Так я, вроде, не корю за происшедшее, не ярюсь, метая громы и молнии и обещая прибить на месте! Напротив, тих, как никогда! Или он этого и беспокоится – что из тихого омута на него сейчас набросится кровожадный зверь с рыком: «Почему ты Юрку не защитил?». Так, ведь, не набросится, Жань, не думай. Я в этом виноват не меньше тебя! Или ненавидит он меня всей душой? За старшего? Так, что сейчас бы задушил голыми руками, но что-то сдерживает. Не Юрка ли? Не понимание ли того, что я с ним в одной лодке?
- Их было трое, - сообщил он тихо.
- Троих и положил, - подтвердил я.
Дебит-кредит сошёлся.
Я ждал рывка и яростной атаки. До лёгкой дрожи в нутре – ждал. Да, Жаня, я положил всех. И того, кто имел право тебя учить плетью – тоже. Ну? Будешь мстить?
Женька молча опустил голову.
Получается – нет? Или ещё не дошло до глубины сознания всё происходящее?
А в ответ – тишина.
Нет, ну, меня не устраивает такая игра в молчанку! Пора уже приходить в себя! Не хочешь сам говорить – буду тянуть клещами! Выговоришься, проорёшься – может, и на душе твоей, болью травленной, полегчает. Может и решишь для себя – что делать дальше.
- Ты их знаешь? – начал я.
Женька упёр взгляд в косяк двери:
- Тур Лок, и его младшие Палый и Вистарх. Из Крёста.
Значит, всё-таки, этот старший был Тур. А жаль. И молодой слишком для настоящего командира, ведущего за собой, и взялся за дело, не красящего настоящего Тура. А то, что из Крёстов, так это я и сам уже понял.
- За что тебя били?
Женька сглотнул и стиснул зубы так, что скулы побелили. Но взгляда, прикипевшего к косяку двери, так и не отвёл.
- За измену.
Сказал, словно выплюнул.
- Больше добавить нечего?
Слишком получилось язвительно и угрюмо. Женькины плечи даже вздрогнули, словно я плетью замахнулся. Надо бы помягче. А пока лишь зубы стиснул, коря себя. И увереннее перехватил нож в «кармане». Сейчас всё решиться.
- Я из Крёстов ушёл, - угрюмо сказал он. – Был с ними полтора года, в охране Юркиной. А потом Юрку выкрал и бежал. Много людей положил. За это и били.
Всё это я уже знал. И спрашивал-то, по сути, о другом.
- Жень, - я свободной рукой потёр зудящую от заживления рану на плече. – За такие вещи не порют. За такие – живот вскрывают и кишки медленно-медленно наматывают на локоть, а потом в кровящую пустоту под брюшину кладут угли и долго-долго ты жаришься изнутри, пока твои мучения не насладят взгляды врагов и тебе милостиво не дадут сдохнуть. Так что не городи огород!
Женька снова уронил голову, пряча от меня эмоции и «громкие мысли».
Давай же, давай! У нас итак времени в обрез. Быстрее выговоришься – быстрее восстановишься, быстрее выясниться, как нам дальше друг с другом. Или против друг друга.
- Тур Лок.
- Ну!
Не тяни же!
- Я был его младшим.
Вот! Я выдохнул, откидываясь на стену и закрывая глаза. Хорошо-то как… «Младшим» - это совсем не «тисом». Может и хотел этот Тур опоясать паренька, сделав «своим», да точно не успел. А может тот и не дался – бывает и такое. В любом случае, Женька не был связан с этим туром кровью, не был повязан магией, не стал его тенью и защитой. И теперь можно остыть и не страшиться яростной атаки обездоленного осиротевшего тиса.
Я вытащил руку из «кармана» и посмотрел на ладонь. Подрагивающая от усталости, с белыми пятнышками над костяшками от напряжения. Давно так не приходилось ожидать атаки…
Женька рубленными фразами, угрюмо и тяжело рассказывал о том, как его принял тур Лок, как ему дали послушание по силам, как взяли в боевое звено, доверив почётную охрану чудотворца, как тур Лок надеялся сделать его тисом, как он гордился выпавшей ему честью, как всё пошло прахом, когда Юрка вошёл в сердце… Он говорил, но я слушал в пол-уха. Внутри расползалась мягкая теплота, словно вернулся с форпоста домой и впервые рухнул отдохнуть. Какое-то глубокое чувство удовлетворённости и веры в будущее. В светлое, доброе будущее.
