Хватай Иловайского! - Белянин Андрей Олегович (читать книги онлайн полные версии .TXT) 📗

— А где добыть? Очень надо.

— Да я откуда знаю?! К чумчарам иди, чего ты ко мне прилип?! Ходит и ходит по каждой мелочи, ничего сам сделать не может, всё за руку его води, как маленького…

Я развернулся и пошёл от ворот прочь. Брошенные в сердцах, горькие, но справедливые слова Хозяйки до слёз обожгли мне сердце. И впрямь, чего я за ней, как телёнок, бегаю? Что ни случись — сразу за советом к свет мой Катеньке! А своя голова на плечах на что? Есть в неё, усы подкручивать да папаху носить?! Вслед донеслось что-то вроде тягостного вздоха на разрыве, усиленное динамиками, но оборачиваться поздно было. Сам всё решу. И чумчар найду, и Прохора спасу, и любовь эту болезненную, ровно гвоздь раскалённый, из сердца вырву! Мы казаки, мы такие…

— Дядя, ты, что ли, страшный Иловайский будешь? — Безбоязненно встал у меня на пути пятилетний упырёнок с молочными клыками и белёсым пушком на голове.

— Ага. Бойся меня, дитя.

— Не дождёшься. — Малыш уверенно шмыгнул носом. — Мамка велела сказать, что тебя баба Фрося зовёт.

— Что случилось?

— К ней отец Григорий пришёл, а ещё дядя мясник и сам Вдовец.

Ого, все трое претендентов на руку и сердце заслуженной кровососки. Тройное свидание, что ли?

— А у неё в постели, говорят, уже какой-то Прохор лежит, — доверительно шепнул упырёныш, краснея, как румяное яблочко. — Ему теперь на ней жениться надо, да?

— Нет, — похолодел я, вяло потрепал малыша по загривку, успел отдёрнуть пальцы от маленьких, но острых зубов и опрометью бросился на выручку старого друга. Пока я жив — никакой женитьбы! Тьфу ты господи, о чём я говорю! Дядю за матримониальные планы извиняю, сам к своей ненаглядной за поцелуями бегаю, а вот как мой же денщик на хромую да горбатую бабку Фросю разлакомился, тут сразу в запрет, да? Несправедливо как-то получается.

Тем более что бедному Прохору старая людоедка видится румяной молодухой с косой до пояса и шикарными формами что в фас, что в профиль. Тут уж как его осудишь, ему ведьма в глаз не плюнула, он всему увиденному верит. А вот то, что, подбежав, увидел я, нисколько не порадовало. Более того, огорчало, словно французская гильотина. Ну, в том смысле, что от неё тоже много голов полетело. И сейчас полетит…

— А ну расступись, нечисть поганая! — взревел я, разгоняя толпу полновесными ударами кабардинской шашки, и пусть скажут спасибо, что плашмя.

Упыри, вурдалаки, кровопийцы, лешие да колдуны с чародейницами всех мастей сыпанули в стороны. Надо отдать должное — никто особо не возмущался…

— Это ж Иловайский! Уступите дорогу, покуда вежливо просит.

— Маманя, а ежели он меня по лбу своим клинком треснул, это уже любовь? Или ты какой другой клинок в виду имела? Хм…

— А меня по заду приложил. Да так остро и чувствительно, что аж тепло сладостное по всему телу разлилось. Ещё раз не шлёпнешь ли, казачок? Ну шлёпни, шлёпни, не пожадничай… чё ты как этот…

К дверям бабы Фроси я добрался красный, взмокший и кое-где даже обслюнявленный. Не потому что хотели съесть, покушались на другое, но я в этих вопросах кремень-мужик! Тем более что на пороге меня грудью встретили три тяжело дышащих субъекта.

— Как так, генацвале, э?

— Значит, как водку пить-с, так ко мне, а…

— Дум спиро, сперо, [2] но за обещание спрошу!

— Всем цыц. Меня подставили. Прохор вам троим не конкурент. Сейчас во всём разберусь, и вообще, набежали тут… — делано повозмущался я, не зная толком, что сказать.

Вот угораздило же меня каждому из них дать обещание помочь в делах амурных. И главное, что они все трое разом в этой бабке Фросе нашли?! Я деликатно раздвинул плечом претендентов и постучал. Дверь открылась на щёлочку, потом меня с ног до головы оценило бдительное око хозяйки помещения, и только после всего этого мне было позволено протиснуться внутрь. Хорошо ещё документы при входе не попросили предъявить. У меня, правда, из всех бумаг только копия записи в церковной книге о рождении, да и та у дядюшки в полковом архиве пылится, но я отвлёкся…

— Как Прохор?

— Дак спит он, — вновь запирая дверь на засов, отчиталась девка Ефросинья. — Как ты, соколик, убёг, он уже тогда дрых бесстыже, так посейчас и не проснулся.

