Без права на подвиг (СИ) - Респов Андрей (читать книги полные .txt, .fb2) 📗

Что ж, счёт открыт и шоу должно продолжаться.

Выгрузка из эшелона продолжалась довольно долго. В первую очередь процесс тормозился печальными последствиями почти трёхсуточной перевозки. Потери были значительными, да и просто потерявших сознание, ослабленных бойцов было достаточно. Полицаи же ревностно следили за тем, чтобы беднягам никто не помогал: в ход шли удары палками подкованными сапогами.

Трупы и потерявших возможность передвигаться пленных из вагонов стаскивали специальные бригады из заключённых, которые дожидались у здания станции с обычными строительными носилками в руках. Даже по сравнению с нами выглядели они настоящими оборванцами. Кожа открытых участков тела имела особый бледно-землистый оттенок. Двигаясь, «старожилы» лагеря старались не поднимать глаз. Трупы они утаскивали куда-то на задворки здания станции за основное оцепление. Тела же ещё живых пленных складывались прямо на бетон широкого перрона. К ним подходили двое таких же лагерников, но в замызганных белых халатах, завязанных на спине. Руководил ими пожилой мужчина, что-то помечавший в листке бумаги карандашом.

Тратил он на каждого лежащего две-три минуты, не более, затем осмотренного чаще всего грузили на одну из нескольких подвод, что стояли за оцеплением те же самые пленные в халатах. Видимо, местные санитары. Реже один из санитаров бежал к похоронной команде и новый труп утаскивали на строительных носилках.

Всю эту картину мне удалось наблюдать во всех подробностях именно по причине долгого стояния в колонне. Сформированной колонне, уже двинувшейся вперёд по команде мелкого полицая, всё же пришлось несколько раз останавливаться: из строя то там, то здесь вываливалось ещё несколько человек. Картина множества смертей от истощения и жажды за эти дни настолько стала привычной, что уже не ужасала, а раздражала. Внутри всё заскорузло настолько, что растущая день ото дня ненависть приобрела сравнение со звенящей натягивающейся до неимоверного напряжения струной.

Хотелось хоть какой-то разрядки, чего-нибудь такого, как в Перемышле с шуцманами. Но приходилось давить в себе это тяжёлое чувство на корню и стараться не встречаться взглядами с полицаями и конвойными. Казалось, что стоит мене пристальнее взглянуть в глаза фашистам, и они без всякой подсказки поймут все мои намерения. Наивно? Эх, если бы можно было убивать взглядом!

Обогнув станционное здание, колонна по грунтовой дороге направилась к видневшейся в полукилометре куцей рощице, справа от которой виднелись ряды колючей проволоки и парочка деревянных вышек на диагональных направлениях, пристально присмотревшись к которым мне удалось с помощью способностей нового зрения углядеть скучающих пулемётчиков. М-да, это будет посерьёзнее, чем Отстойник в Перемышле. И бочонки прожекторов, направленные на внутреннюю площадку, да и сами пулемёты никаких шансов попытавшимся сбежать не оставят.

Похоже, игра в поддавки закончилась.

По пути колонна пересекла едва выступающее из куцей травы полотно узкоколейки. Повертев головой, я заметил стоявшие в полусотне шагов железные вагонетки, в которые как раз грузили трупы с нашего эшелона. Рядом, на расстеленном брезенте высилась горка одежды и белья. Трупы грузили вповалку, голыми. Из вагонеток торчали руки и ноги, ярко контрастировали белеющие участки посиневшей незагоревшей кожи с загорелыми дочерна кистями рук и грязными посеревшими лицами.

Пленные похоронной команды выполняли свою работу равнодушно и монотонно, рядом скучающе зевал охранник с карабином, периодически откусывая и жуя большие куски от жёлтого яблока. Быстро доев его, он что-то крикнул работавшим, швырнув им огрызок под ноги. Короткая свалка и испачканный в серой дорожной пыли трофей исчез у счастливчика во рту.

Охранник грозно прикрикнул, наведя карабин на продолжавших толкаться пленных, и они вернулись к погрузке трупов. Дальше мне было уже плохо видно из-за голов и спин военнопленных, идущих в колонне.

