Фреон - Клочков Сергей Александрович "settar" (прочитать книгу .TXT) 📗
— Этого было недостаточно, сталкер. Не то ты хотел и не того попросил.
— Его там нет, Доктор… Саркофаг… пуст… только кости кругом…
— Он есть, Фреон. Но если ты привык врать сам себе, то не жди, что Монолит тебя услышит и тебе явится. Желание ты себе внушил, и оно не стало истинным.
И Доктор снова водит по моим ранам синеватым камешком, от которого по телу разбегается шерстяное покалывание, и смотрит куда-то сквозь меня и что-то, по-моему, видит…
— Если ты сам не слышишь своего сердца, то как Камень сможет узнать от тебя правду, как он разберёт, чего же ты на самом деле хочешь, если в твоей душе пепел и бардак вместо желания, единственного, выстраданного, которое если не исполнится, то и жить больше ни к чему? Тебе нельзя было ходить туда, Фреон. Таким, как ты, он не явится. Такие, как ты, увидят в Саркофаге только гору сожженного и переплавленного мусора.
Без злости говорит Доктор, без осуждения, ровно и спокойно: «Таким, как ты». Просто рассказывает, печально качая седой головой.
— Доктор… я же дочку у него хотел попросить… неужели это желание мелкое? Неужели дочь вернуть — это пустяк? Что ты такое говоришь, Доктор? У меня ведь дочь умерла на Большой земле…
— Знаю. Если бы хотел ты этого на самом деле, то нашёл бы Камень.
— Ну а чего же я тогда хотел, а? — уже хрип из глотки, давит дыхание. — Чего?
— Всё сначала начать. Новую жизнь ты хотел, другую семью, другое призвание. Отбросить и забыть всё, что с тобой случилось, вернуться назад, в свою счастливую молодость, чтобы пойти оттуда совсем другой дорогой. Вот о чём кричит твоя душа, вот что должен ты был спросить у Монолита. Да только этого своего желания ты и сам не понял… потому и придумал, что дочку из мёртвых вернуть хочешь. Хуже всего, сталкер, самому себе врать…
— Не было его там… не было никакого Монолита… только грязь и пекло… мусор и разломанный бетон… нет его там…
— Ну, нет, значит, нет. Просто не ходи туда больше, сталкер. Не нужно тебе этого делать. И вообще… забудь об этой сказке. Ни к чему тебе мои… фантазии.
— Но ведь Камрад ещё до Третьей ходил и девчонку свою мертвую вернул… вернул ведь! — Слёзы больно вгрызлись в полопавшуюся кожу. — Живая она, из Зоны за руку её привёл, это как, а? Даже дозу не схватили. Говорят, уехали они, дети уже… как это, Доктор?
— Слышал такое… — Болотный Доктор отводит взгляд. — Болтают, наверное. Зато Живчик ни с чем вернулся, только всех своих ребят положил. Забудь, Фреон… просто выбрось из головы мои слова и живи дальше, не рви душу. Я замечтавшийся старик, болтающий невесть что…
— Сталкер… Фреон… ты глянь, чего тут есть, — слышится голос Фельдшера, и я с трудом открываю глаза. Серое утро, слабость, шершавая чугунная гиря перекатывается в черепе при попытке перевернуться на бок. Тошнит. Всё-таки вырубился я ночью, не смог «отстоять вахту», упал лицом прямо в траву, где теперь лежат куски свернувшейся в желе, но ещё не подсохшей крови. И во рту тоже металлически-солоноватый привкус, сердце колотит с перебоями, в лёгких хрип. Оборачиваюсь к Фельдшеру… ох, бедолага. Белый он, глаза ввалились, а вокруг рта и носа кровяные разводы.
— Глянь, Фреон…
И держит он в одной руке маленький, не больше кулака, шарик, мерцающий тусклым изумрудным светом. «Душа»… знакомая штука из Зоны. А в другой — лист бумаги с детским рисунком, таким же ляпистым, корявым, как и тот, что нашли мы в двенадцатой лаборатории.
— Это ништяк, мэн… значит, будем жить. На троих хватит её. Да, мощная «душа», таких я ещё не видел…
И ползёт «свободовец» к лежащему пластом Философу, и уже вижу я, что последние часы доживает парень и дышит через раз, и не только из носа и рта кровь шла, а даже как будто из глаз. Расстегнул Фельдшер молнии на его костюме, приложил «душу» к впалой, бледной груди, придавил артефакт к коже. С силой прижать его надо, но сил, видно, не осталось, и потому навалился «фримен» своим весом, надавил локтем…
«Душа» — артефакт мягкий, упругий. На ощупь — мячик резиновый. А в прозрачной зелёной глубине, если сдавить пальцами, искорки бегают, и такое ощущение, словно в руке по костям лёгкий холодок разбегается. Фонит «душа» немного, поэтому долго держать его не след, и без того в Зоне навалом источников, откуда может сталкер нацеплять радиации. Однако в некоторых случаях совершенно необходима эта штука.