— Врёт она, — тяжело поворачивая голову, простонал мой денщик. Я выразительно положил ладонь на рукоять шашки и присел рядом с ним на краешек кровати. — Просыпался я… дважды… вставал даже, так она меня…

— Подумаешь, по затылку пару раз вальком для белья пригладила, — нешутейно обиделась бабка. — Он ить, охальник, как прочухался, ко мне с обниманьями полез! Сам кровью пахнет и сам лезет же! А я чё вам, железная аль доступная?!

— И главное дело, больно так… — продолжал жаловаться Прохор, осторожно касаясь затылка. — Ты, хлопчик, красавице этой драчливой скажи, коли за невинное ухаживание сразу по башке бить, так она всю жизнь в девках просидит.

— Ничего, у неё три жениха за дверью топчутся, — вступился я, ибо правда превыше всего. — А ты тоже руки не распускай. Василь Дмитревича ругал, чего ж сам свою голову в тот же хомут суёшь?

— Это какие такие три жениха? — мгновенно и едва ли не голос в голос спросили оба.

Пришлось быстренько рассказать им о том, в какую пикантную ситуацию мы все тут попали. Ну, Прохора-то я по-любому отмажу. Он мне на слово верит: объясню втихомолочку, на какую расписную личину его сердце отозвалося, он первый отсюда лыжи навострит. А вот с бабой Фросей всё значительно сложнее…

— Это чё ж теперь, Илюшенька, сватать, что ль, будут? Да все трое? Али по одному? А мне-то чего делать прикажешь? Все люди солидные, при деньгах да при статусе, никого отказом обижать не хочется, а которому свою невинность подарить, уже и не знаю даже…

— Я не знаю тем более!

— Ну так ты поднапрягись да и скажи, ты ж характерник, — продолжала приставать румяная краса, стыдливо теребя платочек. — Вот ты сам кого б выбрал?

— Никого.

— Почему?

— Потому что мужчинами не интересуюсь, — сорвался было я, но, глянув на раненого денщика, быстро взял себя в руки. — Давайте мы просто будем пускать их сюда по одному, они мне спасут Прохора, а вы лишний раз посмотрите со стороны. Может, чего и почувствуете. Томление там какое сердечное…

— А как почую?

— Ну сразу того и хватайте.

— А коли они брыкаться будут?

— У вас валёк есть. Да и мы поможем, если что, подержим за ноги… Тьфу, чего я несу?! Кто там будет брыкаться? Они же сами пришли!

— И то верно, — подумав, определилась бабка Фрося. — На верёвке никого силком не тянули. Давай заводи претендентов по одному — я избирать изволю!

— А я что ж, стало быть, не участвую? — обиженно надулся мой недальновидный денщик, и мне пришлось в двух словах, шёпотом, на ухо, без мата объяснить ему, на что конкретно он тут нарывается. Старый казак от потрясения минуты три икал не переставая. Ефросинья кинулась прихорашиваться перед зеркалом (насколько это вообще возможно), ну а я взял на себя непривычную роль свата и переговорщика.

— Всё на мази, — выйдя за дверь, громко объявил я трём мрачно сопящим женихам. — Невеста в целости и сохранности. Себя соблюла! А мой денщик всего лишь лежит раненый на единственной свободной кровати. Всё прочее — сплетни и зависть!

— Да мы так и поняли, человече, — прогудел за всех мясник Павлушечка. — Не в казачьем вкусе всю специфическую прелесть предмета наших вожделений разглядеть. А нам-то как быть порекомендуешь?

— Ну, вы свою тайную страсть уже всему городу раскрыли. — Толпа нечисти поддержала меня согласными выкриками. — Теперь чего уж таиться? Идите по одному в дом, я сам за каждого из вас девице Ефросинье кланяться буду. А уж с кем она потом на свидание сподобится, не мне решать, это кому как карта ляжет…

— Без обид, хорунжий, — прилюдно поклонились все трое.

Дальше дело пошло-поехало… Кабатчик Вдовец бегло глянул на рану Прохора, достал из кармана штоф водки, чего-то туда сыпанул, размешал, дождался, пока пойдёт дым, и дал как анестезию. С двух глотков мой денщик уже и лыка вязать не мог, рухнув в забытьи счастливый, словно сельское порося в весенней луже. Явившийся следом Павлушечка оценил сложность операции, оттопырил мизинец на левой руке, окунул ноготь в остатки той же водки и одним незаметным глазу движением выковырял из казачьей спины свинцовую пулю. Вошедший последним отец Григорий, поняв, что читать за упокой не придётся, изорвал на бинты свою нижнюю рубашку, профессионально перебинтовал жертву недострела, потом на всякий случай сплясал лезгинку и спел «Сулико». Вежливости ради ему поаплодировали даже Павлушечка с Вдовцом. Потом мы все, пятеро мужчин, уставились на бабку Фросю, ожидая её приговора.