Даже смешно стало. Сижу, пошатываясь от усталости, с двумя не поджившими дырками в теле, с витающим в воздухе предчувствием тяжёлого боя, слушаю чужого младшего, выговаривающегося, как на исповеди – угрюмо и тоскливо, а самому хорошо так, что хоть сейчас срывайся и беги вытаскивать Юрку! Словно сил у меня – на сотню туров хватит!
Потому что мне дорог этот тис. И точка.
Эх, будь я помоложе лет на десять-пятнадцать – не упустил бы! Был бы он под опекой школы – выкупил бы. Будь чужим – выцарапал бы в любом поединке. Будь он свободен – опоясал бы, не задумываясь. А теперь – увы. И разница в годах чувствительная, и опоясать такого острого и ярого совсем непросто в моём-то возрасте. Надеть на него пояс в бою можно и не мечтать. Если он будет биться за свою свободу всерьёз, то шансов мне не оставит. Быстрый. Крепкий. Гибкий. Опасный.
Я выплыл из своих мыслей, словно из пучины, когда Женька, наконец, встал.
Он высказался, выдавил из себя по капле, по слову гнойник мучавших его чувств. И окреп настолько, что хватило сил телу ожить. Его уже не потряхивало, но по коже сползали тонкие капли пота. То ли напряжение невольной исповеди, то ли лихорадка.
Женька подошёл, припадая на раненную ногу, но сел не рядом, а медленно, держать за спинку кровати и стиснув зубы, чтобы не выдать боль от потревоженной раны, опустился на колени на пол. Позиция послушания. Она далась ему нелегко, но он не стал менять положение, словно доказывая свою готовность и покорность. И, глядя на его отрешённое белое лицо и выпрямленную до звона спину, невозможно было поверить, что вчера ещё этот пацан тыкал мне в лицо обвинениями в слабости! Сейчас это был образцовый ведомый, готовый по первому слову старшего сорваться с места.
- Борислав, - он позвал, не поднимая глаз, с тем равнодушием на лице, которое сразу выдаёт суровую внутреннюю работу над собой: - Я благодарен.
Ну, хоть не «спасибо» – и то хорошо! Такая краткая формула - как запас на будущее, как пометка в блокнот, что когда-нибудь обязательно пересечёмся, и тогда уже он поможет, в чём сможет. Только вот от ведомого это звучит, как издевательство. Станет невольным в любой момент и уже никогда не вернёт долгов.
Ну, ладно. Благодарен, так благодарен. Я ж не ради благодарности вытаскивал. Что дальше-то скажешь, Жанька?
А Жанька подобрался, как для броска, до выраженного рельефа втянув живот, и склонил голову:
- Я прошу помощи, Пресветлый.
Вот так. Полное признание моего старшинства. И можно расправить плечи и ходить гоголем, что сломался пацан, найдя своё место и призвав на помощь, да только нет в этом радости. Корябает по сердцу эта покорность и показательное поведение, словно мы в Храме, словно смотрят на нас сотни подобных и каждое слово должно быть строго по канону. И себя не пойму – вчера только мечтал вернуться в старые добрые времена, когда Храмы жили традицией и обрядами, а теперь смотрю на образцового ведомого и претит даже его позиция послушания! Такая нелепая при его ране! Зло кусающая за плоть и заставляющая подрагивать резанную мышцу. Но лицо, при том, оставаться равнодушным и пустым, как положено по традиции.
Ладно. Это его дело, личное. Нам бы с другими проблемами разобраться.
- Что сделали с Юркой?
- Инъекция. Вероятно, наркотики – они их часто используют, – равнодушно отозвался Просо.
Неправильное равнодушие. Безучастность, вызванная искусственно, активизированным «привратником». С таким равнодушием ложатся под топор или бич, выполняют самую презренную работу или служат тем, кого ненавидят. Знать бы, Жанька, что в твоём случае.
- Ясно, - коротко отозвался я, хотя яснее не становилось - Для чего тебя-то собирались ломать?
Нет, понятно, конечно, что ломают, чтобы потом сломать Юрку, но как-то глупо получается – могли бы и просто показать мальчонке издалека как выбивают пыль из его стража – тому бы и хватило, чтобы разреветься и сделать всё, чтобы родного взрослого человека оставили в покое. А вот так, серьёзно чтобы ломать Женьку, принуждая к чему-то – это же расточительство! Столько времени убить на стража! Зачем? Чего я не знаю?