Сама по себе «душа» не лечит, это не «светляк» и не «чёрное сердце», которое всего несколько раз за всё время находили. Нет в этом арте целебной силы, «ботаники» давно это выяснили, но… что-то она такое делает, от чего организм разом высвобождает часть резервов и начинает буквально «пахать» на сверхскоростных оборотах. Даже раны зарастают… нужно только крепко сдавить «душу» и прижать её к коже. Единственно, часто этой штукой пользоваться нельзя, иначе организм на износ пойдёт.
Ересь с громким, захлёбывающимся взрёвом втянул в себя воздух, выгнулся, но Фельдшер придавил артефакт к его груди ещё сильней, и в сдавленном шарике «души» начали ярко, в ритме бьющегося сердца, мерцать жёлтые вспышки.
— Врёшь… не помрёшь, — кивнул «фримен». — Сейчас, брат, поставит тебя на ноги эта штукенция.
Философ открыл глаза, начал громко, хрипло кашлять, выплёвывая сгустки крови, и вдруг задышал свободно, не захлебываясь.
— Лежи, не рыпайся… не всё ещё. — Фельдшер чуть ослабил нажим, и я увидел, как заметно побледнел изумруд «души», словно вытекла из него яркая, насыщенная зелень.
— Х-холодно, мля… — простонал Философ. — Чё за фигня…
— Не выражайся, брат. Эта фигня тебя с того света тащит. Потерпи чутка… во-от, теперь порядок. Полежи.
Фельдшер убрал артефакт, и на бледной коже осталось размытое лиловое пятно.
— Больно, ё…
— Ништяк. Зато живой. — «Свободовец» пошел ко мне.
— Эй, ты бы сначала себе… — попытался я протестовать, но «фримен» уже расстегнул мою «Кольчугу».
— Больной, не вякайте. Самолечение чревато последствиями.
От прикосновения артефакта глубоко по мышцам, по костям разбежался мороз, сразу стало холодно, хотя от самой «души» кожу начало жечь. Холод побежал по сосудам, защекотало в горле. Голова закружилась, захотелось спать, но слабость и тошнота отступили. Сердце гулко стукнуло, и вдруг начало работать размеренно, сильно.
— Всё, Фельдшер, хорош… себе оставь.
— Не боись. Я себя не обижу… да мне и по рукам уже пошло немного.
Когда «свободовец» приложил «душу» к себе, она уже совсем потеряла цвет и хрустела, словно плёнка от сухпайков. Однако сил артефакта всё же хватило на то, чтобы глаза Фельдшера посветлели, а с лица сошла бледность.
И «душа» умерла.
Артефакт развалился сотнями тонких прозрачных листков, тут же подхваченных ветром. «Одноразовый» он в отличие от всех прочих штуковин Зоны, и не покупает его никто, кроме самих сталкеров, — опять-таки, это единственный из всех известных артов, который не живёт вне аномальных территорий. Оттого, кстати, так его и назвали, раньше он был «душой Зоны». И силу потеряв, уже не восстанавливается, как живучий и безумно дорогой «светляк».
Но хоть и не очень редкий, хоть и на «один раз», но артефакт этот оказался в нужном месте и в нужное время. Вместе с вырванным листком лабораторного журнала, и пусть не было видно на сухой траве следов, я уже понимал, что наведалась к костру та самая, что спасла нас от иллюза и помогла в перестрелке.
Потому что на детском рисунке широко, довольно улыбалась девочка в чёрном платье, в руках-граблях которой был выведен зелёный кружок. И стояла она у дымящего костра, возле которого лежали три человечка. А вокруг, по краю рисунка, что-то на собак отдалённо похожее с пустыми, безглазыми мордами. Штук десять. И все сидят.
— Глюк ночью заявлялся, — уверенно сказал Фельдшер. — Причём тот же самый, что и в прошлые разы. И сдаётся мне, эти собаки или с ним… ней были, или же она их к нам не подпустила, пока мы в отрубе валялись. Вот что, Фреон. Давай колись. Что-то мне кажется, что ты в курсе, кто нас бережёт.