Наша колонна втягивалась в ворота форлага, постепенно выстраиваясь вдоль целой череды навесов или просто растянутого на опорках брезента, под которыми были расставлены столы, за которыми сидели военнопленные со стопками каких-то бланков, чернильницами. Кое-где у столов крутились и немцы, в основном с унтер-офицерскими нашивками. Мне показалось, что под одним из навесов мелькнул офицерский мундир и фуражка.

К этому моменту полуденный зной добрался и до меня: пот неудержимо заливал глаза, а во рту появилось омерзительное ощущение скрипящего о зубы песка. Так что желание особо приглядываться к разворачивающемуся действу пропало. Как ни странно, но особого голода я не испытывал, а вот жажду с каждым часом перебороть было всё сложнее.

В голове колонны началась суета: пленные стаскивали одежду, оставляя лишь обувь, и, подгоняемые криками полицаев продвигались к двум грузовикам с крытыми кузовами, над которыми вились клубы рыжеватого дыма. Вскоре стало понятно, что началась та самая санобработка, обуви и белья.

Под пристальным контролем вооружённой охраны голые пленные гуськом продвигались мимо грузовиков, скапливаясь на небольшом пятачке, где редкую шеренгу обходили местные санитары, обсыпая каким-то серовато-белым порошком пах и подмышки прибывших. Никакой помывки, видимо, и не намечалось. Дальше шёл осмотр врачом, который был также из советских военнопленных. Возрастной дядька с загорелой плешью на голове особенно не задерживался на каждом проходящем, заставляя лишь некоторых повернуться спиной, боком, затем указывал на стоящий особняком брезентовый навес.

Одежду прибывших несколько старожилов из пленных загружали на деревянные решётчатые поддоны с козлами, вороша её длинными палками, затем затаскивали в кузова грузовиков, плотно прикрывая двери. Всё это время пленные в одной обуви стояли под палящим солнцем, ожидая, когда их вызовут к одному из столов под навесами.

После довольно поверхностного медицинского осмотра, который, как я понял, был направлен на выявление пленных с инфекционными болезнями, а также для отделения трудоспособных от нетрудоспособных. Стоя в очереди с охапкой своей одежды, я незаметно переложил ювелирку и марки из бархатного мешочка в пустую фляжку. С перочинными ножами поступил проще — засунул их за голенища ботинок, так как обмотки также заставляли снимать.

Во время медосмотра стал свидетелем нескольких случаев бесцеремонного обращения с ранеными пленными, у которых были повязки. По требованию одного из унтер-офицеров санитары срывали грязные бинты и повязки на сухую. И без того выглядящие ужасно, раны начинали кровоточить. Их обсыпали тем же порошком, что и подмышки. Судя по выражению лиц раненых, процедура эта отнюдь не добавляла приятных ощущений.

Нужно отдать должное, что после этого санитары снова перевязывали раны, но уже свежими бинтами. Точнее, бэушными, явно неоднократно стиранными.

Тут же крутилась та самая парочка скуластых полицаев с дубинками, то и дело выхватывающая то одного, то другого из стоящих пленных и заставляющая их открывать рот.

Поначалу мне было невдомёк, чего хотят эти два гамадрила. Но уже через несколько минут стало понятно: очередную жертву коротко двинули ручкой дубинки в зубы, а один из полицаев залез двумя пальцами ему в рот и извлёк окровавленную золотую коронку, скалясь и похохатывая.

— Яхшы, рус алтын! — полицай покатал окровавленный блестящий комочек в пальцах и спрятал его в нагрудный карман куртки.

Кстати, отметил одну особенность местных полицейских: каждый из них носил либо фуражку с красным околышем, либо такую же красную повязку на рукаве помимо привычной белой с надписью по-немецки. Странно, но о подобных знаках отличия ни в каких изученных мной документах не упоминалось.

Отвлёкшись на художества татарской парочки, я не сразу среагировал на окрик одного из унтер-офицеров. Хотя предназначался он не мне, а молодому белотелому парню, ноги, спина и руки которого заросли чёрным курчавым волосом. Он как раз стоял передо мной, ожидая вызова под один из навесов.