Без права на жизнь - Голодный Александр Владимирович (мир книг txt) 📗
— Поем, Сеант, поем.
— Я понял, что подъем. Только совсем не поднимается.
Кое-как сумел встать на карачки. Друг привычно подхватил за талию, поднял, подал ведерко. Пошли. По дороге задумался об увиденном. Поесть на пищевой помойке имеется, идти относительно недалеко. Зачем отнимать обед? Явно не ради еды. А вот для самоутверждения уродов — вполне. Уже теплее. Значит, и среди низовой категории неравенство. Кстати, а уроды могут быть из разжалованных урок. Как там Кент сказал: «Для тебя закон — я»? Да, по воровским укладам моего мира так и выходит. Опустили, заставили отработать на сортировке — все, в парашниках. Понятно, почему Солдат так рванул — паренька, наверное, обижали не один раз.
С трудом доев обед (молодец, дядька, гуща и щедро), хотел было проверить окаменевшие на солнышке носки, но сил хватило только на заползти в шалаш и отрубиться. Хрен с ними: наверняка присохли — не оторвешь.
С носками разобрался часа через три (часов, однозначно, не хватает). Несмотря на пакостный привкус во рту, самочувствие вполне нормальное. А когда размял и выхлопал носки с полотенцем, понял, что снова с удовольствием вспоминаю об обеде. Ничего себе проглотище. Верный признак, что началось восстановление организма.
С пятого раза научив напарника управляться со шнурками — моторная память работает, молодец, братишка, предлагаю:
— Пошли, Солдат, носки обкатаем, надо офисными мешками еще пошуршать.
Он непонимающе улыбался. Я махнул в нужную сторону:
— Еда, Солдат. Искать, пошли.
— Пои, Сеант.
Есть понимание. Достаточно уверенно шагая, думаю о своем преданном друге. Моторная память есть, зрительная — аналогично, ориентируется хорошо. Повреждена речь на звонкие согласные, убита ассоциативная и сложная память, иногда слетает координация, но, кажется, не так уже и часто, или я привык и не замечаю. Шишки вот только тревожат — воспалены и опять вроде сочатся.
Пара часов упорного организованного (Солдат таскал мешки, я вываливал и занимался сортировкой) труда дала хороший результат. Жменя шариковых ручек и карандашей, почти новая папка для бумаг из кожзаменителя со сломанной молнией, четыре одинаковых неисправных калькулятора, нож для резки картона с обломанным лезвием (остатка на заточку карандашей хватит), несколько чистых листов плотной бумаги, керамическая кружка с отколотой ручкой, настольные пластмассовые часы с большим жидкокристаллическим дисплеем. Часы, понятное дело, не работали, но мне интересно было заглянуть в начинку, как и в калькуляторы. И главное — еда. Сливая остатки жидкостей из пинтовых бутылочек, набрал пару пинт на питье и пинту умыться. Выбрав пластиковые пакеты почище, вытряхивал из одноразовых тарелок присохшие остатки лапши, каши (овсянка, сэр), ломтики картофеля. Подтаскивая два очередных мешка, Солдат каждый раз умильно-просяще смотрел на медленно растущую кучку сладких кусочков бисквита. Когда еды набралось на ужин, завтрак и добавку к обеду, я скомандовал конец работе. Ополоснув с напарником руки и лицо (вот принципиально приучу к гигиене), резво смели вкусные ломтики картофеля и честно разделили сладкое.
— Пакеты с едой надо подвесить под потолок, — выдаю умную мысль, наблюдая за обрабатывающими стопку очищенных тарелок крысами. А почему, кстати, они не погрызли мусорные мешки? Мешок, как мешок — плотный полиэтилен, завязка-удавка на горлышке. Наверное, полиэтилен тоже с хитрыми добавками, как и пищевой пластик. Так, самое время полистать прессу: среди офисных отходов попались два глянцевых журнала. Журнал женский — тряпки, украшения, реклама, мода, опять реклама, страничка пастора, комиксы. В общем, как и у нас — херня ни о чем. Журнал для мужчин: реклама, реклама, мода, фигассе, так, Солдат, это тебе еще рано, хотя так себе кобылки, комиксы. А что в комиксах? Зомби, вампиры, доблестная полиция, оргии. Любимое чтиво уродских урок. Журнальчик приберем, для наведения контактов сгодится.
Совсем рядом с нашим жилищем услышал голоса. Хорошо, что тащились мы не спеша и молча. Дав знак Солдату, осторожно подбираюсь к строительной куче.
— Мля, отвечаю, здесь где-то уроды. Жрачку ищут, ща вылезут.
