Дар Монолита - Клочков Сергей Александрович "settar" (электронная книга TXT) 📗
И я вдруг вспомнил тот холодный схрон, куда по воле совпадения, случайности, а может, и судьбы, в которую я упрямо не верил, пришла «свободовская» девчонка. Как услышал ее имя, как, еще не понимая почему, заслонил своим телом от долговца, уже сжавшего кулаки. Как сильным, невероятно ярким воспоминанием остался в душе тот момент, когда Хип вот так же стояла у схрона, а я еще думал, как бы отделаться от такой обузы, которая и сама скорее всего угробится, и меня за собой утащит. И как потом было невыносимо стыдно за ту ублюдочную мысль. Как стыдно до сих пор.
«Не… броса-аа-ай… Лу-уууунь…»
— Я пришел за тобой, родная. Да и… конечно, команда у нас отличная… — мне тоже стало не хватать воздуха. — Конечно, одному в Зоне никак… с тобой лучше… и, веришь, все это… ну, что ты мне сказала… то же самое я хотел и тебе…
И я просто крепко обнял Хип, больше не желая ничего говорить — все мы прекрасно поняли и без слов.
Слов не нужно было и во время посиделок рядом со столовой, где, по причине хорошей погоды и действительно теплой, сухой весны, весьма не характерной для Зоны, у костра сидела большая компания «фрименов», а на вертеле шипела и потрескивала туша молодого чернобыльского кабанчика. К этому блюду я чувствовал стойкое предубеждение. Но «свободовцы» то и дело подходили к жареву, отрезая пропеченные, румяные куски мяса. Моду эту, вроде, привнес Фельдшер, он же и проверял «дичь» из Зоны по каким-то известным для него признакам. На вопрос, давно ли можно есть мясо местного зверья, пусть и молодых кабанов, мне было отвечено, что можно, ежели не фонит и нет у зверя каких-то заметных дефектов. Мясо проверялось дозиметром, Фельдшер, которого вроде как научил какой-то странный белокожий излом, внимательно рассматривал тушу, после чего или давал добро, или же отстрелянного кабанчика оттаскивали в колодцы с «киселем» — аномалия в несколько минут пожирала то, что не годилось в пищу человеку.
Я удивлялся этим людям. Смех, перезвон гитар, вполне себе приятный, так заметно отличающийся от «музыки» некоторых знакомых сталкеров, прозванных «брыньками» за знание трех аккордов и постоянно это знание демонстрирующих под тихое, не в лад, гнусавое пение. В отличие от «брыньков» рослый молчаливый «фримен» не пел, за него это делала гитара… и давно я не слышал столь красивых, совершенных мелодий, тревожащих какие-то отдаленные уголки памяти, то, что еще оставалось глубоко в душе из прошлой жизни. Все были в подпитии, но никто ни с кем не ссорился, не слышно было матерщины, и у общего костра я вдруг почувствовал, что вот оно, нормальное, хорошее человеческое братство, добровольный союз людей, которым в Зоне трудно поодиночке. Действительно «Свобода»… человек или уйдет довольно скоро, или останется навсегда. Вон, даже Хип, вроде как в одиночки записалась, но, когда я приказал ей клановые нашивки спороть, тайком сохранила и эмблему с зеленой волчьей головой, и нарукавный знак. И бережно хранила до поры, ожидая, пока я поумнею и все правильно пойму. Тогда, перед нашим последним походом, случившимся уже в прошлой и почти потерянной жизни, достала моя девчонка аккуратно завернутые знаки и приделала их на свой комбез. «Я Хип, Лунь, и я из „Свободы“» — я помню, как это было сказано.
— Держи, мэн! Хлопни с нами за мир во всем мире, который теперь и в Зоне установился. — Незнакомый парень передал мне бутылку, до этого ходившую по кругу. — Войне конец, Фельдшер объявил, что перемирие закончено, теперь просто мир.
— Ага. Зона большая, а людей тут мало осталось. Всем места хватит. — Согласился его сосед.
— Да не, Чиж, не в этом правда, что места хватает или нет. Просто плохо воевать, гадость это, человека недостойная, в любом случае. Помнишь, «долгана» одного в плен взяли? Так вот, спрашивали мы его по-человечески — мол, ты чего это, мэн, в нас стрелял? Он такой говорит: ну, мол, приказ такой был — стрелять, вот и собственно. А Фельдшер и говорит, что это, конечно, все понятно, приказ там и прочее. И спрашивает его: а ты сам, вообще, думать можешь, ну, чтоб без начальства? Сохатый понял, что прямо тут его стрелять не будут, даже, вон, разговоры с ним говорят, и тоже чуть разговорился. Приказ, говорит, на то и приказ, что его ослушаться никак не можно.