— Шило, мля, если бы не твое фуфло, уже дело бы сделали и в кости гоняли.
— Лысого своего гоняй. Я жмуров таскать не подписывался, дохляки для этого есть.
— Кент сказал…
— Да по херу мне, чо он сказал, я сам в законе. Ждем дохлятину, Боров.
— А если они сныкались?
— Тогда валю халупу, а завтра обоих урою, за жратвой, мля, подтянутся.
Так, ситуация без вариантов, с двумя быками не совладать. Спрятаться — останемся на ночь без шалаша, а завтра точно будет плохо. Значит, косим под дураков. Забрав пакет у Солдата, замаскировал добычу в куче (обидно, если крысы доберутся), закинул ему руку за шею, согнулся, и мы заковыляли к шалашу.
— Во, мля, дохлятина! Где шарились, уроды?
— Так это…
— Чо «это»? Хавальник завали, Зомбак, — бандюк замахнулся дубинкой, но удара не последовало.
— Пшел!
Подпихиваемые дубинкой, мы направились в сторону ангаров. На тропе, в куче мусора лежало тело. Задравшаяся от волочения знакомая рубаха, торчащие ребра — истощенный парнишка, совсем еще мальчик со следами предсмертной муки на лице.
— Дохлятина, схватили жмура за копыта и прописались в дубовозы.
Черт, как мне захотелось кого-то убить! Перехватить дубинку и вбить поганый язык мрази в горло вместе с зубами!
— Че рогом целишь, тварь? Ща у меня схватишь!
— Остынь, Шило. Уроешь — троих тащить придется. Это же Зомбак с Полудурком, мля, два тупаря стертых. Он не въехал, вот и зырит. Слышь, дохлятина, берете жмура за ноги и тащите, понятно?
Рассудок боролся с ненавистью. Нет, шансов мало. Двое, с дубинками. Окончательное решение помог принять Солдат — шагнул к телу и затоптался рядом. Без его поддержки я понял, насколько еще слаб.
За ноги тянуть не стали — взяли за плечи. Паренек совсем легкий, бандюки идут сзади и покрикивают. Душа болит. Мой покинутый мир не самый гуманный, но этот… По лицу — русак, светлые волосы, курносенький, еще нет щетины — подросток, моложе Солдата. Друг тоже идет непривычно серьезный, выражение лица… а ведь он пытается вспомнить. Ну да, по логике — рубаха такая же, наверное, попал сюда с нами, но не выжил. Точнее, выжил Солдат — я-то занял чужое тело.
Боров заметил наши взгляды, или ему наскучил озлобленный напарник:
— Э, Зомбак, что, вспомнил его?
— Нет, не помню. А что, нас вместе привезли?
— Ну, дохлятина. Кажись, пятеро стертых, тебя вон Полудурок сразу схватил и утащил, а этот последний зажмурился.
— А Сол… моего кореша что, не с нами привезли?
— Не, Полудурок тут уже две сортировки кантуется.
— Харэ с тухлогонами рамсы тереть, Боров. А ну, резче, уроды!
Злобная тварь больно ткнула дубинкой. Пришлось замолчать и прибавить шаг.
Мы углублялись в старую часть свалки — точно на юг. Все меньше становилось свежего мусора, пропали вороны, все мешки выпотрошены, под ногами шуршит вечный пластик и разложившаяся от времени бумага. Сначала считал шаги, отмечая каждый километр, но на третьей тысяче силы кончились. Шило подталкивает дубинкой, сознание фрагментами выдергивает приметные места — пятна бывших пожаров, остатки бетонной конструкции, куча здоровенных автомобильных покрышек. По-моему, Солдат тянет нас обоих — мертвого побратима-партизана и меня, случайно не мертвого в этом мире.
— Харэ, дохлятина, присохни!
Я отпустил тело и рухнул рядом. Запаленное дыхание шевелит песчинки у носа. Песок? Бандиты уже не гонят, они стоят и что-то обсуждают. Слабая, но настойчивая рука потянула вверх. Тихий шепот:
— Сеант.
Нет, Солдат, не могу.
— Сеант, нао, Сеант…
Надо. Я понял, надо. Голова кружится, земля рывками убегает из-под ног. Но удалось. Обнявшись и покачиваясь, мы стоим метрах в трех от обрыва песчаного карьера. Удушающе тянет сладковато-тошнотной вонью. Внизу уже лежит плотная тень, но я все равно вижу полузасыпанные песком тела. Их очень много. Ставших костями, разложившихся и относительно свежих. Урки выбрали место, взяли труп парнишки за руки — за ноги, раскачали и скинули вниз. Глухой звук удара, взметнувшиеся с недовольным карканьем жирные вороны.