Разговоры у костра притихли, даже рослый отложил гитару, обернувшись к рассказчику. А тот продолжал:
— Ну, Фельдшер наш внимательно посмотрел на этого гнилого мэна и снова беседу ведет мол, почему это никак не можно? Тот отвечает, что порядку тогда никакого не будет, все на самотек пойдет, ерунда в группировке начнется, бардак и раздрай, ежели каждый будет то воротить, что ему в голову взбредет. Фельдшер это дело выслушал, «долговца» за воротничок легонько подхватил — ну, вы, пипл, знаете, силушкой атаман не обижен, и вот так, за шкирмон взявши, по базе ему экскурсию сделал, чуть не носом натыкал, мол, где тут раздрай. И еще спрашивает: где тут шприцы валяются наркоманские, где пьяные в лохмуты, где тут грязь и разруха? Молчит «долг», так как нет ничего такого. А Фельдшер дальше спрашивает мол, отчего так получается, что приказов в «Свободе» нет, но и бардака тоже? И отчего же это наш бардак и раздрай держался, держится, и, даст Зона, дальше держаться будет? Молчит пленный. Атаман ему тогда следующий вопрос: мол, ты сам почему считаешь, что «свободовцев» стрелять надо, а «Долг» это просто супер как хорошо? Даю слово, говорит, отпустим, только ты скажи честно, как сам думаешь, без приказов, отчего это «свободовцы» такие плохие. И это, пипл, как раз у конторы, на площадке бывшей ремонтной, где уже все наши собрались эту самую экскурсию смотреть. И заговорил сохатый. Верите, говорит, а в глазах странность у него такая постепенно появляется — понимает чувак, что окромя лозунгов, речевок разных и призывов из матюгальника, что над Ростоком гаркает, ни черта у него в башке нет. И кстати, все это тоже понимают, Но стоят молча, слушают. И в глаза этому сохатику внимательно так смотрят.
— И неужели отпустили? — спросил я.
— А ты думал. Ежели Фельдшер сказал, что отпустит, то, значит, с миром чувак и уйдет. Факт, отпустили сохатого на все четыре. Даже ружбайку ему вернули — по Зоне никак без ствола нельзя — и топай, чувак, к себе, считай это актом доброй воли. Видели бы вы, братцы, как он уходил… чувак-то смелый этот «долговец» был, этого не отнять — спокойненько так стоял под стволами, даже не глядел в нашу сторону. Не то что храбрился там, орал или плевался — нет… реально, стоял, ни одна жилка на лице не дергалась, только на небо посматривал часто, прощался по ходу. А с базы уходил задумчивый, плечи опустил, не обернулся. Знаете, пипл, из чугунноголовых ведь раньше ни один персонаж у нас на экскурсиях не бывал. Они все больше во-он с того холма по нашим дозорам палили, да еще с гранатомета вентиляцию в конторе сделали, долбодуи. Мы еще Фельдшеру попеняли: чего ты, мол, отпустил? А он и отвечает, что кому-то надо первый шаг навстречу делать. «Долгов» тогда вояки предали, и у них некоторые стереотипы немножечко поломались. Фельдшер, молодчина, уловил момент.
— Слышь, Фогель, а ты ведь и на Ростоке недавно бывал? И как там?
— Не поверите, чуваки. Седой, ихний главарь, значит, попросил в простую сталкерскую одежку прикинуться и приходить. Ну, пришли мы туда, походили, с народом пообщались… мировой пипл оказался, душевные, классные чуваки. Хрен поверишь, что они на нас в атаки ходят, реально… люди как люди. Можете меня камнями закидать прям здесь, а я все равно скажу — классный народ. Только че с ними делается, когда они на нашу базу прут, вообще не отдупляю. Разделил нас кто-то в свое время, те гнилушки стремные, что с Зоны жируют, вот и воевали мы на чужой карман. Ну а теперь власть сменилась.
— Чего-то ты не лопаешь, Лунь. На вот, — сосед Фогеля передал мне большой кусок мяса. — Да не смотри, что зверюшка местная, этих кабанчиков потреблять можно, они давно не заразные. Бери, не думай.
Я взял кусок мяса, осторожно попробовал на вкус так оно то что надо. Вещь…
